.. Кружились головы, тщеславная радость наполняла сердца... Ослепленные награбленным богатством забывали, чьи подвалы проглотят эти сундуки, чьи дворцы расцветят эти шелка и бархат.
Но не богатство веселило сердце Завоевателя, которого бездарные поэты уже славили в своих пустых и надутых стихах. Он кичился тем, что поразил своего мощного соседа, унизил и раздавил его навсегда. Так ему казалось.
Завоевателя называли великим, непобедимым и многомудрым, разве что сам аллах сравнился бы с ним по количеству льстивых эпитетов. Но уже была для него вырыта могила, уже зияла она у его ног бездонным зевом — черная пропасть, которую приготовил для себя он сам.
С той стороны, что лежит к солнцу от Мекки, нахлынули на степь яжуж-мажужы1, и было их, как песка на морском берегу, — сколько песчинок, столько и воинов. Первой жертвой оказалась обессиленная недавним нашествием страна. За нею — земля, где властвовал Завоеватель. На одного набрасывались десятеро, на десятерых — сотня, на сотню — тысяча. Новый потоп залил вселенную, кровавый потоп...
И много поколений должны были смениться, подобно волнам, накатывающим одна за другой, чтобы поверженные величайшим бедствием поднялись на ноги, окрепли и двинулись вместе со всем человечеством по той дороге, которая именуется Историей.
Но до того, как это стало возможным, еще немало пролилось крови и слез, немало войн отполыхало, немало смелых и доблестных джигитов пало в сражениях за свободу и правду — сражениях, уже не столь далеких, не столь давних... Имя им — Революция.
1 Речь идет о нашествии Чингисхана.
43
Он перечитал сызнова все написанное и понял, что так и не добрался до сути. До истины. Все было ша^ко, рыхло, приблизительно. Не возникало уверенности, что описания исторических событий достоверны, что происходило все именно так...
Едиге в отчаянии смотрел на кипу вынутой из чемодана бумаги, на сотки страниц, исписанных его рукой... Он вспомнил вдруг старика Кульдари, который сочиняет поэму в пятьдесят тысяч строк, полагая, что создает эпохальное произведение. Но так ли уж велика разница — между Кулян-акыном и Едиге?..
Однако теперь для него кое-что прояснилось. Еще немногое, но тем не менее — кое-что... Нельзя писать по стародавним образцам для живущих во второй половине двадцатого века. Писать для современников — значит, смотреть их глазами, чувствовать их сердцем, жить их мыслями. Без этого историческое произведение превратится в фальшивую подделку, в скопище мертвых музейных экспонатов — или в красивую сказку, которая тешит фантазию и ласкает слух, но так же далека от истины, как... "Хамса" Кулян-акына — от поэзии.
Но, в сущности, что он знает о своих современниках?.. О тех, для кого пытается писать?..
44
Вот какие дела: даже спалить написанное — и то не можешь, — думал Едиге. Он брал из пачки за один раз по десять—пятнадцать страниц и, мелко разорвав, аккуратно складывал в корзину для мусора. — Если бы рядом горела печка, все было бы куда проще...
45
Надо куда-нибудь уехать, — думал он. — Чтобы разобраться в себе самом. Чтобы увидеть жизнь. Ведь я о ней только читал, надо увидеть. Время одно для всех, но люди-то разные. Кто живет настоящим, кто прошлым, кто будущим. Нет прошлого без будущего. Мне нужно посмотреть на это будущее, пощупать своими руками — оно рождается из настоящего, на глазах —-каждую минуту, каждое мгновение...
Хорошо бы поехать на целину... Нет, все плохие романы кончаются этим. На целину едут в поисках экзотики. Не нужна мне экзотика. Гоген в погоне за экзотикой уехал на Таити, Моэм — на Самоа. Ну, а с меня хватит и нашей страны, то есть одной шестой мира. Хватит, чтобы познать жизнь, людей... Целина... Туда и без меня уже ездили многие. Сахалин... Край нашей земли. Там был Чехов... Интересно, должно быть. Или взять и отправиться к якутам?.. Тайга, мороз под шестьдесят градусов. Тундра, оленьи стада... Или податься к чукчам, ительменам? Ведь я неплохой стрелок, бью косулю в глаз. Не пройдет и недели, как сделаюсь заправским охотником... Надо уехать, куда-нибудь уехать. Уехать в такой край, где расстаются с прошлым й начинают новую жизнь. Где перекресток эпох...
Он был готов уехать, но что-то его еще удерживало.
Надо! — говорил он себе. — Прра!..
И так — день за днем...
46
— Сейчас я из тебя котлету сделаю! — встретил его Кенжек. Вид у Кенжека был такой угрожающий, как будто единственное, чего он дожидался, это возможности превратить Едите в котлету, едва тот вернется.
Едиге в самом деле не на шутку испугался. Кенжека не узнать. Волосы, обычно гладко зачесанные, взъерошены и торчат дыбом, под левым глазом фиолетовый синячище во всю щеку, чуть не до брови, с крово-точиной по краям. Бешеные, налитые кровью глаза вот-вот вырвутся из орбит. Синяк на подбородке, на лбу, нос расквашен, поверх ноздрей запеклась кровь...
Едиге обхватил его за плечи:
— Что с тобой, Кенжек?..
Стиснув кулаки, Кенжек напирал на него грудью:
— Я тебя...
— Перестань!.. Что случилось?..
И тут неожиданно улетучилась вся злость Кенжека, вся его ярость. Словно в одно мгновение лишившись сил, он опустился на кровать, закрыл руками разбитое лицо. Только плечи у него еще вздрагивали — со стороны могло показаться, что Кенжек плачет.
Едиге в полнейшей растерянности присел рядбм.
— Я дрался с Бердибеком.
Кенжек отнял от лица руки. Пальцы его тут же как бы сами собой напряглись и снова стянулись в кулаки. Но глаза были спокойны, холодны.
— Грязный человечишко... Гнать таких из науки!.. Едиге не знал, что и думать: Бердибек, синяки, драка... Все было так не похоже на Кенжека!..
— Что такое Бердибек, всем известно, — сказал он.
— Низкий, подлый, двуличный... — Кенжек стиснул зубы, заиграл набухшими желваками.
— Много ли от нас останется, старина, если мы начнем бить в рожу персонально каждого подонка. Это не метод — схватываться со всяким...
— А я схватился, — сказал Кенжек. — Ты не смотри на то, как он меня изукрасил. Он сильный, сильнее меня... Но ему тоже досталось. Надолго запомнит!..
— Все равно не стоило с ним драться.
— Это ты так думаешь, —- возразил Кенжек, — потому что не любишь... Не любишь Гульшат
Едиге промолчал.
— А я дрался. Потому что...
— Почему?
— Потому что такие девушки достаются подлецам... Ты ведь еще не знаешь всего... Он часто ездил к себе в аул, а почему? Оказывается, там у него жена и ребенок.
У Едиге остановилось дыхание.
— Разве?.. Я об этом не слышал!.. Клянусь, не слышал!
— И я тоже. В курсе был один Ануар, который с ним живет в одной комнате. Он и говорит мне: "А что?.. Ведь они все равно не расписаны, поэтому Бердибека можно как бы считать холостым..." Каков?..
— Что же теперь будет... — Едиге сел, уперся локтями в стол и закрыл глаза. — Что будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но не богатство веселило сердце Завоевателя, которого бездарные поэты уже славили в своих пустых и надутых стихах. Он кичился тем, что поразил своего мощного соседа, унизил и раздавил его навсегда. Так ему казалось.
Завоевателя называли великим, непобедимым и многомудрым, разве что сам аллах сравнился бы с ним по количеству льстивых эпитетов. Но уже была для него вырыта могила, уже зияла она у его ног бездонным зевом — черная пропасть, которую приготовил для себя он сам.
С той стороны, что лежит к солнцу от Мекки, нахлынули на степь яжуж-мажужы1, и было их, как песка на морском берегу, — сколько песчинок, столько и воинов. Первой жертвой оказалась обессиленная недавним нашествием страна. За нею — земля, где властвовал Завоеватель. На одного набрасывались десятеро, на десятерых — сотня, на сотню — тысяча. Новый потоп залил вселенную, кровавый потоп...
И много поколений должны были смениться, подобно волнам, накатывающим одна за другой, чтобы поверженные величайшим бедствием поднялись на ноги, окрепли и двинулись вместе со всем человечеством по той дороге, которая именуется Историей.
Но до того, как это стало возможным, еще немало пролилось крови и слез, немало войн отполыхало, немало смелых и доблестных джигитов пало в сражениях за свободу и правду — сражениях, уже не столь далеких, не столь давних... Имя им — Революция.
1 Речь идет о нашествии Чингисхана.
43
Он перечитал сызнова все написанное и понял, что так и не добрался до сути. До истины. Все было ша^ко, рыхло, приблизительно. Не возникало уверенности, что описания исторических событий достоверны, что происходило все именно так...
Едиге в отчаянии смотрел на кипу вынутой из чемодана бумаги, на сотки страниц, исписанных его рукой... Он вспомнил вдруг старика Кульдари, который сочиняет поэму в пятьдесят тысяч строк, полагая, что создает эпохальное произведение. Но так ли уж велика разница — между Кулян-акыном и Едиге?..
Однако теперь для него кое-что прояснилось. Еще немногое, но тем не менее — кое-что... Нельзя писать по стародавним образцам для живущих во второй половине двадцатого века. Писать для современников — значит, смотреть их глазами, чувствовать их сердцем, жить их мыслями. Без этого историческое произведение превратится в фальшивую подделку, в скопище мертвых музейных экспонатов — или в красивую сказку, которая тешит фантазию и ласкает слух, но так же далека от истины, как... "Хамса" Кулян-акына — от поэзии.
Но, в сущности, что он знает о своих современниках?.. О тех, для кого пытается писать?..
44
Вот какие дела: даже спалить написанное — и то не можешь, — думал Едиге. Он брал из пачки за один раз по десять—пятнадцать страниц и, мелко разорвав, аккуратно складывал в корзину для мусора. — Если бы рядом горела печка, все было бы куда проще...
45
Надо куда-нибудь уехать, — думал он. — Чтобы разобраться в себе самом. Чтобы увидеть жизнь. Ведь я о ней только читал, надо увидеть. Время одно для всех, но люди-то разные. Кто живет настоящим, кто прошлым, кто будущим. Нет прошлого без будущего. Мне нужно посмотреть на это будущее, пощупать своими руками — оно рождается из настоящего, на глазах —-каждую минуту, каждое мгновение...
Хорошо бы поехать на целину... Нет, все плохие романы кончаются этим. На целину едут в поисках экзотики. Не нужна мне экзотика. Гоген в погоне за экзотикой уехал на Таити, Моэм — на Самоа. Ну, а с меня хватит и нашей страны, то есть одной шестой мира. Хватит, чтобы познать жизнь, людей... Целина... Туда и без меня уже ездили многие. Сахалин... Край нашей земли. Там был Чехов... Интересно, должно быть. Или взять и отправиться к якутам?.. Тайга, мороз под шестьдесят градусов. Тундра, оленьи стада... Или податься к чукчам, ительменам? Ведь я неплохой стрелок, бью косулю в глаз. Не пройдет и недели, как сделаюсь заправским охотником... Надо уехать, куда-нибудь уехать. Уехать в такой край, где расстаются с прошлым й начинают новую жизнь. Где перекресток эпох...
Он был готов уехать, но что-то его еще удерживало.
Надо! — говорил он себе. — Прра!..
И так — день за днем...
46
— Сейчас я из тебя котлету сделаю! — встретил его Кенжек. Вид у Кенжека был такой угрожающий, как будто единственное, чего он дожидался, это возможности превратить Едите в котлету, едва тот вернется.
Едиге в самом деле не на шутку испугался. Кенжека не узнать. Волосы, обычно гладко зачесанные, взъерошены и торчат дыбом, под левым глазом фиолетовый синячище во всю щеку, чуть не до брови, с крово-точиной по краям. Бешеные, налитые кровью глаза вот-вот вырвутся из орбит. Синяк на подбородке, на лбу, нос расквашен, поверх ноздрей запеклась кровь...
Едиге обхватил его за плечи:
— Что с тобой, Кенжек?..
Стиснув кулаки, Кенжек напирал на него грудью:
— Я тебя...
— Перестань!.. Что случилось?..
И тут неожиданно улетучилась вся злость Кенжека, вся его ярость. Словно в одно мгновение лишившись сил, он опустился на кровать, закрыл руками разбитое лицо. Только плечи у него еще вздрагивали — со стороны могло показаться, что Кенжек плачет.
Едиге в полнейшей растерянности присел рядбм.
— Я дрался с Бердибеком.
Кенжек отнял от лица руки. Пальцы его тут же как бы сами собой напряглись и снова стянулись в кулаки. Но глаза были спокойны, холодны.
— Грязный человечишко... Гнать таких из науки!.. Едиге не знал, что и думать: Бердибек, синяки, драка... Все было так не похоже на Кенжека!..
— Что такое Бердибек, всем известно, — сказал он.
— Низкий, подлый, двуличный... — Кенжек стиснул зубы, заиграл набухшими желваками.
— Много ли от нас останется, старина, если мы начнем бить в рожу персонально каждого подонка. Это не метод — схватываться со всяким...
— А я схватился, — сказал Кенжек. — Ты не смотри на то, как он меня изукрасил. Он сильный, сильнее меня... Но ему тоже досталось. Надолго запомнит!..
— Все равно не стоило с ним драться.
— Это ты так думаешь, —- возразил Кенжек, — потому что не любишь... Не любишь Гульшат
Едиге промолчал.
— А я дрался. Потому что...
— Почему?
— Потому что такие девушки достаются подлецам... Ты ведь еще не знаешь всего... Он часто ездил к себе в аул, а почему? Оказывается, там у него жена и ребенок.
У Едиге остановилось дыхание.
— Разве?.. Я об этом не слышал!.. Клянусь, не слышал!
— И я тоже. В курсе был один Ануар, который с ним живет в одной комнате. Он и говорит мне: "А что?.. Ведь они все равно не расписаны, поэтому Бердибека можно как бы считать холостым..." Каков?..
— Что же теперь будет... — Едиге сел, уперся локтями в стол и закрыл глаза. — Что будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60