Веблен разбирался в мебели, мог удачно комбинировать предметы различных стилей и эпох. Индийскую бронзу он смешивал с масками Океании, комодами Людовика XVI. Позолота, медь, бархат, нефрит – все это дополнялось его собственной росписью на стенах. В итоге создавалось странное подобие гармонии, которую можно в двух словах окрестить как «Али-Баба в Версале».
Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.
После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками – фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».
Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.
– Фаркар Веблен. Добро пожаловать.
Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.
Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.
– Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.
– Благодарю. – Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.
– Нравится? – спросил Веблен.
– Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.
– Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.
Я рассмеялся его шутке.
– О, я как раз размышлял над содержанием… – Я так и не успел закончить.
– Это из «Фиесты».
– Ах, вот оно что! – Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.
Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», – последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:
– Посвящается потерянному поколению Парижа.
– Картина?
Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.
– Или книга? – Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.
– Нет, коктейль, – ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.
На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно – папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.
Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом – фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».
Илона Воргис из журнала «Вопрос – ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспалсионизма, тоже пришла. Любимым словом Воргис было «гений», и она беззастенчиво называла им Веблена. Вместе они являлись довольно странной парой. Веблен строил из себя мачо, а Воргис – убежденную феминистку. Непонятно, как им удавалось находить точки соприкосновения. Тем не менее я находил этому простейшее объяснение: и он, и она отъявленные социопаты. Мисс Роттвейлер считала Воргис настоящей змеей, и змеей ядовитой. Когда она встречала ее при входе на какую-нибудь презентацию, то здоровалась со своей обычной любезной улыбкой, но, по сути, журнал Воргис и журналы мод абсолютно несовместимы.
Глядя на ее весьма невинное лицо, трудно было поверить, что она так уж опасна и зла, но прежде чем принять точку зрения Мисс, я изучил все прецеденты, которые случались с ее участием, и понял, почему Ротти ее не любила. Что же касается социопатии, то чем дольше я вращался в мире моды, тем больше начинал подозревать, что этим недугом там страдали очень многие.
Осмотревшись, в углу комнаты я заметил Клариссу, беседующую с Вебленом и Воргис. Веблен, как всегда, улыбался, а Воргис смотрела на Клариссу пристально и с обожанием. Легко догадаться, почему Ротти избегала Воргис, – эта женщина обладала не меньшей гипнотической силой, чем моя хозяйка. Но Роттвейлер все же чаще использовала свои сверхъестественные способности в добрых целях, а Воргис употребляла их во зло.
Странно, но при всем своем уме Кларисса была на редкость слепа – ей не приходило в голову обвинить этих двоих: Веблена – гениального художника и Воргис – блистательного редактора в сексуальных домогательствах, когда они держали ее за руку. А между тем в их жестах наблюдалась та самая двусмысленность, какой не было в моем опрометчивом стремлении просто найти в руке Клариссы минутную опору в незнакомой ситуации.
Пока я глазел на толпу гостей, чья-то рука скользнула в карман моих брюк. Я инстинктивно схватил ее за запястье, как сделал бы, чтобы остановить карманника. Это оказалась Мин. Ее жест был в высшей степени сексуальным, но я успел оттолкнуть ее руку, прежде чем ее прикосновение к интимной части моего тела вызвало эрекцию.
– Что ты делаешь?
– Мне нужна зажигалка.
– Я не курю.
– Вот как, жаль. – Она захихикала и обняла меня за талию. – А почему бы тебе не поискать для меня зажигалку?
Прежде чем я успел ответить, Гарри протянул свой золотой «Данхилл» к ее сигарете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.
После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками – фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».
Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.
– Фаркар Веблен. Добро пожаловать.
Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.
Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.
– Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.
– Благодарю. – Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.
– Нравится? – спросил Веблен.
– Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.
– Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.
Я рассмеялся его шутке.
– О, я как раз размышлял над содержанием… – Я так и не успел закончить.
– Это из «Фиесты».
– Ах, вот оно что! – Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.
Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», – последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:
– Посвящается потерянному поколению Парижа.
– Картина?
Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.
– Или книга? – Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.
– Нет, коктейль, – ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.
На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно – папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.
Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом – фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».
Илона Воргис из журнала «Вопрос – ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспалсионизма, тоже пришла. Любимым словом Воргис было «гений», и она беззастенчиво называла им Веблена. Вместе они являлись довольно странной парой. Веблен строил из себя мачо, а Воргис – убежденную феминистку. Непонятно, как им удавалось находить точки соприкосновения. Тем не менее я находил этому простейшее объяснение: и он, и она отъявленные социопаты. Мисс Роттвейлер считала Воргис настоящей змеей, и змеей ядовитой. Когда она встречала ее при входе на какую-нибудь презентацию, то здоровалась со своей обычной любезной улыбкой, но, по сути, журнал Воргис и журналы мод абсолютно несовместимы.
Глядя на ее весьма невинное лицо, трудно было поверить, что она так уж опасна и зла, но прежде чем принять точку зрения Мисс, я изучил все прецеденты, которые случались с ее участием, и понял, почему Ротти ее не любила. Что же касается социопатии, то чем дольше я вращался в мире моды, тем больше начинал подозревать, что этим недугом там страдали очень многие.
Осмотревшись, в углу комнаты я заметил Клариссу, беседующую с Вебленом и Воргис. Веблен, как всегда, улыбался, а Воргис смотрела на Клариссу пристально и с обожанием. Легко догадаться, почему Ротти избегала Воргис, – эта женщина обладала не меньшей гипнотической силой, чем моя хозяйка. Но Роттвейлер все же чаще использовала свои сверхъестественные способности в добрых целях, а Воргис употребляла их во зло.
Странно, но при всем своем уме Кларисса была на редкость слепа – ей не приходило в голову обвинить этих двоих: Веблена – гениального художника и Воргис – блистательного редактора в сексуальных домогательствах, когда они держали ее за руку. А между тем в их жестах наблюдалась та самая двусмысленность, какой не было в моем опрометчивом стремлении просто найти в руке Клариссы минутную опору в незнакомой ситуации.
Пока я глазел на толпу гостей, чья-то рука скользнула в карман моих брюк. Я инстинктивно схватил ее за запястье, как сделал бы, чтобы остановить карманника. Это оказалась Мин. Ее жест был в высшей степени сексуальным, но я успел оттолкнуть ее руку, прежде чем ее прикосновение к интимной части моего тела вызвало эрекцию.
– Что ты делаешь?
– Мне нужна зажигалка.
– Я не курю.
– Вот как, жаль. – Она захихикала и обняла меня за талию. – А почему бы тебе не поискать для меня зажигалку?
Прежде чем я успел ответить, Гарри протянул свой золотой «Данхилл» к ее сигарете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109