Мощное тулово напоминало покрытую бронзовой краской и слегка сгоношенную спереди и сзади цистерну, вроде тех, в которых раньше принято было развозить квас. Правда, на цистернах никогда не имелось экзоскелета, отливающего темным металлом. И никогда не было у цистерн пугающего вида трапециевидной головы, оснащенной несколькими парами челюстей, странного вида наростами на месте ушей и блестящими, как начищенная медь, округлыми здоровенными рогами. Еще на этом подобии головы имелось нечто аналогичное, ну, не глазам, а. скажем так, органам зрения. И эти органы сейчас явно уставились на оцепеневшую и уже неспособную кричать Ларису.
Существо бодренько пошевелило жвалами, пощелкало челюстями и вдруг с противным xpycтoм ломающегося хитина распустило за спиной плотные, масленно блестящие непрозрачные крылья.
“Как у жука”, – отстраненно подумала Лариса. Следующей мыслью было: “Да ведь это и есть жук! Жук-монстр! Мало того что он меня оттрахал супротив моей воли, так теперь еще, наверное, и сожрет. Тоже, не спрашивая согласия. Точно, сожрет. То-то он меня то с булочкой сравнивал, то про варенье вспоминал да конфеты… Насекомые любят сладкое…”
И, словно защищая Ларисино сознание от полного помрачения, в мозгу у нее завертелась старинная веселая детская песенка, правда, с незначительными изменениями в тексте:
Встаньте, дети, встаньте в круг!
Ты мой друг, я твой друг!
Нас сожрет здоровый жук –
Прямо сразу двух!
Никогда он не ворчал,
Не кричал,
Не рычал.
Только челюстью стучал –
Громко плакать запрещал!
Покормили мы жука,
Толстяка,
…лака!
Жрет он даже мужика
И электрика!
…К чему приплелся “электрик”. Ларисино сознание не уяснило. Видимо, рифмы ради. Но зато после песенки к Ларисе пришла здравая мысль перед лицом щелкающей челюстями опасности:
“Живой не дамся. Раз уж так все вышло – у меня есть имплантат. Я знаю, как и куда надо надавить себе на кожу, чтоб в кровь сразу проникла смерть. И – “прощайте, скалистые горы”! Сдохну под неизвестным именем и не выполнив своего дела. И испугавшись какого-то жука! Вот сволочь!”
Лариса швырнула в жука зеркальцем. Зеркальце разбилось об один из рогов. С этаким медно-стеклянным звоном.
– Жрать меня будешь? Хрен с тобой! – зло сказала Лариса чудовищу. – Подавишься! Изжога замучит! Le morceau puant de merde!
И потянулась ладонью к себе под грудь, куда была имплантирована смертоносная капсула.
И застыла, не в силах больше сделать ни одного движения.
Сразу по двум причинам.
Первая: никакого имплантата у Ларисы в теле больше не было. И мелась только едва ощути мая пальцем царапинка, мгновенно лишившая Ларису упования на собственное могущество и взрывоопасность. Вынули из гранаты запал, отломили у стрелы наконечник, и прошло это как-то чересчур незаметно. Только… Какое же она теперь оружие? Какая из нее носительница смерти (знание боевых мозголомных искусств не в счет)?
Но это все мелочи по сравнению со второй причиной .
Вторая причина вышла (точнее, вышли ) из душевой комнаты. И хотя пришедшие выглядели как вполне респектабельные мужчины (в одном Лариса опознала князя Жупаева, в другом – барона Людвига фон Вымпеля, недавно приехавших гостей), женщину опять пронизал страх, безотчетный и бесконтрольный. Даже насильника медведя-жука Лариса так не боялась, как этих двух прилично одетых и деликатно старающихся не смотреть на ее наготу джентльменов.
Князь и барон бесстрашно подошли к жукообразному чудищу и, не церемонясь, застучали кулаками по его коряво-шипастому экзоскелету.
– Немедленно прекратите это безобразие, Ежинский! – требовал при этом князь Жупаев.
– Дер фюрст Ежински, ви есть опять нарушайль наш правиль! Это недопустимо есть нихт! Развратным похотливей – вот ви есть кто! Честь клясться мной! Nein, я есть клясться честью в том! – горячился фон Вымпель. – Незам-медлитьельно позволяйт себе вернуться в законный субстрат, доннерветтер!
– На основании параграфа три Неизменной Конвенции, – в голосе князя Жупаева зазвучал крещенский холод, – вы, господин Ежинский, обязаны немедленно, при нас как свидетелях вашего проступка принять положенный облик и проследовать за нами как нарушитель для составления отчета о вашем предосудительном поведении. В случае сопротивления..
Лариса со всевозрастающим изумлением смотрела и слушала все это. Изумление было такое, что вытеснило даже страх, а уж когда страх исчез, его место быстро заняли другие чувства:
– некоторой стыдливости (“Я же совсем голая стою перед ними! Надо хоть простыней прикрыться!”);
– праведного возмущения (“Черт вас побери, я , из-за вас всех так и не выспалась!”);
– активно эксплуатирующего память раздражения (“Они сказали – Ежинский?! Князь Ежинский?! Черт, это что-то знакомое… Ну почему я сразу не могу вспомнить, с чем для меня связана эта фамилия?! Блин, что-то с памятью моей стало…”).
И еще:
“Что все это значит?”
И совсем уж дурацкая мысль:
“А что будет, если жук, то есть князь Ежинский, окажет этим господам сопротивление?”
Но, видимо, о сопротивлении и речи быть не могло. Тем более такому грозному представителю аристократии, как барон фон Вымпель. И Лариса стала свидетельницей очередного, кажется третьего по счету за эту ночь, превращения .
Страховидный жук робко сложил лопасти-крылья и явственно задрожал. Тут же его дрожание прервал грозный окрик князя Жупаева:
– Хоть сейчас ведите себя достойно, нечестивей! Обретайте облик согласно принятым правилам! Нечего тут хитином трясти и жужжать, как виброзвонок!
– Именно! Gerade! – на двух языках поддакнул барон.
От такой суровости жук совсем сник, как-то съежился, смялся, на мгновение напомнив своим видом кусок истерзанного детскими ручонками пластилина, а потом перед Ларисой, Жупаевым и склочным бароном фон Вымпелем предстал совершенно нагой, худой и малосимпатичный мужчина, он же князь Ежинский. в котором Лариса опознала своего насильника-сладкоежку. Но в данный момент под скрещенными рапирами взглядов князя к барона этот насильник так дрожал, что Лариса почувствовала к нему даже нечто вроде сожаления. Микроскопических размеров.
Однако сожаление сожалением, а от трех мужчин, последовательно вторгшихся ночью в твою спальню, следует потребовать хотя бы объяснений. Что Лариса и не замедлила сделать, причем таким надменно-суровым тоном, какому позавидовала бы любая аристократка с портрета кисти Гейнсборо.
– Простите, сударыня! – отвесил изящный поклон князь Жупаев. – Наше с господином бароном беспрецедентное ночное вторжение имеет только одно объяснение: мы торопились на помощь.
– Именно! – отмахнул полувоенный поклон и фон Вымпель.
Ежинский только молча вздрагивал да прикрывал свой преступный срам ладошками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Существо бодренько пошевелило жвалами, пощелкало челюстями и вдруг с противным xpycтoм ломающегося хитина распустило за спиной плотные, масленно блестящие непрозрачные крылья.
“Как у жука”, – отстраненно подумала Лариса. Следующей мыслью было: “Да ведь это и есть жук! Жук-монстр! Мало того что он меня оттрахал супротив моей воли, так теперь еще, наверное, и сожрет. Тоже, не спрашивая согласия. Точно, сожрет. То-то он меня то с булочкой сравнивал, то про варенье вспоминал да конфеты… Насекомые любят сладкое…”
И, словно защищая Ларисино сознание от полного помрачения, в мозгу у нее завертелась старинная веселая детская песенка, правда, с незначительными изменениями в тексте:
Встаньте, дети, встаньте в круг!
Ты мой друг, я твой друг!
Нас сожрет здоровый жук –
Прямо сразу двух!
Никогда он не ворчал,
Не кричал,
Не рычал.
Только челюстью стучал –
Громко плакать запрещал!
Покормили мы жука,
Толстяка,
…лака!
Жрет он даже мужика
И электрика!
…К чему приплелся “электрик”. Ларисино сознание не уяснило. Видимо, рифмы ради. Но зато после песенки к Ларисе пришла здравая мысль перед лицом щелкающей челюстями опасности:
“Живой не дамся. Раз уж так все вышло – у меня есть имплантат. Я знаю, как и куда надо надавить себе на кожу, чтоб в кровь сразу проникла смерть. И – “прощайте, скалистые горы”! Сдохну под неизвестным именем и не выполнив своего дела. И испугавшись какого-то жука! Вот сволочь!”
Лариса швырнула в жука зеркальцем. Зеркальце разбилось об один из рогов. С этаким медно-стеклянным звоном.
– Жрать меня будешь? Хрен с тобой! – зло сказала Лариса чудовищу. – Подавишься! Изжога замучит! Le morceau puant de merde!
И потянулась ладонью к себе под грудь, куда была имплантирована смертоносная капсула.
И застыла, не в силах больше сделать ни одного движения.
Сразу по двум причинам.
Первая: никакого имплантата у Ларисы в теле больше не было. И мелась только едва ощути мая пальцем царапинка, мгновенно лишившая Ларису упования на собственное могущество и взрывоопасность. Вынули из гранаты запал, отломили у стрелы наконечник, и прошло это как-то чересчур незаметно. Только… Какое же она теперь оружие? Какая из нее носительница смерти (знание боевых мозголомных искусств не в счет)?
Но это все мелочи по сравнению со второй причиной .
Вторая причина вышла (точнее, вышли ) из душевой комнаты. И хотя пришедшие выглядели как вполне респектабельные мужчины (в одном Лариса опознала князя Жупаева, в другом – барона Людвига фон Вымпеля, недавно приехавших гостей), женщину опять пронизал страх, безотчетный и бесконтрольный. Даже насильника медведя-жука Лариса так не боялась, как этих двух прилично одетых и деликатно старающихся не смотреть на ее наготу джентльменов.
Князь и барон бесстрашно подошли к жукообразному чудищу и, не церемонясь, застучали кулаками по его коряво-шипастому экзоскелету.
– Немедленно прекратите это безобразие, Ежинский! – требовал при этом князь Жупаев.
– Дер фюрст Ежински, ви есть опять нарушайль наш правиль! Это недопустимо есть нихт! Развратным похотливей – вот ви есть кто! Честь клясться мной! Nein, я есть клясться честью в том! – горячился фон Вымпель. – Незам-медлитьельно позволяйт себе вернуться в законный субстрат, доннерветтер!
– На основании параграфа три Неизменной Конвенции, – в голосе князя Жупаева зазвучал крещенский холод, – вы, господин Ежинский, обязаны немедленно, при нас как свидетелях вашего проступка принять положенный облик и проследовать за нами как нарушитель для составления отчета о вашем предосудительном поведении. В случае сопротивления..
Лариса со всевозрастающим изумлением смотрела и слушала все это. Изумление было такое, что вытеснило даже страх, а уж когда страх исчез, его место быстро заняли другие чувства:
– некоторой стыдливости (“Я же совсем голая стою перед ними! Надо хоть простыней прикрыться!”);
– праведного возмущения (“Черт вас побери, я , из-за вас всех так и не выспалась!”);
– активно эксплуатирующего память раздражения (“Они сказали – Ежинский?! Князь Ежинский?! Черт, это что-то знакомое… Ну почему я сразу не могу вспомнить, с чем для меня связана эта фамилия?! Блин, что-то с памятью моей стало…”).
И еще:
“Что все это значит?”
И совсем уж дурацкая мысль:
“А что будет, если жук, то есть князь Ежинский, окажет этим господам сопротивление?”
Но, видимо, о сопротивлении и речи быть не могло. Тем более такому грозному представителю аристократии, как барон фон Вымпель. И Лариса стала свидетельницей очередного, кажется третьего по счету за эту ночь, превращения .
Страховидный жук робко сложил лопасти-крылья и явственно задрожал. Тут же его дрожание прервал грозный окрик князя Жупаева:
– Хоть сейчас ведите себя достойно, нечестивей! Обретайте облик согласно принятым правилам! Нечего тут хитином трясти и жужжать, как виброзвонок!
– Именно! Gerade! – на двух языках поддакнул барон.
От такой суровости жук совсем сник, как-то съежился, смялся, на мгновение напомнив своим видом кусок истерзанного детскими ручонками пластилина, а потом перед Ларисой, Жупаевым и склочным бароном фон Вымпелем предстал совершенно нагой, худой и малосимпатичный мужчина, он же князь Ежинский. в котором Лариса опознала своего насильника-сладкоежку. Но в данный момент под скрещенными рапирами взглядов князя к барона этот насильник так дрожал, что Лариса почувствовала к нему даже нечто вроде сожаления. Микроскопических размеров.
Однако сожаление сожалением, а от трех мужчин, последовательно вторгшихся ночью в твою спальню, следует потребовать хотя бы объяснений. Что Лариса и не замедлила сделать, причем таким надменно-суровым тоном, какому позавидовала бы любая аристократка с портрета кисти Гейнсборо.
– Простите, сударыня! – отвесил изящный поклон князь Жупаев. – Наше с господином бароном беспрецедентное ночное вторжение имеет только одно объяснение: мы торопились на помощь.
– Именно! – отмахнул полувоенный поклон и фон Вымпель.
Ежинский только молча вздрагивал да прикрывал свой преступный срам ладошками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78