Оттого-то университетские мэтры и доктора носят по традиции войлочные колпаки с наушниками.
А цыган все народы недолюбливают и побаиваются именно потому, что считают их одним из диких эльфийских кланов, и на черные корабли их не взяли сознательно, чтобы не огорчать предков в землях Заката буйными песнями и плясками, которые не похожи ни на эльфийские, ни на людские. И детей цыгане крадут, чтобы их было много, как у людей, а возраст у цыган определить очень трудно.
У эльфа-мужчины нет никакой надежды отправиться в землю предков: вожди, отчаливая из Гранитной Гавани, наложили на воду вековечное заклятье, чтобы не оставалось на волнах никаких следов от кораблей. Заклятье действует и по сей день, в чем всякий волен пойти и убедиться.
А женщина-эльф попасть на Закат все-таки может — но для этого она должна родить от человека троих сыновей — хоть зараз, хоть по одному. Условие это почти невыполнимо, поскольку эльфийка способна зачать лишь от того, кто полюбит ее раз и навсегда. Среди людей это невиданная редкость, и каждый такой случай обрастает легендами. Во всех этих легендах потомство матери оставляют людям, сами же бесследно исчезают, словно растворяясь в воздухе.
«А вот назло вам возьму и найду эльфийскую принцессу!» — огрызался Стремглав, когда насмешницы начинали совсем уж его изводить.
Потом он и сам убедил себя, что никакой робости у него перед бабами нет, а вот просто ищет человек себе именно эльфийскую принцессу, втемяшил себе в голову да ищет, не желая размениваться на кого попало. Тем более, говорят, что с их любовью никакая людская любовь не сравнится.
ГЛАВА 11,
в которой капитан Ларусс собирает подснежники в одном очень опасном месте
… Алатиэль появилась в бонжурском войске как раз в тот день, когда король поручил капитану Ларуссу отправиться на Полдень добывать у великана Акилы Пробивного волшебную реликвию.
Чумазую, оборванную девчонку подвезли какие-то сердобольные обозники. Полковые прекрасные бабы поначалу встретили это чучело с неудовольствием, но после ее душераздирающего рассказа о сожженном лесном хуторе и о замученной какими-то бродячими наемниками родне сами расплакались, накормили бедняжку, вымыли, расчесали и поделились одеждой.
По обычаю девчонка была представлена королю.
— Маловата еще, — вздохнул Пистон Девятый. — Хотя порода чувствуется. Должно быть, однажды благороднейший муж переночевал на вашем хуторе. Что ты умеешь делать?
— Все, — сказала Алатиэль. — У нас в лесу служанок не водится.
Алатиэль было самое эльфийское имя, но это ничего не значило — тысячи людей носят имена, оставшиеся от Перворожденных, потому что это звучные, красивые имена.
Король хмыкнул, хлопнул в ладоши и велел звать капитана Ларусса.
Покуда Стремглав добирался до королевского багряного шатра, немало шуток довелось ему услышать и от шлюх с белошвейками, и от собратьев-рыцарей, и от простых солдат.
— Негоже рыцарю отправляться на подвиг, не посвятив оный некоторой прекрасной бабе, — сказал король. — Вы воротите свой коротенький нос, мой храбрый капитан, от красавиц, коим мы все по мере сил служим и поклоняемся. Посмотрим, не придется ли вам по вкусу это маленькое лесное чудо…
Стремглав поднял глаза и пропал. Он еще не знал, что пропал, но его позабывшее страх сердце заколотилось так, что слышно стало всем — латы ведь усиливают всякий звук, исходящий из рыцарской груди.
— Да! — сказал он на своем родном языке, потом повторил это утверждение на всех девяти или десяти языках, которые знал.
— И чего он в ней нашел? — зашипели, зашелестели прекрасные бабы. — Ни рожи, ни кожи, кожа да кости, в чем душа держится, в базарный день пятачок цена, только на черном дворе и держать, зенки бесстыжие, белые…
Полковые красавицы уже раскаялись, что приняли такое участие в бродяжке. И, главное, будь на их месте благороднейшие дамы Плезира, то говорили бы они то же самое — и, может быть, теми же самыми скверными словами.
Глаза у Алатиэли были светлые, такие светлые, что еще немного — и стали бы они жуткими, безобразными, как у болотной нечисти бывают. Но природа, творя красоту, всегда знает, когда надо вовремя остановиться.
А волосы были желтые, но такого оттенка, который стоит всех золотистых.
Дальше случилось нечто совсем уж несусветное и небывалое.
Стремглав выхватил у горбуна, который совсем недавно услаждал собрание скабрезными куплетами, тонкострунный буляр и, взмахнув неуклюжей пятерней, пропел в честь Алатиэли даже не примитивную фламбетту и не жалобную лариоль, а полноценную атассу, которую далеко не всякий опытный кавалер сложить может. При этом он ухитрился даже не порвать ни единой струны.
Как обычно, в атассе пелось о несуществующих местах и вымышленных событиях.
За Темзой широкой,
За Сеной далекой
Зовет проповедник в крестовый поход.
За городом Йорком,
За первым пригорком
В охотничьем замке графиня живет,
Еще не светало.
К жене феодала
Пришел объясниться другой феодал.
Он ждал — не дождался,
На стену забрался
И страшное зрелище вдруг увидал.
Свиданье забыто.
Над книгой раскрытой
Застыла графиня в окне золотом.
Читает, скотина,
Не то Августина,
Не то Аквината пятнадцатый том.
Но воин — не книжник.
Огромный булыжник
Влетает, как вестник Амура, в окно.
Ужасная сцена:
Ругнувшись обсценно,
Она продолжает читать все равно.
А утром у входа
Родного феода
Повесился наш молодой феодал.
"Да, грамотность губит
Любого, кто любит!" -
Сказал сам король наш и вдруг зарыдал…
Пораженные слушатели во главе с королем не успели опомниться, а сын шорника уже содрал с себя латы, и, оставшись в одном белье, устремился вверх по склону, в сторону неприступного Чизбурга.
Пистон Девятый быстрее всех догадался, в чем дело.
— Появились подснежники, господа, — сказал он. — Бедняга Ларусс! Среди бела дня! Мон блин! Пропал посконский парнишка, подстрелят его… Дурак ты, король, и шутки твои дурацкие! — неожиданно добавил он и с размаху заехал себе по носу (пардон, виконту дю Шнобелле).
Виконт сразу распух, как у горького пропойцы, и заплакал кровью.
Под стенами Чизбурга было место, прозванное осаждающими Смертной Полянкой. От остального поросшего травой склона оно отличалось редким обилием цветов. Первыми, как полагается, вылезали подснежники, потом их сменял павлиний хвост, потом роскошные тигровые маки, на смену им приходили ночные костры, а уж под самую осень расцветали зеленые розы, хотя розы эти были не настоящие и росли не на кустах, а на высоких стеблях без всяких колючек.
Бонжурское войско было не первым, взявшим Чизбург в осаду. Всякий уважающий себя полководец пытал военное счастье под этими грозными стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
А цыган все народы недолюбливают и побаиваются именно потому, что считают их одним из диких эльфийских кланов, и на черные корабли их не взяли сознательно, чтобы не огорчать предков в землях Заката буйными песнями и плясками, которые не похожи ни на эльфийские, ни на людские. И детей цыгане крадут, чтобы их было много, как у людей, а возраст у цыган определить очень трудно.
У эльфа-мужчины нет никакой надежды отправиться в землю предков: вожди, отчаливая из Гранитной Гавани, наложили на воду вековечное заклятье, чтобы не оставалось на волнах никаких следов от кораблей. Заклятье действует и по сей день, в чем всякий волен пойти и убедиться.
А женщина-эльф попасть на Закат все-таки может — но для этого она должна родить от человека троих сыновей — хоть зараз, хоть по одному. Условие это почти невыполнимо, поскольку эльфийка способна зачать лишь от того, кто полюбит ее раз и навсегда. Среди людей это невиданная редкость, и каждый такой случай обрастает легендами. Во всех этих легендах потомство матери оставляют людям, сами же бесследно исчезают, словно растворяясь в воздухе.
«А вот назло вам возьму и найду эльфийскую принцессу!» — огрызался Стремглав, когда насмешницы начинали совсем уж его изводить.
Потом он и сам убедил себя, что никакой робости у него перед бабами нет, а вот просто ищет человек себе именно эльфийскую принцессу, втемяшил себе в голову да ищет, не желая размениваться на кого попало. Тем более, говорят, что с их любовью никакая людская любовь не сравнится.
ГЛАВА 11,
в которой капитан Ларусс собирает подснежники в одном очень опасном месте
… Алатиэль появилась в бонжурском войске как раз в тот день, когда король поручил капитану Ларуссу отправиться на Полдень добывать у великана Акилы Пробивного волшебную реликвию.
Чумазую, оборванную девчонку подвезли какие-то сердобольные обозники. Полковые прекрасные бабы поначалу встретили это чучело с неудовольствием, но после ее душераздирающего рассказа о сожженном лесном хуторе и о замученной какими-то бродячими наемниками родне сами расплакались, накормили бедняжку, вымыли, расчесали и поделились одеждой.
По обычаю девчонка была представлена королю.
— Маловата еще, — вздохнул Пистон Девятый. — Хотя порода чувствуется. Должно быть, однажды благороднейший муж переночевал на вашем хуторе. Что ты умеешь делать?
— Все, — сказала Алатиэль. — У нас в лесу служанок не водится.
Алатиэль было самое эльфийское имя, но это ничего не значило — тысячи людей носят имена, оставшиеся от Перворожденных, потому что это звучные, красивые имена.
Король хмыкнул, хлопнул в ладоши и велел звать капитана Ларусса.
Покуда Стремглав добирался до королевского багряного шатра, немало шуток довелось ему услышать и от шлюх с белошвейками, и от собратьев-рыцарей, и от простых солдат.
— Негоже рыцарю отправляться на подвиг, не посвятив оный некоторой прекрасной бабе, — сказал король. — Вы воротите свой коротенький нос, мой храбрый капитан, от красавиц, коим мы все по мере сил служим и поклоняемся. Посмотрим, не придется ли вам по вкусу это маленькое лесное чудо…
Стремглав поднял глаза и пропал. Он еще не знал, что пропал, но его позабывшее страх сердце заколотилось так, что слышно стало всем — латы ведь усиливают всякий звук, исходящий из рыцарской груди.
— Да! — сказал он на своем родном языке, потом повторил это утверждение на всех девяти или десяти языках, которые знал.
— И чего он в ней нашел? — зашипели, зашелестели прекрасные бабы. — Ни рожи, ни кожи, кожа да кости, в чем душа держится, в базарный день пятачок цена, только на черном дворе и держать, зенки бесстыжие, белые…
Полковые красавицы уже раскаялись, что приняли такое участие в бродяжке. И, главное, будь на их месте благороднейшие дамы Плезира, то говорили бы они то же самое — и, может быть, теми же самыми скверными словами.
Глаза у Алатиэли были светлые, такие светлые, что еще немного — и стали бы они жуткими, безобразными, как у болотной нечисти бывают. Но природа, творя красоту, всегда знает, когда надо вовремя остановиться.
А волосы были желтые, но такого оттенка, который стоит всех золотистых.
Дальше случилось нечто совсем уж несусветное и небывалое.
Стремглав выхватил у горбуна, который совсем недавно услаждал собрание скабрезными куплетами, тонкострунный буляр и, взмахнув неуклюжей пятерней, пропел в честь Алатиэли даже не примитивную фламбетту и не жалобную лариоль, а полноценную атассу, которую далеко не всякий опытный кавалер сложить может. При этом он ухитрился даже не порвать ни единой струны.
Как обычно, в атассе пелось о несуществующих местах и вымышленных событиях.
За Темзой широкой,
За Сеной далекой
Зовет проповедник в крестовый поход.
За городом Йорком,
За первым пригорком
В охотничьем замке графиня живет,
Еще не светало.
К жене феодала
Пришел объясниться другой феодал.
Он ждал — не дождался,
На стену забрался
И страшное зрелище вдруг увидал.
Свиданье забыто.
Над книгой раскрытой
Застыла графиня в окне золотом.
Читает, скотина,
Не то Августина,
Не то Аквината пятнадцатый том.
Но воин — не книжник.
Огромный булыжник
Влетает, как вестник Амура, в окно.
Ужасная сцена:
Ругнувшись обсценно,
Она продолжает читать все равно.
А утром у входа
Родного феода
Повесился наш молодой феодал.
"Да, грамотность губит
Любого, кто любит!" -
Сказал сам король наш и вдруг зарыдал…
Пораженные слушатели во главе с королем не успели опомниться, а сын шорника уже содрал с себя латы, и, оставшись в одном белье, устремился вверх по склону, в сторону неприступного Чизбурга.
Пистон Девятый быстрее всех догадался, в чем дело.
— Появились подснежники, господа, — сказал он. — Бедняга Ларусс! Среди бела дня! Мон блин! Пропал посконский парнишка, подстрелят его… Дурак ты, король, и шутки твои дурацкие! — неожиданно добавил он и с размаху заехал себе по носу (пардон, виконту дю Шнобелле).
Виконт сразу распух, как у горького пропойцы, и заплакал кровью.
Под стенами Чизбурга было место, прозванное осаждающими Смертной Полянкой. От остального поросшего травой склона оно отличалось редким обилием цветов. Первыми, как полагается, вылезали подснежники, потом их сменял павлиний хвост, потом роскошные тигровые маки, на смену им приходили ночные костры, а уж под самую осень расцветали зеленые розы, хотя розы эти были не настоящие и росли не на кустах, а на высоких стеблях без всяких колючек.
Бонжурское войско было не первым, взявшим Чизбург в осаду. Всякий уважающий себя полководец пытал военное счастье под этими грозными стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78