Она выпустила мою руку
и пошла своей дорогой. Вспоминая все это, я тоже иду своей дорогой по
узеньким улочкам городских окраин. Прохожих тут очень мало, а если кто
изредка и попадается мне навстречу, то не проявляет никакого интереса к
какому-то оборванцу.
Маргарита. Я всегда ее звал именно так, хотя имя довольно длинное, а
это идиотское "Марги", придуманное ее приятельницами, меня порядком
раздражало. Мы просто разминулись в то утро, и она, вероятно, снова
свалила всю вину на меня, точнее, на мою холодность, даже не подозревая,
чего мне стоила эта холодность. Как всегда случается, я в полной мере
осознал, что Маргарита мне очень нужна, лишь после того, как потерял ее.
"Ранено не столько сердце твое, сколько самолюбие", - говорил я себе,
пытаясь обратить это в успокаивающее средство. Только успокаивающее не
действовало.
Это была моя первая любовь, и то, что это любовь, я понял только
после того, как потерял Маргариту. До этого я даже не спрашивал себя,
любовь это, нет ли, а если бы даже возник такой вопрос, я, наверно,
ответил бы на него отрицательно, потому что не было у меня ни одного из
тех симптомов, о которых пишут в книгах.
Я, конечно, ни в коей мере не был склонен винить в этом Маргариту, да
и за собой никакой вины не знал. Просто пришел к убеждению, что я не
способен влюбиться, как иной человек не способен загореть на солнце. Что
меня нисколько не печалило.
А потом, после того прощального свидания в парке, мне очень скоро
стало ясно, что, сам того не подозревая, я все же любил эту женщину. В
голове то и дело всплывали какие-то пустяковые, совершенно ничтожные
подробности нашей совместной жизни, почему-то сохранившиеся в моей памяти,
- отдельные слова, улыбки, жесты. Даже то, что в ту пору меня раздражало,
теперь казалось милым и трогательным. Помню, как злило меня, когда она
спотыкалась на ходу, и я всякий раз твердил, что надо смотреть под ноги, а
не следить за тем, какое впечатление она производит на окружающих. Или ее
любимая фраза: "Если я тебя о чем-то попрошу, ты сделаешь?" А я упорно
внушал ей, что не могу давать обещания, пока не знаю, о чем она попросит.
Или это ее: "О чем ты думаешь?", "Еще долго ты будешь молчать?" Быть
может, я в самом деле был не очень разговорчив. Вместо того чтобы по душам
поговорить с нею, я просто отмалчивался. Речь идет, конечно, не о
служебных делах - ими она вообще не интересовалась, - а о всяких мелочах,
несущественных для меня, но очень важных для нее. Что правда, то правда,
если женщина о чем-то говорит с тобой, а тебя этот разговор не трогает, то
не удивительно, что в конце концов ты станешь для нее чужим человеком, и
не удивительно, если вашей совместной жизни придет конец.
Безусловно, мы были разными по характеру людьми. Маргарита была
девушка добрая, пожалуй, неглупая. Но росла она в доме тетки, очень
ограниченной мещанки. И это сказалось на воззрениях Маргариты: вершиной
человеческого счастья она считала уютное семейное гнездышко. Я же меньше
всего заботился о гнездышках, хотя в теории не отвергал их. Жизнь
представлялась мне не как гнездышко, а как путь, и, может быть, поэтому я
хотел видеть в жене скорее спутницу, нежели наседку. Словом, мы не
понимали друг друга. Однако после того, как мы расстались, меня особенно
бесило именно то, что я до боли ощущал, как необходима мне эта женщина.
Позже, года через два, я снова встретился с нею. Я только что
возвратился из довольно трудной поездки за границу. Маргарита катила перед
собой коляску, а в коляске лежал младенец. Видно, все утряслось.
- Ну вот, теперь-то ты уже определенно счастлива! - сказал я.
Мы отошли немного в сторону, чтобы детский лимузин не затруднял
уличного движения.
- Ты так думаешь? - не очень весело ответила Маргарита, не желая даже
притворяться.
- Почему? Что-нибудь случилось? - спросил я почти с искренним
удивлением.
- Ничего, все в порядке.
- Ты вышла замуж, не так ли?
- Да, я теперь состою в законном браке. Мы зарегистрированы - при
свидетелях, все как полагается.
- И муж у тебя не пьяница.
- Вполне порядочный человек...
- И ребенок, как видно, здоров.
- Слава богу. Если бы у меня не было ребенка...
Фраза, хоть и не законченная, была довольно красноречива.
- А как с филологией?
- Мне осталось только два предмета. Ничего, сдам.
Ей, наверно, надоели мои вопросы, поэтому она поспешила спросить:
- А ты все там же?
- А где же мне быть?
- И все еще холост?
- Да, все еще. И, вероятно, до конца. Ты ведь знаешь - я, как
говорится, упустил свой поезд.
- Глупости. Ты еще молод, - ответила Маргарита, но то, что я "упустил
свой поезд", видимо, пришлось ей по душе.
Мы обменялись еще несколькими столь же банальными новостями, затем
каждый пошел своей дорогой.
В прошлом году мне довелось увидеть ее снова. В то серое, пасмурное
утро она шла по противоположному тротуару с авоськами в обеих руках,
полными красного перца. Очень располневшая, она двигалась как-то неуклюже,
вяло. Мне даже показалось, что я обознался, потому что Маргарита всегда
была подтянутой, аккуратной, а эта плохо причесанная женщина в старой
выцветшей кофте, несмотря на прохладную погоду, щеголяла по улице без
чулок. Когда же она остановилась возле палатки, я убедился, что никакой
ошибки нет; я собрался было заговорить с нею, однако прошел мимо - мне не
хотелось, чтобы при виде меня она испытывала неловкость.
Ну что ж, теперь у нее есть ребенок, а возможно, и два, а что до
всего остального, то в жизни всегда так бывает - мечтаешь об одном, а
получается совсем другое, и ничего тут не поделаешь.
Не знаю, то ли оттого, что я питаюсь одними фруктами, то ли оттого,
что фрукты гнилые, то ли оттого, что вода, которую я пью из лужи возле
барака, гнилая, но в эту ночь меня ужасно лихорадит, голова горячая, как
огонь; едва очнувшись, я снова погружаюсь в бредовое забытье.
Когда я просыпаюсь, на улице уже светло, но утро это или вечер, я не
знаю, потому что часы мои остановились, а небо затянуто тучами.
Белье на мне мокрое от пота, хоть выжимай, газеты поверх него тоже
мокрые, и я сознаю, что мне необходимо чем-то укрыться, что лежать в такой
сырости и на таком сквозняке - настоящее безумие, но, вспомнив о том, что
укрыться мне нечем, переключаю свои мысли на другое.
В голове моей уже совсем прояснилось, и лихорадки я почти не
чувствую, только слабость невероятная, и мне приходится до предела
напрягать волю, чтобы найти в себе силы перевернуться на другой бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
и пошла своей дорогой. Вспоминая все это, я тоже иду своей дорогой по
узеньким улочкам городских окраин. Прохожих тут очень мало, а если кто
изредка и попадается мне навстречу, то не проявляет никакого интереса к
какому-то оборванцу.
Маргарита. Я всегда ее звал именно так, хотя имя довольно длинное, а
это идиотское "Марги", придуманное ее приятельницами, меня порядком
раздражало. Мы просто разминулись в то утро, и она, вероятно, снова
свалила всю вину на меня, точнее, на мою холодность, даже не подозревая,
чего мне стоила эта холодность. Как всегда случается, я в полной мере
осознал, что Маргарита мне очень нужна, лишь после того, как потерял ее.
"Ранено не столько сердце твое, сколько самолюбие", - говорил я себе,
пытаясь обратить это в успокаивающее средство. Только успокаивающее не
действовало.
Это была моя первая любовь, и то, что это любовь, я понял только
после того, как потерял Маргариту. До этого я даже не спрашивал себя,
любовь это, нет ли, а если бы даже возник такой вопрос, я, наверно,
ответил бы на него отрицательно, потому что не было у меня ни одного из
тех симптомов, о которых пишут в книгах.
Я, конечно, ни в коей мере не был склонен винить в этом Маргариту, да
и за собой никакой вины не знал. Просто пришел к убеждению, что я не
способен влюбиться, как иной человек не способен загореть на солнце. Что
меня нисколько не печалило.
А потом, после того прощального свидания в парке, мне очень скоро
стало ясно, что, сам того не подозревая, я все же любил эту женщину. В
голове то и дело всплывали какие-то пустяковые, совершенно ничтожные
подробности нашей совместной жизни, почему-то сохранившиеся в моей памяти,
- отдельные слова, улыбки, жесты. Даже то, что в ту пору меня раздражало,
теперь казалось милым и трогательным. Помню, как злило меня, когда она
спотыкалась на ходу, и я всякий раз твердил, что надо смотреть под ноги, а
не следить за тем, какое впечатление она производит на окружающих. Или ее
любимая фраза: "Если я тебя о чем-то попрошу, ты сделаешь?" А я упорно
внушал ей, что не могу давать обещания, пока не знаю, о чем она попросит.
Или это ее: "О чем ты думаешь?", "Еще долго ты будешь молчать?" Быть
может, я в самом деле был не очень разговорчив. Вместо того чтобы по душам
поговорить с нею, я просто отмалчивался. Речь идет, конечно, не о
служебных делах - ими она вообще не интересовалась, - а о всяких мелочах,
несущественных для меня, но очень важных для нее. Что правда, то правда,
если женщина о чем-то говорит с тобой, а тебя этот разговор не трогает, то
не удивительно, что в конце концов ты станешь для нее чужим человеком, и
не удивительно, если вашей совместной жизни придет конец.
Безусловно, мы были разными по характеру людьми. Маргарита была
девушка добрая, пожалуй, неглупая. Но росла она в доме тетки, очень
ограниченной мещанки. И это сказалось на воззрениях Маргариты: вершиной
человеческого счастья она считала уютное семейное гнездышко. Я же меньше
всего заботился о гнездышках, хотя в теории не отвергал их. Жизнь
представлялась мне не как гнездышко, а как путь, и, может быть, поэтому я
хотел видеть в жене скорее спутницу, нежели наседку. Словом, мы не
понимали друг друга. Однако после того, как мы расстались, меня особенно
бесило именно то, что я до боли ощущал, как необходима мне эта женщина.
Позже, года через два, я снова встретился с нею. Я только что
возвратился из довольно трудной поездки за границу. Маргарита катила перед
собой коляску, а в коляске лежал младенец. Видно, все утряслось.
- Ну вот, теперь-то ты уже определенно счастлива! - сказал я.
Мы отошли немного в сторону, чтобы детский лимузин не затруднял
уличного движения.
- Ты так думаешь? - не очень весело ответила Маргарита, не желая даже
притворяться.
- Почему? Что-нибудь случилось? - спросил я почти с искренним
удивлением.
- Ничего, все в порядке.
- Ты вышла замуж, не так ли?
- Да, я теперь состою в законном браке. Мы зарегистрированы - при
свидетелях, все как полагается.
- И муж у тебя не пьяница.
- Вполне порядочный человек...
- И ребенок, как видно, здоров.
- Слава богу. Если бы у меня не было ребенка...
Фраза, хоть и не законченная, была довольно красноречива.
- А как с филологией?
- Мне осталось только два предмета. Ничего, сдам.
Ей, наверно, надоели мои вопросы, поэтому она поспешила спросить:
- А ты все там же?
- А где же мне быть?
- И все еще холост?
- Да, все еще. И, вероятно, до конца. Ты ведь знаешь - я, как
говорится, упустил свой поезд.
- Глупости. Ты еще молод, - ответила Маргарита, но то, что я "упустил
свой поезд", видимо, пришлось ей по душе.
Мы обменялись еще несколькими столь же банальными новостями, затем
каждый пошел своей дорогой.
В прошлом году мне довелось увидеть ее снова. В то серое, пасмурное
утро она шла по противоположному тротуару с авоськами в обеих руках,
полными красного перца. Очень располневшая, она двигалась как-то неуклюже,
вяло. Мне даже показалось, что я обознался, потому что Маргарита всегда
была подтянутой, аккуратной, а эта плохо причесанная женщина в старой
выцветшей кофте, несмотря на прохладную погоду, щеголяла по улице без
чулок. Когда же она остановилась возле палатки, я убедился, что никакой
ошибки нет; я собрался было заговорить с нею, однако прошел мимо - мне не
хотелось, чтобы при виде меня она испытывала неловкость.
Ну что ж, теперь у нее есть ребенок, а возможно, и два, а что до
всего остального, то в жизни всегда так бывает - мечтаешь об одном, а
получается совсем другое, и ничего тут не поделаешь.
Не знаю, то ли оттого, что я питаюсь одними фруктами, то ли оттого,
что фрукты гнилые, то ли оттого, что вода, которую я пью из лужи возле
барака, гнилая, но в эту ночь меня ужасно лихорадит, голова горячая, как
огонь; едва очнувшись, я снова погружаюсь в бредовое забытье.
Когда я просыпаюсь, на улице уже светло, но утро это или вечер, я не
знаю, потому что часы мои остановились, а небо затянуто тучами.
Белье на мне мокрое от пота, хоть выжимай, газеты поверх него тоже
мокрые, и я сознаю, что мне необходимо чем-то укрыться, что лежать в такой
сырости и на таком сквозняке - настоящее безумие, но, вспомнив о том, что
укрыться мне нечем, переключаю свои мысли на другое.
В голове моей уже совсем прояснилось, и лихорадки я почти не
чувствую, только слабость невероятная, и мне приходится до предела
напрягать волю, чтобы найти в себе силы перевернуться на другой бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78