Но не врезался, взмыл ввысь. Черная бомба, свистя, наискось полетела к земле, она будто нырнула прямо в кухонный котел. Дорога охнула от удара, и трескучий гул прокатился по асфальту...
Когда дым и пыль рассеялись, мы увидели нашу кухню, целую и невредимую, чуть сдвинутую с прежнего места взрывной волной. Два других самолета шли за первым. Должно быть, упрямый дымок солдатской кухни раздражал летчиков или они просто забавлялись: попадут или не попадут в эту злосчастную дымокурню? Они наверняка сделали бы еще заход, но со стороны города появились наши "ястребки" и отогнали их.
А солдатская кухня стояла на дороге и наперекор всему жила, дымилась. Обступившие бойцы глядели на нее, как на чудо.
- Присвоить ей звание Героя Советского Союза! - крикнул кто-то. - За храбрость!
В боку кухни обнаружилась пробоина, через которую медленно выдавливалась белая рисовая каша.
- Ничего, залечим ей раны!
Колонна выстраивалась медленно: вражеские воздушные налеты изнуряли людей. И снова шагом марш к фронту!
Я сказал Чигинцеву:
- Прикажите запевать.
Он не понял:
- Что?
- Запевать прикажите, - повторил я.
Чигинцев раздраженно вздернул одним плечом:
- Нашли время... и место. - Я пристально взглянул ему в лицо, и он, круто повернувшись, шагая спиной вперед, крикнул:
- Запевай!
Приказ этот показался бойцам нелепым и неуместным, и кто-то предложил:
- Покажите пример, товарищ старший лейтенант.
Чигинцев, свирепея, крикнул еще громче:
- Запевай!
Песни не последовало. Старший лейтенант растерянно покосился на меня, как бы спрашивая: "Видали?"
Я кивнул Чертыханову. Ефрейтор, приотстав от нас, присоединился к первым рядам и, чеканя шаг, запел хрипловато и громко: "И от тайги до британских морей Армия Красная всех сильней!"
Странновато и по-новому звучали эти слова в столь сложной и неподходящей обстановке. Но в тоне песни, подхваченной сотней голосов, так некстати зазвучавшей на дороге, по которой брели беженцы, неслись, подпрыгивая на рытвинах, грузовики, звучал вызов врагу, презрение к нему, убежденность в том, что Красная Армия, несмотря ни на что, действительно сильнее всех.
4
Последние два часа перед привалом мы двигались в темноте. Сумерки легли на дорогу как-то сразу, точно внезапно выкатились, клубясь вместе с сырым туманом, из леса, вскоре соединились с водянистыми тучами неба и наглухо заслонили свет. Наступил октябрьский осенний вечер с резкими и злыми порывами ветра; ветер приносил редкие капли дождя и кисловатый запах опавшей листвы и грибов...
Перед Подольском я остановил батальон: люди устали и проголодались. Они устали не столько от скорого и нелегкого перехода, сколько от того впечатления, которое производила дорога.
По шоссе и его обочинам медленно, горестно и устало брели беженцы. Видно было, что многие из них шли издалека: из-под Курска, Орла, Тулы. Несмотря на усталость и лишения, эти люди чувствовали себя счастливыми: оторвавшись от родных гнезд раньше других, они успели прийти в Подмосковье, к самой столице - в безопасность. Другие, такие же, как они, были настигнуты в пути немецкими войсками, и им выпала лихая судьба вернуться по домам, в оккупацию, в неволю...
Беженцы торопились. Печать торопливости и тревоги лежала на лицах, ощущалась во всех действиях людей.
В дороге их обстреливали с самолетов. Раненых они оставляли в попутных деревнях, убитых хоронили на первых попавшихся погостах, а то и прямо в чужом и пустынном поле... Утомленные лошади едва везли подводы со скарбом, с женщинами, ребятишками. Если падала лошадь, впрягались в повозки люди. По опушкам вдоль дороги старики, подростки и девчонки гнали скот, целые стада колхозных коров, свиней, овец...
Беженцев обгоняли грузовики с ранеными бойцами, а к фронту, гремя на выбоинах, мчались машины с боеприпасами. Шоферы нещадно матерились, если беженцы со своими возами забивали проезжую часть и приостанавливали движение.
Бойцы нашего батальона, видя этих людей, с таким упорством уходящих на восток, понимали, какая страшная, дьявольски беспощадная сила накатывалась на нас, подступая к самому сердцу страны...
Батальон остановился. Ветер понес вдоль дороги дымок походных кухонь и вкусный запах горячей пищи. Бойцы, гремя котелками, выстраивались в длинные очереди, из-под полы светились фонарики; получив порцию, отодвигались в полумглу, садились прямо на дорогу, спустив ноги в кювет, ужинали...
Я прошел к штабной машине, отыскал лейтенанта Тропинина, велел пригласить комиссара Браслетова, который двигался с третьей ротой, замыкая колонну.
Мы залезли в кузов, накрылись брезентом, и Тропинин включил фонарик. Круглое световое пятно резко выступило на карте. Лейтенант докладывал свои соображения о дальнейшем движении батальона: двигаться проселочной дорогой параллельно основному шоссе, чтобы избежать налетов вражеской авиации. Использовать для марша ночное время.
Доводы Тропинина показались мне убедительными.
Командиры рот тоже согласились с предложением лейтенанта, и мы вскоре разошлись: надо было торопиться.
Мы продвигались спешным маршем, в тревожных шорохах, в настороженной темени, дорога и ночью шила лихорадочной жизнью, учащенно пульсируя... В опустевшем прифронтовом Подольске, как только выбрались на крутую гору, грянула еще раз лихая и отчаянная песня бойцов первой роты. Удивленные патрульные, забежав вперед колонны, осветили меня и Чигинцева фонариками, и один из них, полный и мордастый, проговорил с насмешкой:
- Помирать - так с песней, да?
- Почему же помирать? - спросил я, отстраняя их с пути.
За городом отчетливее стали заметны зарева пожаров. Они дрожали над землей, то затихая, то разгораясь вновь, накаляя небо до щемящей душу красноты.
На ночлег остановились неподалеку от небольшой деревушки, в лесу. Бойцы, наскоро наломав еловых веток на подстилку, валились и засыпали. Чертыханов откуда-то притащил брезент, шуршал им, расстилая.
- Ложитесь, товарищ капитан, - сказал он вполголоса. - А то не успеете отдохнуть. Дождь пойдет - не беда, есть чем укрыться.
- Ты ложись, спи, а я отлучусь ненадолго.
Прокофий тотчас вскочил и молча пошел впереди меня.
- Вы плутать будете в темноте, а я знаю, где они находятся, - сказал он, отгадав мое намерение. - Идите за мной.
Он вел меня по влажной пожухлой траве, огибая темные колючие ели, незаметные для глаза пни, спящих вповалку бойцов.
- Осторожно, елка, глаза выколоть может, - предупреждал он негромко. Здесь пень, не споткнитесь. А это сонное царство - храпят богатыри, как по нотам...
Два раза нас отрывисто и приглушенно окликали часовые:
- Кто идет?
- Свои, - так же отрывисто отзывался Чертыханов и, проходя мимо, напоминал: - Не усни смотри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Когда дым и пыль рассеялись, мы увидели нашу кухню, целую и невредимую, чуть сдвинутую с прежнего места взрывной волной. Два других самолета шли за первым. Должно быть, упрямый дымок солдатской кухни раздражал летчиков или они просто забавлялись: попадут или не попадут в эту злосчастную дымокурню? Они наверняка сделали бы еще заход, но со стороны города появились наши "ястребки" и отогнали их.
А солдатская кухня стояла на дороге и наперекор всему жила, дымилась. Обступившие бойцы глядели на нее, как на чудо.
- Присвоить ей звание Героя Советского Союза! - крикнул кто-то. - За храбрость!
В боку кухни обнаружилась пробоина, через которую медленно выдавливалась белая рисовая каша.
- Ничего, залечим ей раны!
Колонна выстраивалась медленно: вражеские воздушные налеты изнуряли людей. И снова шагом марш к фронту!
Я сказал Чигинцеву:
- Прикажите запевать.
Он не понял:
- Что?
- Запевать прикажите, - повторил я.
Чигинцев раздраженно вздернул одним плечом:
- Нашли время... и место. - Я пристально взглянул ему в лицо, и он, круто повернувшись, шагая спиной вперед, крикнул:
- Запевай!
Приказ этот показался бойцам нелепым и неуместным, и кто-то предложил:
- Покажите пример, товарищ старший лейтенант.
Чигинцев, свирепея, крикнул еще громче:
- Запевай!
Песни не последовало. Старший лейтенант растерянно покосился на меня, как бы спрашивая: "Видали?"
Я кивнул Чертыханову. Ефрейтор, приотстав от нас, присоединился к первым рядам и, чеканя шаг, запел хрипловато и громко: "И от тайги до британских морей Армия Красная всех сильней!"
Странновато и по-новому звучали эти слова в столь сложной и неподходящей обстановке. Но в тоне песни, подхваченной сотней голосов, так некстати зазвучавшей на дороге, по которой брели беженцы, неслись, подпрыгивая на рытвинах, грузовики, звучал вызов врагу, презрение к нему, убежденность в том, что Красная Армия, несмотря ни на что, действительно сильнее всех.
4
Последние два часа перед привалом мы двигались в темноте. Сумерки легли на дорогу как-то сразу, точно внезапно выкатились, клубясь вместе с сырым туманом, из леса, вскоре соединились с водянистыми тучами неба и наглухо заслонили свет. Наступил октябрьский осенний вечер с резкими и злыми порывами ветра; ветер приносил редкие капли дождя и кисловатый запах опавшей листвы и грибов...
Перед Подольском я остановил батальон: люди устали и проголодались. Они устали не столько от скорого и нелегкого перехода, сколько от того впечатления, которое производила дорога.
По шоссе и его обочинам медленно, горестно и устало брели беженцы. Видно было, что многие из них шли издалека: из-под Курска, Орла, Тулы. Несмотря на усталость и лишения, эти люди чувствовали себя счастливыми: оторвавшись от родных гнезд раньше других, они успели прийти в Подмосковье, к самой столице - в безопасность. Другие, такие же, как они, были настигнуты в пути немецкими войсками, и им выпала лихая судьба вернуться по домам, в оккупацию, в неволю...
Беженцы торопились. Печать торопливости и тревоги лежала на лицах, ощущалась во всех действиях людей.
В дороге их обстреливали с самолетов. Раненых они оставляли в попутных деревнях, убитых хоронили на первых попавшихся погостах, а то и прямо в чужом и пустынном поле... Утомленные лошади едва везли подводы со скарбом, с женщинами, ребятишками. Если падала лошадь, впрягались в повозки люди. По опушкам вдоль дороги старики, подростки и девчонки гнали скот, целые стада колхозных коров, свиней, овец...
Беженцев обгоняли грузовики с ранеными бойцами, а к фронту, гремя на выбоинах, мчались машины с боеприпасами. Шоферы нещадно матерились, если беженцы со своими возами забивали проезжую часть и приостанавливали движение.
Бойцы нашего батальона, видя этих людей, с таким упорством уходящих на восток, понимали, какая страшная, дьявольски беспощадная сила накатывалась на нас, подступая к самому сердцу страны...
Батальон остановился. Ветер понес вдоль дороги дымок походных кухонь и вкусный запах горячей пищи. Бойцы, гремя котелками, выстраивались в длинные очереди, из-под полы светились фонарики; получив порцию, отодвигались в полумглу, садились прямо на дорогу, спустив ноги в кювет, ужинали...
Я прошел к штабной машине, отыскал лейтенанта Тропинина, велел пригласить комиссара Браслетова, который двигался с третьей ротой, замыкая колонну.
Мы залезли в кузов, накрылись брезентом, и Тропинин включил фонарик. Круглое световое пятно резко выступило на карте. Лейтенант докладывал свои соображения о дальнейшем движении батальона: двигаться проселочной дорогой параллельно основному шоссе, чтобы избежать налетов вражеской авиации. Использовать для марша ночное время.
Доводы Тропинина показались мне убедительными.
Командиры рот тоже согласились с предложением лейтенанта, и мы вскоре разошлись: надо было торопиться.
Мы продвигались спешным маршем, в тревожных шорохах, в настороженной темени, дорога и ночью шила лихорадочной жизнью, учащенно пульсируя... В опустевшем прифронтовом Подольске, как только выбрались на крутую гору, грянула еще раз лихая и отчаянная песня бойцов первой роты. Удивленные патрульные, забежав вперед колонны, осветили меня и Чигинцева фонариками, и один из них, полный и мордастый, проговорил с насмешкой:
- Помирать - так с песней, да?
- Почему же помирать? - спросил я, отстраняя их с пути.
За городом отчетливее стали заметны зарева пожаров. Они дрожали над землей, то затихая, то разгораясь вновь, накаляя небо до щемящей душу красноты.
На ночлег остановились неподалеку от небольшой деревушки, в лесу. Бойцы, наскоро наломав еловых веток на подстилку, валились и засыпали. Чертыханов откуда-то притащил брезент, шуршал им, расстилая.
- Ложитесь, товарищ капитан, - сказал он вполголоса. - А то не успеете отдохнуть. Дождь пойдет - не беда, есть чем укрыться.
- Ты ложись, спи, а я отлучусь ненадолго.
Прокофий тотчас вскочил и молча пошел впереди меня.
- Вы плутать будете в темноте, а я знаю, где они находятся, - сказал он, отгадав мое намерение. - Идите за мной.
Он вел меня по влажной пожухлой траве, огибая темные колючие ели, незаметные для глаза пни, спящих вповалку бойцов.
- Осторожно, елка, глаза выколоть может, - предупреждал он негромко. Здесь пень, не споткнитесь. А это сонное царство - храпят богатыри, как по нотам...
Два раза нас отрывисто и приглушенно окликали часовые:
- Кто идет?
- Свои, - так же отрывисто отзывался Чертыханов и, проходя мимо, напоминал: - Не усни смотри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81