.. Затем, придя в себя, Нина со стоном облегчения опрокинулась на подушку.
- Тебе что-то приснилось? - спросил я.
- Да. - Нина сжала мою руку выше локтя, точно все еще не верила, что она дома, в постели, а не где-то там, в страшном, куда увело ее сновидение.
Я приподнялся, опираясь на локоть.
- Расскажи, что было после того, как тебя отпустил немец?
- Австриец, - поправила Нина, в глазах ее все еще стоял страх от пережитого во сне. - Когда он в узенькую щель вытащил меня из сарая, я вскочила и посмотрела ему в лицо, в глаза сквозь его очки: что мне делать, куда идти?.. Я еще не верила, что на свободе. Он был очень встревожен и волновался не меньше моего... Оглянулся направо, налево, потом ткнул пальцем в одну избу, стоящую в отдалении, в сумраке, во вторую избу, а потом махнул рукой на промежуток между ними и легонько толкнул меня вперед, и я поняла, что мне надо идти в проулок, где росла высокая ветла, а рядом с ней был колодезь с журавлем; этот колодезь я приметила днем, когда смотрела на улицу в щелку из сарая... Знаешь, Дима, какое странное состояние вдруг овладело мной... Солдат меня толкает, а я стою, ноги не слушаются. Наконец он почти крикнул: "Скорьей!" И толкнул сильнее. Я сперва пошла тихо, потом побежала. Угодила ногой в какую-то канаву, упала, вскочила и опять побежала. Вот он, колодезь, вот изгородь... Остановилась, прислушалась... Тихо кругом, ни голоса, ни шагов, ни выстрелов. Только сердце стучало в ушах... Сколько времени я тут стояла, не знаю. Может быть, долго, а может быть, минуту, которая показалась мне часом. Донеслись из дальнего конца села голоса, и я не стала искать калитку, перелезла через изгородь на огород. Под ногами зашуршала завядшая ботва. Я так захотела есть, что тут же, наклонившись, нащупала на грядке и выдернула, кажется, брюкву, кое-как вытерла листьями и съела... В это время в село вошла автомашина с горящими фарами. Свет фар осветил огород, я упала между грядок. Машина завернула за угол сарая, где находился Никита, остановилась, и я поняла, что приехали допрашивать Никиту, мучить и что его, наверное, расстреляют... Я заплакала. Сидела на грядке чужого огорода и плакала...
Нина замолчала, сглатывая подступивший к горлу ком: она и сейчас плакала.
- Я ругала себя за то, что оставила его одного, будто предательница. Хотела даже вернуться, чтобы... вместе встать перед фашистами... Не вернулась потому, что знала, Никита никогда не простил бы мне этого: моя жертва была бы лишней и бессмысленной. И потом... мне жаль было тебя. Ужас как жаль! Мы бы никогда не увиделись с тобой, у нас никогда не было бы вот этой ночи... - Нина, повернувшись, коснулась моего плеча мокрым от слез лицом.
- Что же ты плачешь? - спросил я, осторожно вытирая ее щеку ладонью. Никита ведь жив! И мы, видишь, вместе.
- Да, - сказала Нина; всхлипнув. - Я ведь не знала тогда, что он останется жив. И не знала, что увижу тебя. Я была так одинока в тот миг!.. Представляешь, Дима, осенняя ночь, темнота со всех сторон, темное небо над головой... Такое впечатление, будто весь свет вымер и я одна, маленькая, озябшая, сижу на грядке и плачу... Ем брюкву и плачу... - Нина внезапно и коротко рассмеялась. - Вот чудачка!
- Что было дальше?
- Вдруг я услышала, как кто-то идет ко мне по огороду. Я вздрогнула и хотела бежать. "Не бойся, не бойся, девонька", - услышала я. Передо мной стояла пожилая женщина с подойником в руке, она случайно вышла в огород и увидела меня. Она напоила меня молоком, накормила, дала хлеба на дорогу, а потом указала, как незаметней пробраться к лесу... И я пробралась.
Нина села, прислонившись к спинке кровати, натянув одеяло до горла; рассыпавшиеся волосы темными прядями стекали по плечам, на подушку. В непритворенное окно задувало, врывался прибойный - то стихая, то нарастая рокот движущихся по улице войск...
Я проснулся первым. В окне серел рассвет, мокрый, ветреный. В комнате было прохладно и тихо, слышно было, как в стекла шлепались снежные хлопья и тут же сползали вниз; по водосточной трубе со всхлипыванием стекала вода.
Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Нину: на моей руке лежала ее голова. Когда она повернулась, я осторожно высвободил руку и неслышно встал. Прикрыл окно. Оделся. Прошел в ванную побриться. В передней задребезжал звонок.
Я открыл дверь. Передо мной на площадке стоял Чертыханов.
- Здравия желаю, товарищ капитан! Доброе утро.
- Что-нибудь случилось? - спросил я, готовый ко всему неожиданному.
Чертыханов помотал головой.
- Никак нет! Я, товарищ капитан, всегда страдал от излишка вежливости. Иной раз самому тошно от такой своей тонкости. Долг вежливости заставил меня прийти к вам: желаю поздравить вас с законным браком.
- Спасибо.
- Я уже час, как пришел. По улице гулял, боялся будить...
- Заходи.
Чертыханов неуверенно топтался на месте.
- Больно строго вы смотрите, боязно заходить.
- Разве ты в чем-нибудь виноват?
- Солдат всегда в чем-нибудь виноват. Как по нотам. - Я кивнул ему, и он осторожно перешагнул порог, спиной прикрыл дверь. - Разрешите раздеться?
- Раздевайся и проходи. - Я приложил палец к губам, призывая к тишине.
Прокофий осторожно, на носках сапог шагнул в столовую, окинул взглядом неубранный стол с остатками угощений и вин, зябко повел лопатками, потирая руки, - уверен был, что сейчас и ему перепадет...
- Где достал все это, сознавайся? - шепотом спросил я. - Разве это твое, что ты так распоряжаешься?
- Никак нет. Не мое, но наше. Отбитое у грабителей. Не мог удержаться. Ведь свадьба, товарищ капитан. Неужели не понравилось? А я старался... Чертыханов хитро косил на меня насмешливым глазом.
Я рассмеялся:
- Жулик ты, Прокофий. Хотя Никита Добров и сказал, что ты молодец.
Чертыханов приосанился и отметил с важностью:
- Никита - парень с головой, он понимает толк в жизни. Он попрактичнее вас будет, товарищ капитан...
- Ладно, садись, выпьем...
- С большой охотой, товарищ капитан, а то в горле хрипы какие-то появились, промочить надо...
- Наливай.
Чертыханов наполнил рюмки, привстал и отчеканил:
- С законным браком вас!
Я погрозил ему, показывая на дверь в спальню, и он, поперхнувшись, пригнулся и прошептал:
- За долгую совместную жизнь... - Выпил одним глотком, покрутил головой, чуть морщась. - Эх, хорошо!.. Нет, товарищ капитан, Чертыханов и в самом деле молодец! Мы за эту влагу рисковали головой.
- Ешь, после хвалиться будешь, - сказал я. - Что в батальоне?
- В батальоне, товарищ капитан, тихо и мирно. Ни звонков, ни приказов. Забыли про нас. Мы свое дело завершили, теперь начальство все свои заботы по другим рельсам направило, другие дыры образовались - их надо затыкать. - Он причмокивал, закусывая. Щеки его сразу сделались тугими и порозовели. - А я, товарищ капитан, вашего приказания насчет сна не выполнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
- Тебе что-то приснилось? - спросил я.
- Да. - Нина сжала мою руку выше локтя, точно все еще не верила, что она дома, в постели, а не где-то там, в страшном, куда увело ее сновидение.
Я приподнялся, опираясь на локоть.
- Расскажи, что было после того, как тебя отпустил немец?
- Австриец, - поправила Нина, в глазах ее все еще стоял страх от пережитого во сне. - Когда он в узенькую щель вытащил меня из сарая, я вскочила и посмотрела ему в лицо, в глаза сквозь его очки: что мне делать, куда идти?.. Я еще не верила, что на свободе. Он был очень встревожен и волновался не меньше моего... Оглянулся направо, налево, потом ткнул пальцем в одну избу, стоящую в отдалении, в сумраке, во вторую избу, а потом махнул рукой на промежуток между ними и легонько толкнул меня вперед, и я поняла, что мне надо идти в проулок, где росла высокая ветла, а рядом с ней был колодезь с журавлем; этот колодезь я приметила днем, когда смотрела на улицу в щелку из сарая... Знаешь, Дима, какое странное состояние вдруг овладело мной... Солдат меня толкает, а я стою, ноги не слушаются. Наконец он почти крикнул: "Скорьей!" И толкнул сильнее. Я сперва пошла тихо, потом побежала. Угодила ногой в какую-то канаву, упала, вскочила и опять побежала. Вот он, колодезь, вот изгородь... Остановилась, прислушалась... Тихо кругом, ни голоса, ни шагов, ни выстрелов. Только сердце стучало в ушах... Сколько времени я тут стояла, не знаю. Может быть, долго, а может быть, минуту, которая показалась мне часом. Донеслись из дальнего конца села голоса, и я не стала искать калитку, перелезла через изгородь на огород. Под ногами зашуршала завядшая ботва. Я так захотела есть, что тут же, наклонившись, нащупала на грядке и выдернула, кажется, брюкву, кое-как вытерла листьями и съела... В это время в село вошла автомашина с горящими фарами. Свет фар осветил огород, я упала между грядок. Машина завернула за угол сарая, где находился Никита, остановилась, и я поняла, что приехали допрашивать Никиту, мучить и что его, наверное, расстреляют... Я заплакала. Сидела на грядке чужого огорода и плакала...
Нина замолчала, сглатывая подступивший к горлу ком: она и сейчас плакала.
- Я ругала себя за то, что оставила его одного, будто предательница. Хотела даже вернуться, чтобы... вместе встать перед фашистами... Не вернулась потому, что знала, Никита никогда не простил бы мне этого: моя жертва была бы лишней и бессмысленной. И потом... мне жаль было тебя. Ужас как жаль! Мы бы никогда не увиделись с тобой, у нас никогда не было бы вот этой ночи... - Нина, повернувшись, коснулась моего плеча мокрым от слез лицом.
- Что же ты плачешь? - спросил я, осторожно вытирая ее щеку ладонью. Никита ведь жив! И мы, видишь, вместе.
- Да, - сказала Нина; всхлипнув. - Я ведь не знала тогда, что он останется жив. И не знала, что увижу тебя. Я была так одинока в тот миг!.. Представляешь, Дима, осенняя ночь, темнота со всех сторон, темное небо над головой... Такое впечатление, будто весь свет вымер и я одна, маленькая, озябшая, сижу на грядке и плачу... Ем брюкву и плачу... - Нина внезапно и коротко рассмеялась. - Вот чудачка!
- Что было дальше?
- Вдруг я услышала, как кто-то идет ко мне по огороду. Я вздрогнула и хотела бежать. "Не бойся, не бойся, девонька", - услышала я. Передо мной стояла пожилая женщина с подойником в руке, она случайно вышла в огород и увидела меня. Она напоила меня молоком, накормила, дала хлеба на дорогу, а потом указала, как незаметней пробраться к лесу... И я пробралась.
Нина села, прислонившись к спинке кровати, натянув одеяло до горла; рассыпавшиеся волосы темными прядями стекали по плечам, на подушку. В непритворенное окно задувало, врывался прибойный - то стихая, то нарастая рокот движущихся по улице войск...
Я проснулся первым. В окне серел рассвет, мокрый, ветреный. В комнате было прохладно и тихо, слышно было, как в стекла шлепались снежные хлопья и тут же сползали вниз; по водосточной трубе со всхлипыванием стекала вода.
Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Нину: на моей руке лежала ее голова. Когда она повернулась, я осторожно высвободил руку и неслышно встал. Прикрыл окно. Оделся. Прошел в ванную побриться. В передней задребезжал звонок.
Я открыл дверь. Передо мной на площадке стоял Чертыханов.
- Здравия желаю, товарищ капитан! Доброе утро.
- Что-нибудь случилось? - спросил я, готовый ко всему неожиданному.
Чертыханов помотал головой.
- Никак нет! Я, товарищ капитан, всегда страдал от излишка вежливости. Иной раз самому тошно от такой своей тонкости. Долг вежливости заставил меня прийти к вам: желаю поздравить вас с законным браком.
- Спасибо.
- Я уже час, как пришел. По улице гулял, боялся будить...
- Заходи.
Чертыханов неуверенно топтался на месте.
- Больно строго вы смотрите, боязно заходить.
- Разве ты в чем-нибудь виноват?
- Солдат всегда в чем-нибудь виноват. Как по нотам. - Я кивнул ему, и он осторожно перешагнул порог, спиной прикрыл дверь. - Разрешите раздеться?
- Раздевайся и проходи. - Я приложил палец к губам, призывая к тишине.
Прокофий осторожно, на носках сапог шагнул в столовую, окинул взглядом неубранный стол с остатками угощений и вин, зябко повел лопатками, потирая руки, - уверен был, что сейчас и ему перепадет...
- Где достал все это, сознавайся? - шепотом спросил я. - Разве это твое, что ты так распоряжаешься?
- Никак нет. Не мое, но наше. Отбитое у грабителей. Не мог удержаться. Ведь свадьба, товарищ капитан. Неужели не понравилось? А я старался... Чертыханов хитро косил на меня насмешливым глазом.
Я рассмеялся:
- Жулик ты, Прокофий. Хотя Никита Добров и сказал, что ты молодец.
Чертыханов приосанился и отметил с важностью:
- Никита - парень с головой, он понимает толк в жизни. Он попрактичнее вас будет, товарищ капитан...
- Ладно, садись, выпьем...
- С большой охотой, товарищ капитан, а то в горле хрипы какие-то появились, промочить надо...
- Наливай.
Чертыханов наполнил рюмки, привстал и отчеканил:
- С законным браком вас!
Я погрозил ему, показывая на дверь в спальню, и он, поперхнувшись, пригнулся и прошептал:
- За долгую совместную жизнь... - Выпил одним глотком, покрутил головой, чуть морщась. - Эх, хорошо!.. Нет, товарищ капитан, Чертыханов и в самом деле молодец! Мы за эту влагу рисковали головой.
- Ешь, после хвалиться будешь, - сказал я. - Что в батальоне?
- В батальоне, товарищ капитан, тихо и мирно. Ни звонков, ни приказов. Забыли про нас. Мы свое дело завершили, теперь начальство все свои заботы по другим рельсам направило, другие дыры образовались - их надо затыкать. - Он причмокивал, закусывая. Щеки его сразу сделались тугими и порозовели. - А я, товарищ капитан, вашего приказания насчет сна не выполнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81