Разве нас знают, разве нас ценят? Даже наши имена — и то известны лишь узкому кругу специалистов. Кто услышит о тебе, если ты не писатель, которого все читают, о ком шумят?.. Пожалуй, чтобы чего-нибудь добиться, надо дожить до возраста Азь-аги.
— Здоровье у вас хорошее, — подбодрил его Едиге. — Вы и дольше проживете.
— Милый, какое там здоровье! Недавно уложили в больницу с аппендицитом, еле поднялся после операции... Никто из вас, кстати, не пришел, не проведал... Да и печень, почки, сердце — все пошаливает. В ;на-граду, так сказать, за служение науке... Будь я здоров, давно бы защитил докторскую. Но понемножку дело движется, слава богу. Вернется Азь-ага — порадую, принесу первый вариант диссертации. Жду не дождусь, когда приедет. Дней десять осталось... — Он помолчал, мечтательно зажмурился, прикрыв пухлыми веками замаслившиеся глаза, постукивая по столу карандашом. И снисходительно улыбнулся Едите: — Будешь разумно себя вести, стараться, делать что нужно и как положено, ~ смотришь, и для тебя сыщется местечко в науке. Так-то, юноша...
— Вы хотели что-то сказать по поводу Толстого и Шекспира...
— А-а, да-да... Покойный Мухтар, бывало, так нам говаривал: пускай нас бог избавит от непризнанных гениев, возомнивших себя Шекспирами и Толстыми... Видно, чувствовал, мир его праху, что за поколение народилось. От спеси раздуваетесь, гордыня вас распирает. Уважение к наставникам, приличия, благовоспитанность — где они? Порога не перешагнув, рветесь к столу, на почетное место. Мы в свое время каждое словечко старших ловили, на заботу добром старались ответить. И хуже от этого не сделались, а?.. Многое, многое вы пока не поняли, да...
— Ничего, вы нас еще всему цаучите...
Голос у Едиге, тонкий от злости, задрожал, сорвался. Эх, не выдержал тона! — подосадовал он.
— Вы, юноша, оставьте при себе вашу иронию! — побагровел Бакен. — Единственная ваша заслуга в том, что вы — аспирант профессора Бекмухамедова. Заморочили почтенному аксакалу голову и пользуетесь его добротой. Но найдутся люди, которые откроют ему глаза! Три месяца прошло, как он уехал, — ну-ка, чем вы занимались?..
— А я не обязан перед вами отчитываться.
— Нет, обязаны! Кто сейчас заведует кафедрой?
—- Насколько мне известно, профессор Бекмухамедов. Или его уже освободили от этой должности?..
— Не пытайтесь поймать меня на слове! Вам не удастся нас поссорить, Азь-ага превосходно знает мне цену!..
— Допустим...
— На следующей неделе мы слушаем ваш отчет.
— О чем?
— Что вами сделано, чем вы, так сказать, обогатили науку... И откуда у вас такой гонор... Вот вы нам и расскажете!
— Кое-что я, пожалуй, сделал, — сказал Едиге, помолчав. — Кое-что... для науки... открыл... Но вы сами понимаете, кое о чем нельзя говорить раньше срока... Перед всеми. Только Азь-ага и вы должны об этом знать...
Едиге был серьезен и даже как бы подавлен отчасти значительностью того, на что пока решился лишь намекнуть. Голос его звучал таинственно и вместе с тем доверительно... Бакен, барабаня пальцами по столу, довольно долго вглядывался Едиге в лицо — подозрительно, изучающе.
— Это правда, — произнес он наконец. — Сейчас в науке развелось немало проходимцев. Не один, так другой захочет воспользоваться. Тут нужна осторожность... Азь-аге ты можешь довериться, тебе он второй отец, да ему и своей славы хватает. Я тоже не чужой для тебя, как-никак мы из одного жуза. С нами будь вполне откровенным, плохих советов от нас не услышишь.
Бакен незаметно перешел на "ты".
— Я говорю, что открыл... Да, открыл. Это не просто научная находка — это открытие. В масштабах истории казахского народа и всех тюркских народов, больше — в масштабах всего человечества. Но боюсь, у меня не хватит сил справиться в одиночку. Здесь бы опыт и знания Азь-аги, только ведь у него хватает своих забот, и энергия уже не та...
— Что ж, если стбящее дело, я готов помочь... — Бакен, склонив голову на правое плечо, смотрел на Едиге почти с нежностью.
— Я всегда верил, что у вас доброе сердце, — признался Едиге.
— Спасибо, милый...
— Так вот, — сказал Едиге, — однажды, катаясь на лыжах и охотясь на архаров... — Он говорил медленно, выделяя каждое слово паузой, как бы давая Бакену возможность все хорошенько осмыслить. — Катаясь на лыжах и охотясь на архаров... Я ведь последний месяц провел в туристическом походе, в горах Алатау... И вдруг на южном склоне Талгарского пика мне совершенно случайно удалось обнаружить странные надписи, не упоминаемые ни в одном исследовании...
— Надписи выбиты на камне?.. — Бакен всем корпусом подался вперед, налегая на стол мощными локтями.
— Да, надписи выбиты на камне. К тому же имеются следы краски, состав которой нам не известен. Я обращался к химикам, они провели лабораторный анализ...
— Лю-бо-пыт-но...
— Крайне любопытно. Самое же любопытное в том, что эти письмена не похожи ни на древнетюркские, ни на арабские. Ни на санскрит, ни тем более на латинскую, греческую или славянскую графику. Скорее тут что-то промежуточное — между древнетюркскими руническими письменами и арабским алфавитом. При тщательном исследовании я выявил именно эти элементы. А это значит, что письменность, которая применялась у казахов до революции и считается арабской... Что эта письменность, возможно, на самом-то деле и есть видоизмененная, усовершенствованная на протяжении многих веков форма древнетюркских рун...
— Погоди... — Бакен от волнения сглотнул слюну.— Повтори еще раз... Так ты полагаешь, что...
— Конечно, я могу и ошибиться, — сказал Едиге. — Не тот кругозор, не та широта мышления. Нет навыка в кропотливых исследованиях, тут вы для меня примером, Бакен-ага...
— Ты сможешь найти дорогу к этим надписям? --В голосе Бакена все слилось, перемешалось— надежда, сомнение, затаенное ликование... И страх: он еще боялся вспугнуть удачу, ему не терпелось удостовериться во всем окончательно.
— Последнюю неделю валил снег, мела поземка. В горах, говорят, прошли лавины. Но я думаю, что С пути не собьюсь...
— Где, ты сказал, находится это место?
— На южном склоне Большого Талгарского пика, на высоте трех тысяч семисот пятидесяти двух метров! над уровнем моря, в ущелье Есекты, что означает — Ослиное...
Бакен подскочил, взвился, словно его укусил тарантул. Навалившись на стиснутые кулаки, он повис — над столом, над Едиге, угрожающий, как скала, готовая обрушиться и раздавить все живое.
— Я поставлю вопрос о тебе перед ректоратом! — с трудом расцепил челюсти Бакен. И грохнул кулаком так, что шестигранный карандаш, лежавший на столе, подпрыгнул и чуть не щелкнул Бакена по носу. — Если бы не Азь-ага... Я бы посмотрел. Посмотрел, как бы ты у меня вольничал!
27
При всем том, что никаких симпатий к Бакену он, разумеется, не испытывал, кое-что в его словах задело Едиге, заставило задуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Здоровье у вас хорошее, — подбодрил его Едиге. — Вы и дольше проживете.
— Милый, какое там здоровье! Недавно уложили в больницу с аппендицитом, еле поднялся после операции... Никто из вас, кстати, не пришел, не проведал... Да и печень, почки, сердце — все пошаливает. В ;на-граду, так сказать, за служение науке... Будь я здоров, давно бы защитил докторскую. Но понемножку дело движется, слава богу. Вернется Азь-ага — порадую, принесу первый вариант диссертации. Жду не дождусь, когда приедет. Дней десять осталось... — Он помолчал, мечтательно зажмурился, прикрыв пухлыми веками замаслившиеся глаза, постукивая по столу карандашом. И снисходительно улыбнулся Едите: — Будешь разумно себя вести, стараться, делать что нужно и как положено, ~ смотришь, и для тебя сыщется местечко в науке. Так-то, юноша...
— Вы хотели что-то сказать по поводу Толстого и Шекспира...
— А-а, да-да... Покойный Мухтар, бывало, так нам говаривал: пускай нас бог избавит от непризнанных гениев, возомнивших себя Шекспирами и Толстыми... Видно, чувствовал, мир его праху, что за поколение народилось. От спеси раздуваетесь, гордыня вас распирает. Уважение к наставникам, приличия, благовоспитанность — где они? Порога не перешагнув, рветесь к столу, на почетное место. Мы в свое время каждое словечко старших ловили, на заботу добром старались ответить. И хуже от этого не сделались, а?.. Многое, многое вы пока не поняли, да...
— Ничего, вы нас еще всему цаучите...
Голос у Едиге, тонкий от злости, задрожал, сорвался. Эх, не выдержал тона! — подосадовал он.
— Вы, юноша, оставьте при себе вашу иронию! — побагровел Бакен. — Единственная ваша заслуга в том, что вы — аспирант профессора Бекмухамедова. Заморочили почтенному аксакалу голову и пользуетесь его добротой. Но найдутся люди, которые откроют ему глаза! Три месяца прошло, как он уехал, — ну-ка, чем вы занимались?..
— А я не обязан перед вами отчитываться.
— Нет, обязаны! Кто сейчас заведует кафедрой?
—- Насколько мне известно, профессор Бекмухамедов. Или его уже освободили от этой должности?..
— Не пытайтесь поймать меня на слове! Вам не удастся нас поссорить, Азь-ага превосходно знает мне цену!..
— Допустим...
— На следующей неделе мы слушаем ваш отчет.
— О чем?
— Что вами сделано, чем вы, так сказать, обогатили науку... И откуда у вас такой гонор... Вот вы нам и расскажете!
— Кое-что я, пожалуй, сделал, — сказал Едиге, помолчав. — Кое-что... для науки... открыл... Но вы сами понимаете, кое о чем нельзя говорить раньше срока... Перед всеми. Только Азь-ага и вы должны об этом знать...
Едиге был серьезен и даже как бы подавлен отчасти значительностью того, на что пока решился лишь намекнуть. Голос его звучал таинственно и вместе с тем доверительно... Бакен, барабаня пальцами по столу, довольно долго вглядывался Едиге в лицо — подозрительно, изучающе.
— Это правда, — произнес он наконец. — Сейчас в науке развелось немало проходимцев. Не один, так другой захочет воспользоваться. Тут нужна осторожность... Азь-аге ты можешь довериться, тебе он второй отец, да ему и своей славы хватает. Я тоже не чужой для тебя, как-никак мы из одного жуза. С нами будь вполне откровенным, плохих советов от нас не услышишь.
Бакен незаметно перешел на "ты".
— Я говорю, что открыл... Да, открыл. Это не просто научная находка — это открытие. В масштабах истории казахского народа и всех тюркских народов, больше — в масштабах всего человечества. Но боюсь, у меня не хватит сил справиться в одиночку. Здесь бы опыт и знания Азь-аги, только ведь у него хватает своих забот, и энергия уже не та...
— Что ж, если стбящее дело, я готов помочь... — Бакен, склонив голову на правое плечо, смотрел на Едиге почти с нежностью.
— Я всегда верил, что у вас доброе сердце, — признался Едиге.
— Спасибо, милый...
— Так вот, — сказал Едиге, — однажды, катаясь на лыжах и охотясь на архаров... — Он говорил медленно, выделяя каждое слово паузой, как бы давая Бакену возможность все хорошенько осмыслить. — Катаясь на лыжах и охотясь на архаров... Я ведь последний месяц провел в туристическом походе, в горах Алатау... И вдруг на южном склоне Талгарского пика мне совершенно случайно удалось обнаружить странные надписи, не упоминаемые ни в одном исследовании...
— Надписи выбиты на камне?.. — Бакен всем корпусом подался вперед, налегая на стол мощными локтями.
— Да, надписи выбиты на камне. К тому же имеются следы краски, состав которой нам не известен. Я обращался к химикам, они провели лабораторный анализ...
— Лю-бо-пыт-но...
— Крайне любопытно. Самое же любопытное в том, что эти письмена не похожи ни на древнетюркские, ни на арабские. Ни на санскрит, ни тем более на латинскую, греческую или славянскую графику. Скорее тут что-то промежуточное — между древнетюркскими руническими письменами и арабским алфавитом. При тщательном исследовании я выявил именно эти элементы. А это значит, что письменность, которая применялась у казахов до революции и считается арабской... Что эта письменность, возможно, на самом-то деле и есть видоизмененная, усовершенствованная на протяжении многих веков форма древнетюркских рун...
— Погоди... — Бакен от волнения сглотнул слюну.— Повтори еще раз... Так ты полагаешь, что...
— Конечно, я могу и ошибиться, — сказал Едиге. — Не тот кругозор, не та широта мышления. Нет навыка в кропотливых исследованиях, тут вы для меня примером, Бакен-ага...
— Ты сможешь найти дорогу к этим надписям? --В голосе Бакена все слилось, перемешалось— надежда, сомнение, затаенное ликование... И страх: он еще боялся вспугнуть удачу, ему не терпелось удостовериться во всем окончательно.
— Последнюю неделю валил снег, мела поземка. В горах, говорят, прошли лавины. Но я думаю, что С пути не собьюсь...
— Где, ты сказал, находится это место?
— На южном склоне Большого Талгарского пика, на высоте трех тысяч семисот пятидесяти двух метров! над уровнем моря, в ущелье Есекты, что означает — Ослиное...
Бакен подскочил, взвился, словно его укусил тарантул. Навалившись на стиснутые кулаки, он повис — над столом, над Едиге, угрожающий, как скала, готовая обрушиться и раздавить все живое.
— Я поставлю вопрос о тебе перед ректоратом! — с трудом расцепил челюсти Бакен. И грохнул кулаком так, что шестигранный карандаш, лежавший на столе, подпрыгнул и чуть не щелкнул Бакена по носу. — Если бы не Азь-ага... Я бы посмотрел. Посмотрел, как бы ты у меня вольничал!
27
При всем том, что никаких симпатий к Бакену он, разумеется, не испытывал, кое-что в его словах задело Едиге, заставило задуматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60