Словом, со мной случилось, как с тем, кто хотел отведать
свининки с тушеной капустой: пока он раздумывал, заказать ему или нет, она
и кончилась.
Всю неделю с переменным успехом льет дождь, над раскисшей землей воют
ветры. Но, как говорится, нет худа без добра. В такую погоду едва ли
кто-нибудь забредет в эти места, где среди множества ям сжался под дождем
мой прогнивший барак.
За истекшие четыре дня я лишь дважды решился приблизиться к
пригородам, чтобы взять хлебаи немного колбасы. Разумеется, не забывал
купить и газету. Первый раз я устанавливаю, что сообщение, касающееся
меня, стаяло до крохотной информации в десяток строк, которая потерялась
где-то среди уголовной хроники аж на пятой полосе. Во второй раз не нахожу
больше ни слова о поисках злодея Коева. Все идет своим чередом. Моя слава
убийцы уже померкла, и есть все основания полагать, что скоро заглохнет
совсем. Если только молчание не обманчиво.
И вот опять настал вторник.
Завтракая последним кусочком хлеба и последним ломтиком довольно
дрянной колбасы, я тщательно обдумываю, каким образом с наименьшим риском
добраться в урочный час до парка "Тиволи". От автобуса придется
отказаться. Его неудобство состоит в том, что он проходит по крупнейшим
магистралям города и делает на них частые остановки. Лучше я пройду пешком
эти несколько километров, выбирая более глухие улицы. Чтоб не пришлось
ждать в городе и не маячить в центре больше, чем нужно, выйду попозже,
часов в пять.
Мой комбинезон и без специальных усилий уже приобрел весьма
затасканный вид, растительность на лице превращается в настоящую бороду.
Недоедание тоже, надеюсь, сказалось определенным образом на моей
внешности. Если ничего не случится, у меня есть все шансы сойти за
итальянца или югослава, которые здесь зарабатывают себе на жизнь тяжелым
трудом, поскольку местные жители презирают такую работу.
Перед тем как тронуться в путь, снимаю свой комбинезон, освобождаюсь
от согревающих компрессов из газетной бумаги и снова надеваю комбинезон, в
надежде, что при ходьбе мне будет теплей.
Я уже в Вестерброгаде. В это время, на счастье или на беду, улица
особенно оживлена. Двигаясь в общем потоке, я стараюсь держаться поближе к
стенам зданий и по возможности закрываю свое лицо от яркого света уже
зажженных неоновых реклам. После целой недели полного одиночества у меня
такое чувство, что я очутился в каком-то призрачном, нереальном мире. В
мире, где ничего не произошло, после того как столько всего произошло со
мной, в мире, находящемся вне пространства и времени, где так же мчатся
роскошные автомобили, женщины все так же несут свои тела, завернутые в
элегантную упаковку, а магазины заманивают прохожих бесшумными взрывами
неонов.
"Вторник - плохой день, рассеянно думаю я, протискиваясь вдоль стен.
- Кто это придумал? Для тебя плохой, а для меня хороший. Возможно, даже
самый лучший". Число "семь" тоже почему-то пользуется дурной славой, но
тут я готов спорить; ведь в семь часов уже начинает темнеть и сгустившийся
сумрак ине на руку, пока я передвигаюсь по этой оживленной улице.
Итак, точно в семь я уже у входа в "Тиволи" и бросаю беглый взгляд на
то место, где должен стоять человек в клетчатой кепке. Но человека нет ни
там, ни где-либо поблизости.
"Должно быть, задерживается маленько, - говорю я себе, проходя в
сторону Городской площади. - Такие вещи случаются и с людьми, выступающими
в роли почтовых ящиков".
Приблизившись к кафе, где последний раз мы сидели с американцем, я
делаю "кругом". У входа в "Тиволи" человека в кепке и теперь не видно.
Уже десять минут восьмого. Ждать дальше глупо, потому что "почтовый
ящик" приходит либо точно в семь, либо вообще не приходит. И все-таки я
делаю еще два тура, прежде чем идти обратно по глухим, малоосвещенным
улицам на далекий загородный пустырь, в гнилой барак, в одиночество.
"Что поделаешь, - успокаиваю себя. - Еще не такое случалось. В твоей
профессии без риска не обойтись".
Но в это мгновение в моих ушах звучит знакомый хриплый голос: "Вы уже
дисквалифицированы, Майкл, вы предали своих. Вы дисквалифицированы, и
больше вам не на кого рассчитывать ни тут, ни там".
Хотя я человек довольно-таки недоверчивый, этого вторника я ждал с
такой верой, что даже не подумал о том, что же я буду делать дальше, если
вторник и в самом деле окажется плохим днем.
Мысль "что же дальше?" снова приходит мне в голову, когда я
останавливаюсь в каком-то переулке, чтобы купить какой-нибудь еды. До этой
минуты я не придавал значения тому факту, что у меня в кармане осталось
всего четыре кроны, потому что, раз я дожил до вторника, зачем мне нужны
кроны.
Я покупаю два хлебца по полторы кроны, и теперь мои денежные средства
исчисляются несколькими бронзовыми монетками, за которые ничего не купишь.
Выйдя из лавки, я первым делом порываюсь отломить кусочек хлеба, ведь
в течение всего дня во рту ничего не было. Однако первое оцепенение уже
прошло, и рассудок снова служит мне, как прежде. "На сегодня еда не
предусмотрена! - сухо предупреждаю легкомысленное упрямое существо,
которое все мы постоянно носим в себе. - Пищи должно хватить по крайней
мере на два дня, так что потребление ее начнем только завтра".
"Ну и что же из того, что хватит на два дня? - не унимается во мне
капризное существо. - А как ты проживешь остальные пять дней до следующего
вторника? И вообще, кто тебе сказал, что следующий вторник будет иным?"
По существу, это и есть узловой вопрос, а не вопрос о еде. Прожить
несколько дней без еды можно, но что тебя ждет после этих нескольких дней?
В свою берлогу я возвращаюсь к девяти. Люди в это время, покончив с
ужином, садятся у своих телевизоров, чтобы в домашнем уюте насладиться
очередной кровавой драмой в ковбойском варианте либо в детективном. После
разочарования я впадаю в депрессию. Темнота барака, глухая дробь дождя и
завывания ветра гнетут меня нестерпимо. Только депрессию надо гнать ко
всем чертям, в моем положении это непозволительная роскошь. Стащив с себя
комбинезон, я снова обкладываюсь измятыми газетами, лежавшими под доской,
затем одеваюсь и забиваюсь в угол. Сквозь зияющее отверстие в стене барака
видны мелькающие на шоссе с неравными интервалами фары автомобилей. Это
мой телевизор. Смотришь и видишь, что за пределами одиночества этой
пустоши мир все еще существует.
Значит, еще неделя ожидания... А что особенного? Если сказать "целая
неделя" - это много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
свининки с тушеной капустой: пока он раздумывал, заказать ему или нет, она
и кончилась.
Всю неделю с переменным успехом льет дождь, над раскисшей землей воют
ветры. Но, как говорится, нет худа без добра. В такую погоду едва ли
кто-нибудь забредет в эти места, где среди множества ям сжался под дождем
мой прогнивший барак.
За истекшие четыре дня я лишь дважды решился приблизиться к
пригородам, чтобы взять хлебаи немного колбасы. Разумеется, не забывал
купить и газету. Первый раз я устанавливаю, что сообщение, касающееся
меня, стаяло до крохотной информации в десяток строк, которая потерялась
где-то среди уголовной хроники аж на пятой полосе. Во второй раз не нахожу
больше ни слова о поисках злодея Коева. Все идет своим чередом. Моя слава
убийцы уже померкла, и есть все основания полагать, что скоро заглохнет
совсем. Если только молчание не обманчиво.
И вот опять настал вторник.
Завтракая последним кусочком хлеба и последним ломтиком довольно
дрянной колбасы, я тщательно обдумываю, каким образом с наименьшим риском
добраться в урочный час до парка "Тиволи". От автобуса придется
отказаться. Его неудобство состоит в том, что он проходит по крупнейшим
магистралям города и делает на них частые остановки. Лучше я пройду пешком
эти несколько километров, выбирая более глухие улицы. Чтоб не пришлось
ждать в городе и не маячить в центре больше, чем нужно, выйду попозже,
часов в пять.
Мой комбинезон и без специальных усилий уже приобрел весьма
затасканный вид, растительность на лице превращается в настоящую бороду.
Недоедание тоже, надеюсь, сказалось определенным образом на моей
внешности. Если ничего не случится, у меня есть все шансы сойти за
итальянца или югослава, которые здесь зарабатывают себе на жизнь тяжелым
трудом, поскольку местные жители презирают такую работу.
Перед тем как тронуться в путь, снимаю свой комбинезон, освобождаюсь
от согревающих компрессов из газетной бумаги и снова надеваю комбинезон, в
надежде, что при ходьбе мне будет теплей.
Я уже в Вестерброгаде. В это время, на счастье или на беду, улица
особенно оживлена. Двигаясь в общем потоке, я стараюсь держаться поближе к
стенам зданий и по возможности закрываю свое лицо от яркого света уже
зажженных неоновых реклам. После целой недели полного одиночества у меня
такое чувство, что я очутился в каком-то призрачном, нереальном мире. В
мире, где ничего не произошло, после того как столько всего произошло со
мной, в мире, находящемся вне пространства и времени, где так же мчатся
роскошные автомобили, женщины все так же несут свои тела, завернутые в
элегантную упаковку, а магазины заманивают прохожих бесшумными взрывами
неонов.
"Вторник - плохой день, рассеянно думаю я, протискиваясь вдоль стен.
- Кто это придумал? Для тебя плохой, а для меня хороший. Возможно, даже
самый лучший". Число "семь" тоже почему-то пользуется дурной славой, но
тут я готов спорить; ведь в семь часов уже начинает темнеть и сгустившийся
сумрак ине на руку, пока я передвигаюсь по этой оживленной улице.
Итак, точно в семь я уже у входа в "Тиволи" и бросаю беглый взгляд на
то место, где должен стоять человек в клетчатой кепке. Но человека нет ни
там, ни где-либо поблизости.
"Должно быть, задерживается маленько, - говорю я себе, проходя в
сторону Городской площади. - Такие вещи случаются и с людьми, выступающими
в роли почтовых ящиков".
Приблизившись к кафе, где последний раз мы сидели с американцем, я
делаю "кругом". У входа в "Тиволи" человека в кепке и теперь не видно.
Уже десять минут восьмого. Ждать дальше глупо, потому что "почтовый
ящик" приходит либо точно в семь, либо вообще не приходит. И все-таки я
делаю еще два тура, прежде чем идти обратно по глухим, малоосвещенным
улицам на далекий загородный пустырь, в гнилой барак, в одиночество.
"Что поделаешь, - успокаиваю себя. - Еще не такое случалось. В твоей
профессии без риска не обойтись".
Но в это мгновение в моих ушах звучит знакомый хриплый голос: "Вы уже
дисквалифицированы, Майкл, вы предали своих. Вы дисквалифицированы, и
больше вам не на кого рассчитывать ни тут, ни там".
Хотя я человек довольно-таки недоверчивый, этого вторника я ждал с
такой верой, что даже не подумал о том, что же я буду делать дальше, если
вторник и в самом деле окажется плохим днем.
Мысль "что же дальше?" снова приходит мне в голову, когда я
останавливаюсь в каком-то переулке, чтобы купить какой-нибудь еды. До этой
минуты я не придавал значения тому факту, что у меня в кармане осталось
всего четыре кроны, потому что, раз я дожил до вторника, зачем мне нужны
кроны.
Я покупаю два хлебца по полторы кроны, и теперь мои денежные средства
исчисляются несколькими бронзовыми монетками, за которые ничего не купишь.
Выйдя из лавки, я первым делом порываюсь отломить кусочек хлеба, ведь
в течение всего дня во рту ничего не было. Однако первое оцепенение уже
прошло, и рассудок снова служит мне, как прежде. "На сегодня еда не
предусмотрена! - сухо предупреждаю легкомысленное упрямое существо,
которое все мы постоянно носим в себе. - Пищи должно хватить по крайней
мере на два дня, так что потребление ее начнем только завтра".
"Ну и что же из того, что хватит на два дня? - не унимается во мне
капризное существо. - А как ты проживешь остальные пять дней до следующего
вторника? И вообще, кто тебе сказал, что следующий вторник будет иным?"
По существу, это и есть узловой вопрос, а не вопрос о еде. Прожить
несколько дней без еды можно, но что тебя ждет после этих нескольких дней?
В свою берлогу я возвращаюсь к девяти. Люди в это время, покончив с
ужином, садятся у своих телевизоров, чтобы в домашнем уюте насладиться
очередной кровавой драмой в ковбойском варианте либо в детективном. После
разочарования я впадаю в депрессию. Темнота барака, глухая дробь дождя и
завывания ветра гнетут меня нестерпимо. Только депрессию надо гнать ко
всем чертям, в моем положении это непозволительная роскошь. Стащив с себя
комбинезон, я снова обкладываюсь измятыми газетами, лежавшими под доской,
затем одеваюсь и забиваюсь в угол. Сквозь зияющее отверстие в стене барака
видны мелькающие на шоссе с неравными интервалами фары автомобилей. Это
мой телевизор. Смотришь и видишь, что за пределами одиночества этой
пустоши мир все еще существует.
Значит, еще неделя ожидания... А что особенного? Если сказать "целая
неделя" - это много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78