.. Он, Кенжек, отправится и туда, и сюда, и еще неизвестно куда, только бы найти ее — самую красивую, самую добрую, самую умную, познакомиться с нею. Он посвятит ей остаток своей жизни. Кто желает удачи Кенжеку, кто хочет, чтобы бедный, обделенный счастьем Кенжек обнял, наконец, свою любимую, должен выпить эту стопочку, размером с наперсток... Спасибо!
Затем, сказав: ''Простите меня, друзья", — он открыл заскрипевшую дверцу облупленного, пережившего не одно студенческое поколение шифоньера, стоящего сбоку от входа, и вытащил свое старенькое, потертое пальто. Но накинул его, не надевая на плечи, и как был, с непокрытой головой, устремился из комнаты. Едиге оставалось только последовать за ним. В коридоре Кенжек сорвал с себя пальто, набросил его на Едиге, обхватил друга за шею руками и горестно заплакал. Немного поплакав, а тем самым облегчив душу, он снова засобирался, заторопился идти выполнять задуманное. Настала для Едиге очередь обнимать, уговаривать... Ничего не помогало. Он просил, он упрашивал, он даже поцеловал Кенжека один раз в соленую от слез щеку... Наконец, он пообещал, что сам примется за дело и возьмет себе в помощь Гуль-шат. Они непременно найдут, как на базаре среди множества арбузов находят, пощелкивая по звонким бокам, самый спелый и сладкий — так они вдвоем непременно отыщут самую-самую лучшую девушку среди обитательниц общежития и познакомят с ней Кенжека. Только на этом они пришли к согласию и Кенжек отложил свой великий поход. Однако он, по-видимому, несколько ослаб за время разговора, потому что, проделав два-три нетвердых шага, покачнулся, его занесло в сторону и он очутился перед комнатой напротив. Не раздумывая долго, Кенжек толкнул дверь плечом, и она отворилась. Едиге, войдя в комнату следом за Кенжеком, увидел на столе граненый стакан, пустую бутылку, огрызок соленого огурца, ломоть серого хлеба и, наконец, хозяина комнаты — Ануара, храпящего на своей кровати, головой почему-то не на подушке, а на груде книг. Вторая кровать была свободна, Бердибек снова уехал к себе в аул. Кенжек, словно только теперь обнаружив то, что столь тщетно разыскивал, подошел к Бердибековой кровати и безмолвно рухнул в нее, свесив ноги над полом. Из попыток устроить его поудобнее ничего не получилось. Еди-ге махнул на них рукой, стащил с Кенжека ботинки, стянул пиджак, брюки, расслабил галстук. Ему даже удалось, переваливая Кенжека с бока на бок, вызволить из-под него одеяло и укрыть страдальца...
Когда Едите вернулся, в комнате был мрак. Смутный силуэт Гульшат рисовался на желтоватом фоне окна, слабо подсвеченного снаружи.
— Лампочка перегорела. — Ее лицо расплывалось в темноте бледным пятном.
— Вот и прекрасно, — весело сказал Едиге. — Поняла, видно, что на сегодня исполнила все свои обязанности.
— Вы только вышли, как там, наверху, что-то щелкнуло и свет погас. — Она будто оправдывалась, до того виновато звучал ее голос. И было в его интонации еще что-то неясное, то ли робость, то ли страх.
— Ты испугалась, глупенькая?
— Нет, — сказала она. — А где Кенжек?..
— Спит. — Едиге подошел к ней. — Встань-ка боком... Вот так... — Он отступил шага на два к двери, любуясь. — Бесподобно... Подними чуть-чуть подбородок... Не так высоко... Эх, досада какая, взяла и все испортила!
— Скучно так стоять, — сказала она жалобно, совсем как маленькая девочка.
— Хочешь, расскажу тебе сказку?.. — Едиге вернулся к окну.
— Я устала. — Голос у нее был по-прежнему жалобный. — Я к себе пойду...
— Погоди немного... — Осторожно, словно касаясь хрупкой вещи, он погладил ее подбородок. — Моя!..— Рука его, гладя, скользнула по щеке Гульшат, зарылась в волосах. Он притянул девушку к себе и стал целовать — подбородок, шею, лицо, повторяя: — Все это мое, мое!.. — Он шептал эти слова ей на ухо, как будто боялся, что кто-нибудь их услышит. И целовал — снова и снова, жадно, хмелея от восторга, теряя голову... Гульшат не противилась его ласкам, но принимала их как-то слишком покорно, без ответа... Подчинялась, как подчиняются обязанности, долгу.
Спусти немного времени она повторила:
— Я пойду...
— Пускай рассветет, — сказал он.
— Я устала.
— Давай посидим. Они присели на койку.
Едите чувствовал, между ними струится холодящий сквознячок. Они сидели рядом ^- чужие, незнакомые люди. Такого еще не случалось. Ему стало тоскливо,, тревожно, сердце сжалось от какого-то горького предчувствия. Он обнял, обхватил ее обеими руками, прижал к себе — крепко, будто страшась, что сейчас она пропадет, растворится в воздухе, подобно зыбкому миражу. Она и на этот раз не противилась ему. Все тело у нее было мягкое, податливое, словно лишенное костей, Ти дрожало, как в ознобе.
Но вдруг она сделала попытку высвободиться из его объятий, отодвинуться, сесть подальше.
— Платье... — бормотала она. — Платье помнется...
•— Тогда его лучше снять, — сказал он. Сказал — и сам испугался слов, которые непроизвольно у него вырвались. Гульшат на миг замерла, оцепенела, не веря своим ушам. И тут же рванулась, вскочила на ноги. Едйге поднялся вслед за нею.
— Я не смеюсь, — сказал он и обнял ее за плечи. Ему хотелось произнести что-нибудь вроде: "Прости за глупую шутку", но все вышло иначе. Рука его коснулась у нее на спине чего-то твердого - то ли какой-то застежки, то ли пуговки. Он догадался: это замок-молния, ее металлический язычок. Едиге потянул язычок вниз, и тот с коротким суховатым треском скользнул до самого пояса.
— О-о... — выдохнула она. Подобный звук издает человек, внезапно погружаясь в ледяную воду.
Не обращая внимания на слабое, робкое сопротивление, он сдергивал платье с ее плеч, уже наполовину обнаженных. Еще мгновение — и платье с шуршаньем и шелестом осело на пол.
— Переступи...
Она, словно в полусне, перешагнула через платье.
— Теперь приляг, укройся... Я сейчас...
"Слишком много выпили, — подумал он. — Слишком... — Он поднял с пола платье, отряхнул, расправил и аккуратно повесил на железную спинку кровати. — Когда перепьешь, так вот, наверное, все оно и случается".
— Я сейчас, — повторил он. "Вот как, оказывается, молоденькие девушки лишаются невинности",— сказал он себе. Только эта мысль стучала у него в мозгу. Других не возникало. Хотя голова была ясной и работала трезво, четко.
В боковом кармане он нащупал ключ. Не спеша подошел к двери, запер. Для надежности — он и это сообразил — задвинул защелку, чтобы не открыли снаружи. Потом снял пиджак, повесил на стул. Развязал галстук. Сбросил верхнюю одежду...
Гульшат продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, словно окаменев. Комбинация на ней была короткая, намного выше колен, — белея в полумраке, она окутывала девушку легким, призрачным облачком, внутри которого все было загадка и тайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Затем, сказав: ''Простите меня, друзья", — он открыл заскрипевшую дверцу облупленного, пережившего не одно студенческое поколение шифоньера, стоящего сбоку от входа, и вытащил свое старенькое, потертое пальто. Но накинул его, не надевая на плечи, и как был, с непокрытой головой, устремился из комнаты. Едиге оставалось только последовать за ним. В коридоре Кенжек сорвал с себя пальто, набросил его на Едиге, обхватил друга за шею руками и горестно заплакал. Немного поплакав, а тем самым облегчив душу, он снова засобирался, заторопился идти выполнять задуманное. Настала для Едиге очередь обнимать, уговаривать... Ничего не помогало. Он просил, он упрашивал, он даже поцеловал Кенжека один раз в соленую от слез щеку... Наконец, он пообещал, что сам примется за дело и возьмет себе в помощь Гуль-шат. Они непременно найдут, как на базаре среди множества арбузов находят, пощелкивая по звонким бокам, самый спелый и сладкий — так они вдвоем непременно отыщут самую-самую лучшую девушку среди обитательниц общежития и познакомят с ней Кенжека. Только на этом они пришли к согласию и Кенжек отложил свой великий поход. Однако он, по-видимому, несколько ослаб за время разговора, потому что, проделав два-три нетвердых шага, покачнулся, его занесло в сторону и он очутился перед комнатой напротив. Не раздумывая долго, Кенжек толкнул дверь плечом, и она отворилась. Едиге, войдя в комнату следом за Кенжеком, увидел на столе граненый стакан, пустую бутылку, огрызок соленого огурца, ломоть серого хлеба и, наконец, хозяина комнаты — Ануара, храпящего на своей кровати, головой почему-то не на подушке, а на груде книг. Вторая кровать была свободна, Бердибек снова уехал к себе в аул. Кенжек, словно только теперь обнаружив то, что столь тщетно разыскивал, подошел к Бердибековой кровати и безмолвно рухнул в нее, свесив ноги над полом. Из попыток устроить его поудобнее ничего не получилось. Еди-ге махнул на них рукой, стащил с Кенжека ботинки, стянул пиджак, брюки, расслабил галстук. Ему даже удалось, переваливая Кенжека с бока на бок, вызволить из-под него одеяло и укрыть страдальца...
Когда Едите вернулся, в комнате был мрак. Смутный силуэт Гульшат рисовался на желтоватом фоне окна, слабо подсвеченного снаружи.
— Лампочка перегорела. — Ее лицо расплывалось в темноте бледным пятном.
— Вот и прекрасно, — весело сказал Едиге. — Поняла, видно, что на сегодня исполнила все свои обязанности.
— Вы только вышли, как там, наверху, что-то щелкнуло и свет погас. — Она будто оправдывалась, до того виновато звучал ее голос. И было в его интонации еще что-то неясное, то ли робость, то ли страх.
— Ты испугалась, глупенькая?
— Нет, — сказала она. — А где Кенжек?..
— Спит. — Едиге подошел к ней. — Встань-ка боком... Вот так... — Он отступил шага на два к двери, любуясь. — Бесподобно... Подними чуть-чуть подбородок... Не так высоко... Эх, досада какая, взяла и все испортила!
— Скучно так стоять, — сказала она жалобно, совсем как маленькая девочка.
— Хочешь, расскажу тебе сказку?.. — Едиге вернулся к окну.
— Я устала. — Голос у нее был по-прежнему жалобный. — Я к себе пойду...
— Погоди немного... — Осторожно, словно касаясь хрупкой вещи, он погладил ее подбородок. — Моя!..— Рука его, гладя, скользнула по щеке Гульшат, зарылась в волосах. Он притянул девушку к себе и стал целовать — подбородок, шею, лицо, повторяя: — Все это мое, мое!.. — Он шептал эти слова ей на ухо, как будто боялся, что кто-нибудь их услышит. И целовал — снова и снова, жадно, хмелея от восторга, теряя голову... Гульшат не противилась его ласкам, но принимала их как-то слишком покорно, без ответа... Подчинялась, как подчиняются обязанности, долгу.
Спусти немного времени она повторила:
— Я пойду...
— Пускай рассветет, — сказал он.
— Я устала.
— Давай посидим. Они присели на койку.
Едите чувствовал, между ними струится холодящий сквознячок. Они сидели рядом ^- чужие, незнакомые люди. Такого еще не случалось. Ему стало тоскливо,, тревожно, сердце сжалось от какого-то горького предчувствия. Он обнял, обхватил ее обеими руками, прижал к себе — крепко, будто страшась, что сейчас она пропадет, растворится в воздухе, подобно зыбкому миражу. Она и на этот раз не противилась ему. Все тело у нее было мягкое, податливое, словно лишенное костей, Ти дрожало, как в ознобе.
Но вдруг она сделала попытку высвободиться из его объятий, отодвинуться, сесть подальше.
— Платье... — бормотала она. — Платье помнется...
•— Тогда его лучше снять, — сказал он. Сказал — и сам испугался слов, которые непроизвольно у него вырвались. Гульшат на миг замерла, оцепенела, не веря своим ушам. И тут же рванулась, вскочила на ноги. Едйге поднялся вслед за нею.
— Я не смеюсь, — сказал он и обнял ее за плечи. Ему хотелось произнести что-нибудь вроде: "Прости за глупую шутку", но все вышло иначе. Рука его коснулась у нее на спине чего-то твердого - то ли какой-то застежки, то ли пуговки. Он догадался: это замок-молния, ее металлический язычок. Едиге потянул язычок вниз, и тот с коротким суховатым треском скользнул до самого пояса.
— О-о... — выдохнула она. Подобный звук издает человек, внезапно погружаясь в ледяную воду.
Не обращая внимания на слабое, робкое сопротивление, он сдергивал платье с ее плеч, уже наполовину обнаженных. Еще мгновение — и платье с шуршаньем и шелестом осело на пол.
— Переступи...
Она, словно в полусне, перешагнула через платье.
— Теперь приляг, укройся... Я сейчас...
"Слишком много выпили, — подумал он. — Слишком... — Он поднял с пола платье, отряхнул, расправил и аккуратно повесил на железную спинку кровати. — Когда перепьешь, так вот, наверное, все оно и случается".
— Я сейчас, — повторил он. "Вот как, оказывается, молоденькие девушки лишаются невинности",— сказал он себе. Только эта мысль стучала у него в мозгу. Других не возникало. Хотя голова была ясной и работала трезво, четко.
В боковом кармане он нащупал ключ. Не спеша подошел к двери, запер. Для надежности — он и это сообразил — задвинул защелку, чтобы не открыли снаружи. Потом снял пиджак, повесил на стул. Развязал галстук. Сбросил верхнюю одежду...
Гульшат продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, словно окаменев. Комбинация на ней была короткая, намного выше колен, — белея в полумраке, она окутывала девушку легким, призрачным облачком, внутри которого все было загадка и тайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60