Когда возвратились на аэродром, я зарулил самолет на стоянку, вылез из кабины и бросил на крыло снятый парашют. Стоял и ждал, кто подбежит ко мне. Кому первому придется сообщить о тяжелой утрате? В чьих глазах увижу отражение своей душевной боли?
Вот кто-то показался невдалеке. Но он не бежал. Он шел медленно, так, словно к ногам у него были привязаны свинцовые гири.
Это был техник Федора Васильевича Атрашкевича. Видно, сердце подсказало ему, что случилось неладное, непоправимое.
Я хорошо понимал его состояние в эту минуту. Я сам был авиатехником и сотни раз снаряжал в воздух самолет своего командира и товарища, который во всем доверял моим глазам, рукам и знаниям.
Какие это замечательные люди - техники! Они оставляют аэродром последними, а приходят сюда всегда первыми, еще до рассвета. Загрубевшими и черными от масла и бензина руками они так осторожно и нежно притрагиваются к мотору самолета, как это делает, может быть, только хирург, когда прикасается к сердцу человека.
Всегда - и в мирное время и в дни войны - труд техников исключительно ответствен. А теперь, когда мы так много летаем и каждый раз возвращаемся с пробоинами и повреждениями, у них особенно много забот и переживаний. Душой и мыслями они постоянно находятся с нами в бою.
Проводив летчика на задание, техник до самого его возвращения не находит себе покоя. Зорче всех он всматривается в небо, больше всех прислушивается, не гудит ли мотор его родной машины. Вот почему и мы, летчики, все свои радости и огорчения делим пополам со своими верными боевыми друзьями.
Остановившись возле моей машины, техник сдавленным
голосом спросил:
- Что с ним, товарищ старший лейтенант?
- Нет его, - отвечаю, - сбила зенитка. Техник медленно опускает голову.
Он всего себя отдавал работе, ночей недосыпал, чтобы машина никогда и ни в чем не подвела летчика.
- Отомстите им за Атрашкевича! Отомстите! - только и мог сказать он и, не поднимая головы, устало побрел к опустевшей самолетной стоянке.
Я знал, что ему, так же как и мне, не позволяла плакать только мужская гордость. Но если бы он постоял здесь еще минуту-другую, мы оба не сдержали бы слез.
Подъехала «эмка». Выйдя из машины, Виктор Петрович Иванов пробежал взглядом по лицам собравшихся летчиков, сразу понял, что произошло. Я кратко доложил, как все было. Подходили все новые люди…
- Светлая ему память, - сказал Виктор Петрович, и все умолкли.
…Нет могилы у этого героя. Но зато есть память боевых друзей, которая сохранит его имя. Есть у каждого из нас и неутомимая жажда мести врагу.
- Не падать духом! - ободрил летчиков командир полка. - Вы, Покрышкин, принимайте эскадрилью.
- Есть!
- Завтра поведете эскадрилью на аэродром подскока, к Бельцам. Оттуда удобней будет перехватывать «юнкерсы» и штурмовать боевые порядки противника. Подготовьтесь.
- Есть, товарищ командир!
Так на мои плечи легла ответственность за всю эскадрилью, за людей и машины, за фронтовую жизнь этого небольшого, но дружного коллектива. Сумею ли я достойно заменить Атрашкевича?
Война шла по нашей земле на восток. А мы должны были перелететь на запад, поближе к врагу.

3. Навстречу грозе
В молдавское село Сынжерея, что под Бельцами, первой, на ночь глядя, отправилась из Маяков наша комендатура. С нею следовали бензозаправщики, грузовики с бомбами, пулеметными лентами и бочками с авиамаслом. Выезжала и группа специалистов, которые должны были за ночь добраться до места и успеть оборудовать полевой аэродром. Перебазирование самолетов планировалось через день.
Виктор Петрович Иванов и Никандрыч (так мы называли начальника штаба Матвеева) посоветовались со мной насчет состава комендатуры. Я согласился с предложенными кандидатурами и только удивился строгости отбора людей. Но когда Виктор Петрович сказал, что группу возглавит комиссар эскадрильи техник Барышев (эту должность в действующих частях ввели еще до опубликования постановления), стало ясно: мы будем находиться неподалеку от линии фронта, где все может случиться.
Прилетев всей эскадрильей, мы увидели, что комендатура отлично справилась со своей задачей. Техники быстро разместили самолеты на стоянках и сразу же замаскировали их ветками.
Мы с Барышевым обошли аэродром. У землянки, где уже стоял телефон, у щелей, у ямы, именуемой складом боеприпасов и ГСМ, - всюду лежали кучки свежей земли. Все было в порядке, кроме главного: взлетно-посадочная полоса оказалась очень короткой. Чуть «промажешь», то есть не приземлишься у самого посадочного знака, и самолет может выкатиться за пределы аэродрома. Меня это обеспокоило.
Целые годы, зимой и летом, при любой погоде, нас учили выходить на «Т» с убранным газом и сажать машину точно у знака, в пределах нескольких метров. Подтягивание на моторе считалось грубым нарушением наставления. Даже высший пилотаж и стрельба - самое главное для истребителя - отступали на задний план перед этим элементом полета. И все-таки не всем летчикам удавалось посадить машину без «промаза». Лично я недолюбливал эти бесконечные тренировки в посадке. Они притупляли чувство ответственности за выполнение других элементов техники пилотирования.
И я сразу же решил поговорить с летчиками о посадке. В начале войны мне уже случалось несколько раз исправлять расчет подтягиванием на моторе, получалось неплохо. Здесь я тоже садился сегодня с газом. Надо было поделиться опытом.
Когда мы с Барышевым подошли к землянке, где размещался командный пункт, летчики о чем-то оживленно спорили.
- Что ты все «если бы да если бы», - говорил Лукашевич Дьяченко. - Если бы западные политики думали о народе, а не о денежных мешках, они давно бы остановили Гитлера. Мюнхен помнишь?!
- Я помню приезд Риббентропа в Москву и его сволочную улыбку на снимках! - зло отвечал Дьяченко. - Договор с нами им был нужен как ширма. Прикрываясь им, они подтягивали свои войска к нашим границам, нахально летали над нами. А мы… строго соблюдали все пункты договора!..
Летчики настолько увлеклись спором, что не заметили, как мы к ним подошли. Я с тревогой посмотрел на дежурное звено: не дискутируют ли и там? Нет, все летчики сидели в кабинах самолетов.
Барышев с ходу включился в разговор:
- Наше правительство действовало правильно, и не тебе обсуждать такие вопросы.
- Именно мне, - не отступал Дьяченко. - Мне, тебе и миллионам таких, как мы. Немцы уже под Минском и в Прибалтике. Да и над нами нависают с севера. Вот тебе и улыбка Риббентропа! Мы своей девяткой хотим прикрыть все наше небо. «На земле, в небесах и на море!..»
Комиссар шагнул к Дьяченко, пристально посмотрел на него и строго спросил:
- Ты почему такие настроения распространяешь? Кто тебе дал право?
Казалось, Барышев вместо словесных доводов пустит сейчас в ход кулаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131