С кем при-
дется встретиться в пути, Чилита, как и мы, не знал и попросил:
давайте держаться вместе. Он боялся, что в этапе его, суку, опоз-
нают законные воры - и тогда ему не уйти живым. А втроем как-ни-
будь отмахнемся... (Нам действительно пришлось воевать вместе с
Чилитой - но не против воров. Об этом немного погодя).
Первый этап, до Вологодской пересылки, у меня в памяти не
застрял: никаких происшествий или интересных встреч не было.
А на пересылке первым сильным впечатлением стал тюремный сор-
тир. Грязью и зловонием он мало отличался от всех советских вок-
зальных туалетов - даже в Москве, даже сейчас, есть такие же. Но
особенность вологодского была в том, что когда ты садился орлом
над бездонной дырой (тюрьма была многоэтажная, и труба диаметром
до метра соединяла все этажи), за твоей спиной со свистом проноси-
лись каловые массы: время оправки на всех этажах совпадало. И
главная задача была не поскользнуться на мокром бетоне и не уле-
теть вниз вместе с фекалиями.

- 271 -

Второе сильное впечатление - Володя-жид. В нашу камеру он не
попал: вологодские надзиратели, встречая новеньких, опытным глазом
отделяли козлищ от агнцев - по выражению лица, по одёжке, по по-
вадкам. И воры отправлялись к ворам, а фраера оставались с фраера-
ми. Это называлось "петушки к петушкам, раковые шейки в сторону".
Володя-жид был "полнота", авторитетный вор. Как-то раз, возв-
ращаясь с оправки, мы встретили его в коридоре: Володю в наручни-
ках вели куда-то два вертухая, крепко ухватив за локти. Третий шел
позади, отстав на шаг. Глаза у Жида были налиты кровью, свирепая
морда - свекольного цвета; он на голову был выше любого из низко-
рослых своих конвоиров - и вдвое шире. Шел и хрипло орал, матеря
тюрьму, советскую власть и всё на свете. Впечатление было такое,
будто ведут на расчалках бешеного жеребца - на случку. Но Воло-
дю-жида вели не на случку, а в карцер. И всё время, пока он оста-
вался в карцере, до нашей камеры доносился всё тот же яростный
хриплый рёв.
Говорили, что он сумасшедший; его репутации среди блатных это
не вредило. Ощущение опасности исходило от него, как от дикого
зверя. Даже запах, мне показалось, был звериный... Вот к такому я
не полез бы заступаться за чужой чемодан, это уж точно.
Каждой камере полагался староста. В нашей мужики выдвинули на
этот пост меня: завоевал уважение, "тиская романы" по дороге в Во-
логду. (На меня даже не шипели, когда по случаю поноса, я вынужден
был бегать к параше - прощали за прошлые заслуги). Жизнь в камере
текла спокойно и мне, как старосте, делать было нечего.
Один только раз Сашка-Чилита, вспомнив свое воровское прош-
лое, прицепился к интеллигентному ленинградцу и попытался "взять
его на бас", требуя дани: тот сидел недавно и на этапах его не ус-

- 272 -

пели "оказачить", т.е., ограбить. Не удалось это и Чилите: интел-
лигент оказался "с душком" (это означает "не слаб духом", не
трус). Сашка успел стукнуть его - но тут уже в дело вступил другой
Сашка, Переплётчиков. Кинулся и оттащил Чилиту за шиворот - как
оттаскивают за ошейник злую собачёнку. А я подошел извиниться: на-
чало инцидента я как-то прозевал.
Не помню фамилии и не помню, кем по профессии был этот наш
сокамерник - может быть даже, театральным режиссером. Нестарый че-
ловек, благообразный, с хорошими манерами. Мы разговаривали с ним
о книгах, о театре - и я здорово облажался, назвав Незнамова, ге-
роя "Без вины виноватых", Названовым, но собеседник сделал вид,
что этого не заметил. (Я-то заметил, что он только делает вид).
В Вологде мы просидели долго, месяца полтора ожидая неизвест-
но чего. Книг в пересыльную камеру не давали; мы болтали, пели,
спорили.
В наших разговорах никогда не принимал участия пожилой ли-
товский ксендз. Почти все время он проводил в молитве: закроет ли-
цо ладонями - я заметил, многие литовцы так делают - и молится,
отрешившись от всего земного. Но оказывается, он прекрасно всё
слышал. Однажды отнял ладони от лица и сказал ядовито:
- А ваш Молотов в Женеве не дал дефиницию фашизма! - И снова
углубился в беседу с богом. Так я узнал новое слово "дефиниция" -
определение.
Письма из пересыльной тюрьмы отправлять разрешалось - и мы
писали, не особенно надеясь дождаться ответа. Я написал домой, на-
писал и на Сельхоз своему наставнику Ивану Обухову. Оба письма
дошли: почта тогда, в сорок девятом году, работала куда лучше, чем
сейчас. Помню, еще с 15-го я написал два письма, одно Юлику Дунс-

- 273 -

кому в лагерь, другое в Москву тетке Вале. Перепутал конверты, и
послание, предназначенное тетке, попало к Юлику, а он получил дру-
гое, адресованное тетке. И он, и она письма прочитали и переслали
по правильным адресам, о чем каждый известил меня.
В Вологде писем я не получал; но из прежних маминых уже знал,
что в лагере умер Володя Сулимов, что умер и Леша Сухов - и что
посадили его младшего брата, школьника Ваньку. Посадили не по на-
шему делу, хотя конечно, и оно сыграло роль в его судьбе. В прош-
лом году Ваня Сухов тоже умер - но на воле, на руках у жены Вали и
дочери Машки. Ему повезло больше, чем брату - и в жизни, и в смер-
ти, и в любви.
Пока я пишу свои заметки, успели умереть многие из тех, о ком
я рассказал или собираюсь рассказать: ближайшие мои друзья Миша
Левин и Витя Шейнберг, Шурик Гуревич, Олави Окконен, Женя Высоц-
кий, интинская красавица Ларисса Донати, дочь Карла Радека умница
Соня. И два стукача: Аленцев и Виктор Луи. (Стукачи умирают, но
дело их, боюсь, живёт). Наверно, надо торопиться, чтобы успеть до-
писать...
Политических споров на вологодской пересылке мы почти не ве-
ли, поскольку не было больших идейных разногласий: своей нелюбви к
Сталину уже можно было не стесняться и не скрывать. Все понимали,
что едем туда, откуда возврата скорей всего не будет.
Спорили больше по пустякам: сколько было в России генералис-
симусов, жива или не жива Фанни Каплан и о том, как правильно
петь: "Кирка, лопата - это мой товарищ" или "Кирка, лопата, стали
мне друзьями". А в другой песне: "Я вор, я злодей" или "Я вор-ча-
родей". Спорили и ни до чего не договаривались.
Я старался примирить спорящих: и ты прав, и ты прав. Ведь ед-

- 274 -

ва ли найдется мало-мальски популярная песня, текст которой не об-
рос вариантами. Очень часто слова оказываются слишком сложны для
поющих и они их упрощают. Уверен, что в русском тексте "Интернаци-
онала" когда-то рифмовалось "разроем" и "построим", и только потом
"разроем" превратилось в "разрушим":
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120