..
Бежав из Монина, противник сосредоточился в лощине между двумя населенными пунктами: Монином и Росицей - танки, автомашины, артиллерия, цистерны, обозы и большое скопление людей. По-видимому, готовился контрудар.
Рота старшего лейтенанта Астапова заняла оборону на окраине села. Я связался с командиром бригады и просил его выслать две оставшиеся в резерве роты ко мне: одна рота и часть мотострелкового батальона могли не выдержать вражеского натиска.
В это время Петя Куделин подвел ко мне рослого командира в белом полушубке, с планшетом на боку; большая шапка-ушанка была надвинута на самые брови и касалась очков в роговой оправе. Он назвал себя майором Субботиным, командиром дивизиона реактивных минометов.
- Приказано сделать один залп, - сказал Субботин. - Прошу поставить задачу.
Отметив на карте место скопления противника - лощину, майор торопливо ушел.
Через полчаса мы услышали над головой характерный гул, как будто лопалось и разрывалось само небо. Вслед за тем послышался обвальный, сотрясающий землю грохот, и над лощиной взметнулось пламя чудовищной силы. Уплотняясь в тучу, похожую на гриб, заколыхался черный дым. Наступила жуткая, леденящая душу тишина.
Батальоны, поддержанные танками, пошли в наступление на Росицу. Дорога пролегала через лощину, куда только что упали мины катюш. Она была черной, как котел. Над ней стояла кладбищенская тишь. В воздухе носился смрад горелого железа и резины, тошнотный запах крови.
Бойцы, огибая лощину, озирались и убыстряли шаг, чтобы скорее миновать это страшное место...
Красноармейцы на танках и в пеших цепях быстро достигли деревни Росица и одним стремительным броском выбили из нее немцев. Противник стал отходить по проселочной дороге в лес, в направлении села Саратово.
Я доложил командиру бригады о том, что Росица захвачена, что батальоны - мой, отдельный, и мотострелковый - занимают оборону на южной и западной окраинах деревни на случай контратаки.
В настороженном затишье на землю упала внезапная темнота - наступала длинная декабрьская ночь. Распростерлось над головой огромное, без единого облачка небо, в беспорядке щедро рассыпались по его полированной черноте режущие взгляд звезды, крупные, в колючках-лучиках. В темноте вышел на прогулку по рощам и перелескам мороз. Он ударял своим посохом по стволам деревьев, и они, отзываясь, слабо потрескивали; мороз забредал в деревни и села, залеплял окошки белым ворсистым инеем. Протяжно запел под ногами жесткий снег. Стужа пробиралась под мех полушубков, в валенки, леденила ноги. Теплый пар дыхания, схваченный холодом, оседал изморозью на воротниках, на шапках, на бровях; оружие - винтовки и автоматы - побелело, накаляясь и обжигая ладони. Мороз с каждым часом становился круче. Дымы над трубами изб стояли, как штыки, прямо, не рассеиваясь.
Штаб батальона занимал просторную избу. В избе еще хранилось тепло и чуждый, нездешний запах мыла, вина и пара от мокрых валенок, которые поставили к печке сушить, - запах чужой жизни, чужих, побывавших здесь людей. За столом в переднем углу под образами сидел лейтенант Тропинин. Он озабоченно писал. Трое связных и два телефониста, пристроившись в углу на лавке, пили из жестяных кружек чай.
Я велел послать за командирами рот и за старшим лейтенантом Скнигой. Связные тотчас поставили кружки с недопитым кипятком, прихватили оружие и вышли.
- Командир первой роты лейтенант Кащанов ранен, - сказал Тропинин.
- Где он?
- У санитаров. На этой же улице, второй дом от края. Пока Кащанова заменяет комиссар Браслетов.
- Потери известны? - спросил я.
- Девять человек убито, семнадцать ранено. В основном из роты Кащанова. Командир бригады бросил ее на Монино в поддержку мотострелковому батальону. Поименный список будет позже.
Из чулана выступила хозяйка, еще не старая женщина с полными округлыми плечами, разрумянившаяся от жара печи; она рада была, что вылезла из погреба, куда ее загнали немцы, и всячески старалась нам услужить.
- Картошку-то сейчас подать? - спросила она, обращаясь к Тропинину. Молока принесу и капусты.
- Немного погодите, - сказал я. - Не до еды... И потом, хозяйка, пожалуй, одного чугуна будет мало.
Женщина заулыбалась, и простое русское лицо ее похорошело.
- Сейчас второй поставлю, коли мало. Раздевайся, у нас тепло.
Я сказал Тропинину:
- Хочу проведать Кащанова. Жаль парня. Толковый был командир.
Мороз становился все жестче, он как бы стискивал со всех сторон, и дыхание перехватывало от ледяного воздуха. Из-за леса, что темной стеной стоял в отдалении, поднималась луна, выстуженная до рыжей бледности, без блеска, неправдоподобной величины. Она повисла с краю неба, скупо сочась нелунным светом, обведенная многослойными кругами. Она рождала в душе тоску по теплу, по горячему чаю, по ласковым женским рукам...
Возле дома, где разместились санинструкторы, стояли подводы. Лошади перебирали брошенное им под ноги сено, зябко топтали жесткий снег. В широких санях навалена была солома, чтобы раненым было мягче и теплей лежать.
В избе на такой же соломенной подстилке лежали раненые, невнятно белели в сумраке марлевые повязки. Пятилинейная лампа с привернутым фитилем освещала один лишь стол, и я, вглядываясь, долго не мог отыскать Кащанова.
- Вот он, - шепотом сказал Чертыханов, указывая на человека возле стены, накрытого полушубком.
Я перешагнул через ноги раненого красноармейца и наклонился над Кащановым.
- Это вы, товарищ капитан? - сипло, с остановками прошептал лейтенант. Лицо его осунулось, кривоватый нос заострился, верхняя губа обнажила кончики зубов. - Как меня садануло... Мина упала сбоку... почти у самых ног... Лицо успел отвернуть, а то бы и лицо... своротило набок... Не знаю, вылечат или нет... Боюсь, инвалидом останусь... Без руки... - Он вздохнул с хрипом и замолчал. На лице выступил пот; капли его как будто переливались в свете лампы. - Жарко... - Левой рукой он сдвинул с себя полушубок, открылась грудь в бинтах. - Жаль, товарищ капитан, самая хорошая пора началась... Фашистов погнали... До слез жаль...
- Не огорчайся, Саша, - сказал я. - На наш век войны хватит. Мы еще пошагаем с тобой. Меня тоже однажды садануло, - думал, конец пришел: шестнадцать осколков влепили. Ничего, выбрался. И ты встанешь...
- Хорошо бы, если так, - ответил Кащанов. - Но боюсь... - Он вдруг резко перевернулся на левый бок, отрывисто вскрикнул, глаза туго зажмурились, а раненая рука, сильно ударившись о стену, упала безжизненно, как веревка. Из сомкнутых век выкатилась крупная слеза, подержалась немного на ресницах и сползла на щеку. Он умер: не выдержало сердце.
Я возвращался в штаб, не видя дороги, в глазах скопился какой-то дрожащий туман, и все вокруг рябило, искажалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Бежав из Монина, противник сосредоточился в лощине между двумя населенными пунктами: Монином и Росицей - танки, автомашины, артиллерия, цистерны, обозы и большое скопление людей. По-видимому, готовился контрудар.
Рота старшего лейтенанта Астапова заняла оборону на окраине села. Я связался с командиром бригады и просил его выслать две оставшиеся в резерве роты ко мне: одна рота и часть мотострелкового батальона могли не выдержать вражеского натиска.
В это время Петя Куделин подвел ко мне рослого командира в белом полушубке, с планшетом на боку; большая шапка-ушанка была надвинута на самые брови и касалась очков в роговой оправе. Он назвал себя майором Субботиным, командиром дивизиона реактивных минометов.
- Приказано сделать один залп, - сказал Субботин. - Прошу поставить задачу.
Отметив на карте место скопления противника - лощину, майор торопливо ушел.
Через полчаса мы услышали над головой характерный гул, как будто лопалось и разрывалось само небо. Вслед за тем послышался обвальный, сотрясающий землю грохот, и над лощиной взметнулось пламя чудовищной силы. Уплотняясь в тучу, похожую на гриб, заколыхался черный дым. Наступила жуткая, леденящая душу тишина.
Батальоны, поддержанные танками, пошли в наступление на Росицу. Дорога пролегала через лощину, куда только что упали мины катюш. Она была черной, как котел. Над ней стояла кладбищенская тишь. В воздухе носился смрад горелого железа и резины, тошнотный запах крови.
Бойцы, огибая лощину, озирались и убыстряли шаг, чтобы скорее миновать это страшное место...
Красноармейцы на танках и в пеших цепях быстро достигли деревни Росица и одним стремительным броском выбили из нее немцев. Противник стал отходить по проселочной дороге в лес, в направлении села Саратово.
Я доложил командиру бригады о том, что Росица захвачена, что батальоны - мой, отдельный, и мотострелковый - занимают оборону на южной и западной окраинах деревни на случай контратаки.
В настороженном затишье на землю упала внезапная темнота - наступала длинная декабрьская ночь. Распростерлось над головой огромное, без единого облачка небо, в беспорядке щедро рассыпались по его полированной черноте режущие взгляд звезды, крупные, в колючках-лучиках. В темноте вышел на прогулку по рощам и перелескам мороз. Он ударял своим посохом по стволам деревьев, и они, отзываясь, слабо потрескивали; мороз забредал в деревни и села, залеплял окошки белым ворсистым инеем. Протяжно запел под ногами жесткий снег. Стужа пробиралась под мех полушубков, в валенки, леденила ноги. Теплый пар дыхания, схваченный холодом, оседал изморозью на воротниках, на шапках, на бровях; оружие - винтовки и автоматы - побелело, накаляясь и обжигая ладони. Мороз с каждым часом становился круче. Дымы над трубами изб стояли, как штыки, прямо, не рассеиваясь.
Штаб батальона занимал просторную избу. В избе еще хранилось тепло и чуждый, нездешний запах мыла, вина и пара от мокрых валенок, которые поставили к печке сушить, - запах чужой жизни, чужих, побывавших здесь людей. За столом в переднем углу под образами сидел лейтенант Тропинин. Он озабоченно писал. Трое связных и два телефониста, пристроившись в углу на лавке, пили из жестяных кружек чай.
Я велел послать за командирами рот и за старшим лейтенантом Скнигой. Связные тотчас поставили кружки с недопитым кипятком, прихватили оружие и вышли.
- Командир первой роты лейтенант Кащанов ранен, - сказал Тропинин.
- Где он?
- У санитаров. На этой же улице, второй дом от края. Пока Кащанова заменяет комиссар Браслетов.
- Потери известны? - спросил я.
- Девять человек убито, семнадцать ранено. В основном из роты Кащанова. Командир бригады бросил ее на Монино в поддержку мотострелковому батальону. Поименный список будет позже.
Из чулана выступила хозяйка, еще не старая женщина с полными округлыми плечами, разрумянившаяся от жара печи; она рада была, что вылезла из погреба, куда ее загнали немцы, и всячески старалась нам услужить.
- Картошку-то сейчас подать? - спросила она, обращаясь к Тропинину. Молока принесу и капусты.
- Немного погодите, - сказал я. - Не до еды... И потом, хозяйка, пожалуй, одного чугуна будет мало.
Женщина заулыбалась, и простое русское лицо ее похорошело.
- Сейчас второй поставлю, коли мало. Раздевайся, у нас тепло.
Я сказал Тропинину:
- Хочу проведать Кащанова. Жаль парня. Толковый был командир.
Мороз становился все жестче, он как бы стискивал со всех сторон, и дыхание перехватывало от ледяного воздуха. Из-за леса, что темной стеной стоял в отдалении, поднималась луна, выстуженная до рыжей бледности, без блеска, неправдоподобной величины. Она повисла с краю неба, скупо сочась нелунным светом, обведенная многослойными кругами. Она рождала в душе тоску по теплу, по горячему чаю, по ласковым женским рукам...
Возле дома, где разместились санинструкторы, стояли подводы. Лошади перебирали брошенное им под ноги сено, зябко топтали жесткий снег. В широких санях навалена была солома, чтобы раненым было мягче и теплей лежать.
В избе на такой же соломенной подстилке лежали раненые, невнятно белели в сумраке марлевые повязки. Пятилинейная лампа с привернутым фитилем освещала один лишь стол, и я, вглядываясь, долго не мог отыскать Кащанова.
- Вот он, - шепотом сказал Чертыханов, указывая на человека возле стены, накрытого полушубком.
Я перешагнул через ноги раненого красноармейца и наклонился над Кащановым.
- Это вы, товарищ капитан? - сипло, с остановками прошептал лейтенант. Лицо его осунулось, кривоватый нос заострился, верхняя губа обнажила кончики зубов. - Как меня садануло... Мина упала сбоку... почти у самых ног... Лицо успел отвернуть, а то бы и лицо... своротило набок... Не знаю, вылечат или нет... Боюсь, инвалидом останусь... Без руки... - Он вздохнул с хрипом и замолчал. На лице выступил пот; капли его как будто переливались в свете лампы. - Жарко... - Левой рукой он сдвинул с себя полушубок, открылась грудь в бинтах. - Жаль, товарищ капитан, самая хорошая пора началась... Фашистов погнали... До слез жаль...
- Не огорчайся, Саша, - сказал я. - На наш век войны хватит. Мы еще пошагаем с тобой. Меня тоже однажды садануло, - думал, конец пришел: шестнадцать осколков влепили. Ничего, выбрался. И ты встанешь...
- Хорошо бы, если так, - ответил Кащанов. - Но боюсь... - Он вдруг резко перевернулся на левый бок, отрывисто вскрикнул, глаза туго зажмурились, а раненая рука, сильно ударившись о стену, упала безжизненно, как веревка. Из сомкнутых век выкатилась крупная слеза, подержалась немного на ресницах и сползла на щеку. Он умер: не выдержало сердце.
Я возвращался в штаб, не видя дороги, в глазах скопился какой-то дрожащий туман, и все вокруг рябило, искажалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81