Сзади застонал Родомил, хором ахнули шаманята и, забыв о преследовании, кинулись к учителю.
- Что? - Ширяй с разбегу хлопнулся перед Младом на колени, - что? Куда? Куда попала?
Добробой присел рядом на корточки и испуганно хлопал глазами. Млад сначала не понял, чего они так испугались, и только потом догадался: они подумали, что он ранен! Нехорошо было действовать хитростью, но он изловчился и ухватил Добробоя за воротник.
- Никуда не попала, - прошипел он сквозь зубы - судорога так и не отпустила, - ногу мне свело. Какой ты подлец, Добробой. Я же тебе сказал: вернись.
- Так ты ж босиком! - открыл рот шаманенок, - я сейчас! Я сейчас валенки тебе… погоди, Млад Мстиславич, сейчас!
Он сорвался с места, и, конечно, воротник Млад в руке не удержал.
- Уйдут, - простонал Родомил, чуть не плача, - уйдут!
- Хорошо бы, - проворчал Млад себе под нос.
Родомила отвели к медикам, подняв с постелей чуть ли не всех университетских врачей: те насчитали четырнадцать ножевых ран, из которых две можно было считать опасными: в бедро и под правую ключицу. Он потерял много крови, едва не терял сознание, когда его начали перевязывать, но приговаривал слабым голосом, что он живучий и через неделю поднимется на ноги. Сетовал на то, что не сможет доехать до Пскова, послал гонца к князю - сообщить об этом.
Только по дороге домой Млад заметил, насколько продрог. Ноги окоченели и плохо слушались, полушубок продувался насквозь, лицо обветрилось, за шиворот набивался снег, пальцы на руках перестали разгибаться, а отмороженные уши огнем горели под треухом.
Дана ждала его. Ему показалось, что она и не ложилась.
- Младик, все хорошо? - она поднялась ему навстречу.
Он кивнул и попытался расстегнуть полушубок.
- Родомил Малыч ранен, - выпалил с порога Ширяй, - его четырнадцать раз ножом ударили.
- Как? - Дана села обратно на лавку и поднесла руки к лицу. Она испугалась за Родомила!
- Медики сказали - ничего опасного, - тут же добавил Добробой, чтоб ее успокоить, - через неделю поправится.
- Ничего не понимаю, - она тряхнула головой, - разве такое возможно?
- Все возможно, - уверено и свысока заявил ей Ширяй, - ты лучше Млад Мстиславичу помоги - видишь, ему пуговицы не расстегнуть.
- Я сама разберусь, что лучше, - фыркнула Дана, - наглец!
- Да я сейчас помогу, - тут же кинулся к Младу Добробой, не успевший даже снять шапку.
- Не надо, - Дана поднялась, - раздевайся сам.
- Конечно! Что бы я ни сказал - все наглец! - проворчал Ширяй, - А чуть что: пойдите, мальчики, проверьте! А кто первый сказал, что там не все в порядке? Кто неладное за версту чует, а?
- Это тебя не извиняет, - повернулась к Ширяю Дана, - и нечего прикрываться хорошими поступками.
Млад молча стучал зубами, слушая их обычную перепалку. Мыслей в голове было много, но они как будто замерзли и шевелились лениво, нехотя. Но самая горькая из них билась в виске синей жилкой: сейчас она пойдет к Родомилу. Она испугалась за него, она пойдет к нему, чтоб убедиться, все ли на самом деле так легко и хорошо, как сказали шаманята. И потом - кто-то же должен за ним ухаживать?
Но к Родомилу Дана не пошла. Она грела Младу ноги в корыте, набрав теплой воды из самовара, потом растирала ему спину и грудь, кутала в одеяла и поила горячим чаем. И велела Добробою к рассвету стопить баню. Млад долго не мог согреться, но был так счастлив от ее заботы: от ее прикосновений, от ее ворчливых слов, которые она говорила с нежностью в голосе, от ее взгляда, полного участия и, наверное, любви. У него сжималось и трепетало сердце от мысли, что этого могло и не быть, и засыпал он в тревоге: а вдруг она уйдет?
Ему снились пожары в Новгороде. Когда-то на суде новгородских докладчиков он увидел будущее - за одно мгновение перед глазами открылась даль, вереница ярких образов. Теперь он разглядывал эти образы в подробностях…
Золоченый лик Хорса топорами сбивают с высокого шатра крыши капища. Он катится под гору к воде - сияющий, раскаленный - и падает в Волхов. Вода вскипает на миг, шипит, и облако пара, похожее на ядовитый гриб, уходит в небо. Солнечный лик опускается на дно: медленно и плавно раскачиваясь, свет его постепенно меркнет в темной глубине, пока последний луч, блеснув из воды, не гаснет окончательно. Во сне Младу кажется, что в Волхове утопили солнце, потому что черный дым пожарища затягивает небо, и сквозь него не пробивается ни один луч.
Женский вой надрывает сердце: словно плакальщицы на тризне, они провожают Хорса в небытие - им страшно. А вдруг солнце никогда больше не глянет на Новгород? Шатровая крыша капища пылает гигантским костром, взлетающим высоко над стенами детинца, и сажа пятнает белокаменные стены посадничьего двора…
На Перыни волхвы закрывают громовержца своими телами, но падают к его ногам под градом стрел. И кровь льется на ноги бога грозы. Кровь льется со стен капища Ящера, превращенного в осажденную крепость. Но падают горящие дубовые двери…
Кровь пятнает мостовую торговой стороны, когда копыта боевых коней врезаются в толпу. Людей копьями гонят на берег Волхова и толкают в воду. Стон и плач, детские крики, и страх, страх, словно черная завеса дыма, повисают над Новгородом.
Грохот взрывов доносится с юга - каменные изваяния богов обращают в пыль пороховыми зарядами. И снова черный дым медленно поднимается в небо…
Ветры не дуют с воды, душное марево, пахнущее гарью, клубится прямо над головами, а на вечевой площади стоят темные скелеты виселиц, и тела повешенных неподвижны: словно время застыло, остановилось, оборвалось вместе с гибелью богов. И одинокий удар вечного колокола - тягучий и долгий - постепенно начинает казаться звоном в ушах.
И лишь одно огромное белое облако на фоне черной сажи и черной крови поднимается над Ильмень-озером: Михаил Архангел, словно на сказочном корабле, вплывает в Новгород. На нем алый плащ, за спиной его белоснежные крылья, огненный меч спрятан в ножны, а в руках он держит высокий крест, чуть приподнимая его над головой. Крест, пылающий белым пламенем с радужными разводами - таким огнем горит сера. И только приглядевшись, Млад замечает - нет, это всего лишь золото, не пламя.
8. За князем
Он проснулся, не проспав и трех часов - еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в столовую.
Добробой топил печь и баню одновременно, при этом варил кашу, кипятил самовар, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.
- Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? - спросил он, пожелав Младу доброго утра.
- Да что мне будет? - махнул рукой Млад.
- А с нами когда наверх пойдешь?
- А что, уже тянет?
- Конечно, - пожал плечами Добробой.
- На Коляде, денька через три-четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
- Что? - Ширяй с разбегу хлопнулся перед Младом на колени, - что? Куда? Куда попала?
Добробой присел рядом на корточки и испуганно хлопал глазами. Млад сначала не понял, чего они так испугались, и только потом догадался: они подумали, что он ранен! Нехорошо было действовать хитростью, но он изловчился и ухватил Добробоя за воротник.
- Никуда не попала, - прошипел он сквозь зубы - судорога так и не отпустила, - ногу мне свело. Какой ты подлец, Добробой. Я же тебе сказал: вернись.
- Так ты ж босиком! - открыл рот шаманенок, - я сейчас! Я сейчас валенки тебе… погоди, Млад Мстиславич, сейчас!
Он сорвался с места, и, конечно, воротник Млад в руке не удержал.
- Уйдут, - простонал Родомил, чуть не плача, - уйдут!
- Хорошо бы, - проворчал Млад себе под нос.
Родомила отвели к медикам, подняв с постелей чуть ли не всех университетских врачей: те насчитали четырнадцать ножевых ран, из которых две можно было считать опасными: в бедро и под правую ключицу. Он потерял много крови, едва не терял сознание, когда его начали перевязывать, но приговаривал слабым голосом, что он живучий и через неделю поднимется на ноги. Сетовал на то, что не сможет доехать до Пскова, послал гонца к князю - сообщить об этом.
Только по дороге домой Млад заметил, насколько продрог. Ноги окоченели и плохо слушались, полушубок продувался насквозь, лицо обветрилось, за шиворот набивался снег, пальцы на руках перестали разгибаться, а отмороженные уши огнем горели под треухом.
Дана ждала его. Ему показалось, что она и не ложилась.
- Младик, все хорошо? - она поднялась ему навстречу.
Он кивнул и попытался расстегнуть полушубок.
- Родомил Малыч ранен, - выпалил с порога Ширяй, - его четырнадцать раз ножом ударили.
- Как? - Дана села обратно на лавку и поднесла руки к лицу. Она испугалась за Родомила!
- Медики сказали - ничего опасного, - тут же добавил Добробой, чтоб ее успокоить, - через неделю поправится.
- Ничего не понимаю, - она тряхнула головой, - разве такое возможно?
- Все возможно, - уверено и свысока заявил ей Ширяй, - ты лучше Млад Мстиславичу помоги - видишь, ему пуговицы не расстегнуть.
- Я сама разберусь, что лучше, - фыркнула Дана, - наглец!
- Да я сейчас помогу, - тут же кинулся к Младу Добробой, не успевший даже снять шапку.
- Не надо, - Дана поднялась, - раздевайся сам.
- Конечно! Что бы я ни сказал - все наглец! - проворчал Ширяй, - А чуть что: пойдите, мальчики, проверьте! А кто первый сказал, что там не все в порядке? Кто неладное за версту чует, а?
- Это тебя не извиняет, - повернулась к Ширяю Дана, - и нечего прикрываться хорошими поступками.
Млад молча стучал зубами, слушая их обычную перепалку. Мыслей в голове было много, но они как будто замерзли и шевелились лениво, нехотя. Но самая горькая из них билась в виске синей жилкой: сейчас она пойдет к Родомилу. Она испугалась за него, она пойдет к нему, чтоб убедиться, все ли на самом деле так легко и хорошо, как сказали шаманята. И потом - кто-то же должен за ним ухаживать?
Но к Родомилу Дана не пошла. Она грела Младу ноги в корыте, набрав теплой воды из самовара, потом растирала ему спину и грудь, кутала в одеяла и поила горячим чаем. И велела Добробою к рассвету стопить баню. Млад долго не мог согреться, но был так счастлив от ее заботы: от ее прикосновений, от ее ворчливых слов, которые она говорила с нежностью в голосе, от ее взгляда, полного участия и, наверное, любви. У него сжималось и трепетало сердце от мысли, что этого могло и не быть, и засыпал он в тревоге: а вдруг она уйдет?
Ему снились пожары в Новгороде. Когда-то на суде новгородских докладчиков он увидел будущее - за одно мгновение перед глазами открылась даль, вереница ярких образов. Теперь он разглядывал эти образы в подробностях…
Золоченый лик Хорса топорами сбивают с высокого шатра крыши капища. Он катится под гору к воде - сияющий, раскаленный - и падает в Волхов. Вода вскипает на миг, шипит, и облако пара, похожее на ядовитый гриб, уходит в небо. Солнечный лик опускается на дно: медленно и плавно раскачиваясь, свет его постепенно меркнет в темной глубине, пока последний луч, блеснув из воды, не гаснет окончательно. Во сне Младу кажется, что в Волхове утопили солнце, потому что черный дым пожарища затягивает небо, и сквозь него не пробивается ни один луч.
Женский вой надрывает сердце: словно плакальщицы на тризне, они провожают Хорса в небытие - им страшно. А вдруг солнце никогда больше не глянет на Новгород? Шатровая крыша капища пылает гигантским костром, взлетающим высоко над стенами детинца, и сажа пятнает белокаменные стены посадничьего двора…
На Перыни волхвы закрывают громовержца своими телами, но падают к его ногам под градом стрел. И кровь льется на ноги бога грозы. Кровь льется со стен капища Ящера, превращенного в осажденную крепость. Но падают горящие дубовые двери…
Кровь пятнает мостовую торговой стороны, когда копыта боевых коней врезаются в толпу. Людей копьями гонят на берег Волхова и толкают в воду. Стон и плач, детские крики, и страх, страх, словно черная завеса дыма, повисают над Новгородом.
Грохот взрывов доносится с юга - каменные изваяния богов обращают в пыль пороховыми зарядами. И снова черный дым медленно поднимается в небо…
Ветры не дуют с воды, душное марево, пахнущее гарью, клубится прямо над головами, а на вечевой площади стоят темные скелеты виселиц, и тела повешенных неподвижны: словно время застыло, остановилось, оборвалось вместе с гибелью богов. И одинокий удар вечного колокола - тягучий и долгий - постепенно начинает казаться звоном в ушах.
И лишь одно огромное белое облако на фоне черной сажи и черной крови поднимается над Ильмень-озером: Михаил Архангел, словно на сказочном корабле, вплывает в Новгород. На нем алый плащ, за спиной его белоснежные крылья, огненный меч спрятан в ножны, а в руках он держит высокий крест, чуть приподнимая его над головой. Крест, пылающий белым пламенем с радужными разводами - таким огнем горит сера. И только приглядевшись, Млад замечает - нет, это всего лишь золото, не пламя.
8. За князем
Он проснулся, не проспав и трех часов - еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в столовую.
Добробой топил печь и баню одновременно, при этом варил кашу, кипятил самовар, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.
- Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? - спросил он, пожелав Младу доброго утра.
- Да что мне будет? - махнул рукой Млад.
- А с нами когда наверх пойдешь?
- А что, уже тянет?
- Конечно, - пожал плечами Добробой.
- На Коляде, денька через три-четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154