Казалось, они принадлежали корню, будто были его частью. Но, когда он попробовал сосредоточиться на них, чтобы посмотреть ближе, они просто исчезли, а он перед ним остался корень цвета грязи. Как только он прекратил фокусировать внимание, цветные личинки появились вновь.
Заинтересовавшись не на шутку, он взял в рот другой кусочек корня и, пережевывая, сосредоточился на нем. Как он и ожидал, на мгновение его охватило головокружение из-за потери ощущения личности, затем он заметил пульсирующую фигуру сине-зеленого света, которая, казалось, непрерывно выворачивалась наизнанку. Он мог наблюдать за ней, пока поддерживал отсутствие чувства самосознания. Затем один из желтых шаров подплыл к ней, и, внезапно сделав бросок, проглотил ее, как большая рыба хватает креветку.
На дне чашки лежало множество маленьких кусочков корня, некоторые едва больше ногтя. В голову пришла мысль: что случиться, если он одновременно попробует полдюжины кусочков? Увидит ли он полдюжины других галлюцинаций?
Он тут же пожалел о своей поспешности. Даже прежде, чем он начал жевать, на него обрушился такой шквал непривычных ощущений, что его оглушило, чувство самосознания отлетело прочь. Его разум опустошился. Осознание того, кто он и где находится, кануло вдали. Он как будто оказался в белой пустоте.
Вернувшись в нормальное состояние несколько минут спустя, он очутился в окружении головокружительного разнообразия полупрозрачных плавающих фигур настолько разных форм, цветов и размеров, словно он окунулся в некий переполненный аквариум. Эти живые пятна пылали с такой интенсивностью, что он перестал считать их галлюцинациями. Они несомненно, были реальными - частью действительности, которую обычно игнорировали его чувства. Они были не менее реальны, чем пещера, в которой он сидел, и земляной потолок над ним; теперь он ощутил, что все вокруг пронизано вибрациями, исходящих от корней дерева, лишайников, постоянно переходящих в почву, личинок и микроорганизмов, берущих жизнь от почвы, и даже от глины и камней.
Иногда эти колебания вроде как достигали пика интенсивности, преобразовываясь в крошечные, синие пузыри, которые плавали в воздухе, прилепляясь к ближайшим материальным предметам. Казалось их особенно притягивает коричневый мох, которым обросли стены пещеры: пузырьки оседали на него, как блестящий голубой иней. Но иногда эти пузыри делались настолько большими, что соединялись, образуя парящие в воздухе большие шары. Они, как интуитивно понял Найл, были одной из простейших форм жизни. Когда он потянулся и дотронулся до особенно крупного, тот лопнул, и кончики пальцев ощутили острое, как булавочные уколы электрическое покалывание.
Внезапно все это позволило ему понять, зачем люди-хамелеоны дали ему выпить мшистой воды и пожевать корешков. С их помощью он должен был осознать, что живет в мире, изобилующем жизненными формами, которых он обычно не замечал.
Почему его спутники знали об этом гораздо больше, чем он? Ответ был очевиден. Его разум был слишком быстр. Он походил на человека на галопирующей лошади, для которого проносящийся мимо пейзаж представляется лишь размытым пятном.
Еще лучшим примером стали его часы, ныне лежащие где-то на дне реки. Когда Найл получил их от Дорина, лучшего механика в городе жуков, он долго не отрывался от циферблата, загипнотизированный медленным движением секундной стрелки. Если бы он тогда посмотрел на конец минутной стрелки, он мог бы заметить, что и она движется. Но, обрати он внимание на часовую стрелку, уловить ее движение было бы намного труднее: его разум отказывался замедлиться настолько сильно. А теперь, когда он преодолел точку глубокого расслабления, для него было бы столь же легко увидеть движение часовой стрелки, как и секундной.
В этот момент он внезапно понял, что, хотя люди-хамелеоны не смотрели на него, каждый из них живо ощущал его присутствие. Настроившись на его мысли, они знали обо всем, что он думал и чувствовал с тех пор, как начал есть.
На мгновение он смутился, словно кто-то застукал его, когда он разговаривал сам с собой, и тут же понял, что никаких причин для смущения не было. Они не подслушивали, а лишь читали его мысли - так же, как он сам был в состоянии читать в их умах. И, каким бы это ни казалось нелепым, они считали его таким же неведомым и причудливым созданием, какими представлялись ему они сами. Стремительный поток его сознания зачаровывал их, хотя им было трудно понять, зачем ему так сильно сосредотачиваться и так быстро двигаться. Для них он был существом, живущим в головокружительном для них темпе.
Теперь, когда им удалось замедлить Найла до их собственной скорости, он понял, что к этому они стремились с тех самых пор, как вытащили его из реки. Они не могли общаться с ним, пока его разум не достиг определенной точки расслабления; теперь, когда он достиг ее, Найл мог переговариваться с ними, разделяя медленное, непроизвольное движение их сознания.
Переход на волну людей-хамелеонов вызывал еще одно интересное следствие: несмотря на темноту, теперь Найл мог разглядеть пещеру так же ясно, как при свете дня. Каким-то образом все предметы вокруг него сделались более яркими и насыщенными. Это касалось не только цвета, все словно стало еще более реалистичным. Он решил, что узрел мир глазами людей-хамелеонов, мировосприятие которых от природы было более глубоким и ярким, чем мог представить себе человек.
Также он понял, почему прежде никогда до конца не воспринимал этот мир своим домом. Его всегда беспокоило смутное чувство, что в жизни человека есть что-то чуждое и непознаваемое, как будто кто-то составил для нее бессвязные правила, а затем забыл их объяснить. Теперь он понял, что причиной этого было то, что человек воспринимает лишь половину реальности, упуская ту часть, что простирается за точкой глубокого расслабления.
Всматриваясь в странные, обезьяноподобные лица спутников, Найл понял, что они общались с ним так же непосредственно, как если бы говорили вслух. Так же, как люди, которые многое могут сказать друг другу улыбкой или хмурым взглядом, или даже вздергиванием бровей, люди-хамелеоны пользовались своими выразительными средствами. Это было самым тонким уровнем языка, на котором значения передавались от одного к другому непосредственно. Их говор был намного медленнее человеческой речи, но человеческая речь в сравнении с ним была груба, как каменная глыба.
В первую очередь Найл узнал о том, как проходит жизнь людей-хамелеонов. Ритм их сознания был таким же, как у Земли и всего, что растет на ней - деревьев, травы и мха.
Из этого следовало, что им почти ничего не могло угрожать. Прежде всего, никакой враг не мог их видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Заинтересовавшись не на шутку, он взял в рот другой кусочек корня и, пережевывая, сосредоточился на нем. Как он и ожидал, на мгновение его охватило головокружение из-за потери ощущения личности, затем он заметил пульсирующую фигуру сине-зеленого света, которая, казалось, непрерывно выворачивалась наизнанку. Он мог наблюдать за ней, пока поддерживал отсутствие чувства самосознания. Затем один из желтых шаров подплыл к ней, и, внезапно сделав бросок, проглотил ее, как большая рыба хватает креветку.
На дне чашки лежало множество маленьких кусочков корня, некоторые едва больше ногтя. В голову пришла мысль: что случиться, если он одновременно попробует полдюжины кусочков? Увидит ли он полдюжины других галлюцинаций?
Он тут же пожалел о своей поспешности. Даже прежде, чем он начал жевать, на него обрушился такой шквал непривычных ощущений, что его оглушило, чувство самосознания отлетело прочь. Его разум опустошился. Осознание того, кто он и где находится, кануло вдали. Он как будто оказался в белой пустоте.
Вернувшись в нормальное состояние несколько минут спустя, он очутился в окружении головокружительного разнообразия полупрозрачных плавающих фигур настолько разных форм, цветов и размеров, словно он окунулся в некий переполненный аквариум. Эти живые пятна пылали с такой интенсивностью, что он перестал считать их галлюцинациями. Они несомненно, были реальными - частью действительности, которую обычно игнорировали его чувства. Они были не менее реальны, чем пещера, в которой он сидел, и земляной потолок над ним; теперь он ощутил, что все вокруг пронизано вибрациями, исходящих от корней дерева, лишайников, постоянно переходящих в почву, личинок и микроорганизмов, берущих жизнь от почвы, и даже от глины и камней.
Иногда эти колебания вроде как достигали пика интенсивности, преобразовываясь в крошечные, синие пузыри, которые плавали в воздухе, прилепляясь к ближайшим материальным предметам. Казалось их особенно притягивает коричневый мох, которым обросли стены пещеры: пузырьки оседали на него, как блестящий голубой иней. Но иногда эти пузыри делались настолько большими, что соединялись, образуя парящие в воздухе большие шары. Они, как интуитивно понял Найл, были одной из простейших форм жизни. Когда он потянулся и дотронулся до особенно крупного, тот лопнул, и кончики пальцев ощутили острое, как булавочные уколы электрическое покалывание.
Внезапно все это позволило ему понять, зачем люди-хамелеоны дали ему выпить мшистой воды и пожевать корешков. С их помощью он должен был осознать, что живет в мире, изобилующем жизненными формами, которых он обычно не замечал.
Почему его спутники знали об этом гораздо больше, чем он? Ответ был очевиден. Его разум был слишком быстр. Он походил на человека на галопирующей лошади, для которого проносящийся мимо пейзаж представляется лишь размытым пятном.
Еще лучшим примером стали его часы, ныне лежащие где-то на дне реки. Когда Найл получил их от Дорина, лучшего механика в городе жуков, он долго не отрывался от циферблата, загипнотизированный медленным движением секундной стрелки. Если бы он тогда посмотрел на конец минутной стрелки, он мог бы заметить, что и она движется. Но, обрати он внимание на часовую стрелку, уловить ее движение было бы намного труднее: его разум отказывался замедлиться настолько сильно. А теперь, когда он преодолел точку глубокого расслабления, для него было бы столь же легко увидеть движение часовой стрелки, как и секундной.
В этот момент он внезапно понял, что, хотя люди-хамелеоны не смотрели на него, каждый из них живо ощущал его присутствие. Настроившись на его мысли, они знали обо всем, что он думал и чувствовал с тех пор, как начал есть.
На мгновение он смутился, словно кто-то застукал его, когда он разговаривал сам с собой, и тут же понял, что никаких причин для смущения не было. Они не подслушивали, а лишь читали его мысли - так же, как он сам был в состоянии читать в их умах. И, каким бы это ни казалось нелепым, они считали его таким же неведомым и причудливым созданием, какими представлялись ему они сами. Стремительный поток его сознания зачаровывал их, хотя им было трудно понять, зачем ему так сильно сосредотачиваться и так быстро двигаться. Для них он был существом, живущим в головокружительном для них темпе.
Теперь, когда им удалось замедлить Найла до их собственной скорости, он понял, что к этому они стремились с тех самых пор, как вытащили его из реки. Они не могли общаться с ним, пока его разум не достиг определенной точки расслабления; теперь, когда он достиг ее, Найл мог переговариваться с ними, разделяя медленное, непроизвольное движение их сознания.
Переход на волну людей-хамелеонов вызывал еще одно интересное следствие: несмотря на темноту, теперь Найл мог разглядеть пещеру так же ясно, как при свете дня. Каким-то образом все предметы вокруг него сделались более яркими и насыщенными. Это касалось не только цвета, все словно стало еще более реалистичным. Он решил, что узрел мир глазами людей-хамелеонов, мировосприятие которых от природы было более глубоким и ярким, чем мог представить себе человек.
Также он понял, почему прежде никогда до конца не воспринимал этот мир своим домом. Его всегда беспокоило смутное чувство, что в жизни человека есть что-то чуждое и непознаваемое, как будто кто-то составил для нее бессвязные правила, а затем забыл их объяснить. Теперь он понял, что причиной этого было то, что человек воспринимает лишь половину реальности, упуская ту часть, что простирается за точкой глубокого расслабления.
Всматриваясь в странные, обезьяноподобные лица спутников, Найл понял, что они общались с ним так же непосредственно, как если бы говорили вслух. Так же, как люди, которые многое могут сказать друг другу улыбкой или хмурым взглядом, или даже вздергиванием бровей, люди-хамелеоны пользовались своими выразительными средствами. Это было самым тонким уровнем языка, на котором значения передавались от одного к другому непосредственно. Их говор был намного медленнее человеческой речи, но человеческая речь в сравнении с ним была груба, как каменная глыба.
В первую очередь Найл узнал о том, как проходит жизнь людей-хамелеонов. Ритм их сознания был таким же, как у Земли и всего, что растет на ней - деревьев, травы и мха.
Из этого следовало, что им почти ничего не могло угрожать. Прежде всего, никакой враг не мог их видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126