В центральном нефе по обе стороны от прохода ровными шеренгами стояли скамьи – не менее чем по двадцать в каждом ряду. Сводчатый по­толок украшала великолепная лепнина. Старинные медальоны по-прежнему прочно удерживались на сво­их местах. Когда-то оттуда, несомненно, свисали ке­росиновые лампы. Витражи в окнах прекрасно сохра­нились и сейчас, на фоне света уличных фонарей было отчетливо видно, с каким мастерством и любовью вы­полнены их рисунки, правда без человеческих фигур. В нижней части каждого окна красивыми буквами были выведены имена небесных покровителей. Ал­тарь освещался только свечами, укрепленными на подставке перед гипсовой статуей Царицы Небес­ной – Святой Девы Марии с изысканно украшенной короной на голове.
Судя по всему, часовня сохранилась в том виде, в каком ее оставили сестры-монахини, когда здание продали. Уцелел даже сосуд со святой водой. Однако его не держал в своих руках гигантский ангел – со­суд представлял собой простой формы мраморную чашу на небольшом постаменте.
При входе в часовню я обратил внимание на хоры над головой, и меня поразила скромность и в то же время гармоничная величавость их архитектурного решения. Интересно, каково это, жить в доме с соб­ственной часовней? Две сотни лет назад я тоже пре­клонял колени в личной часовне моего отца. Но в на­шем замке это была всего лишь крохотная комната с каменными стенами. А здесь передо мной прости­ралось огромное помещение, оснащенное даже ста­ринными электрическими вентиляторами в виде ко­леблющихся вееров, которые предназначались для охлаждения воздуха в периоды летнего зноя. И, тем не менее, оно не в меньшей степени казалось проникну­тым искренностью веры, чем скромная отцовская ча­совня.
Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалось мне, и вдруг сам монастырь перестал вос­приниматься как обыкновенное культовое соору­жение и превратился в моем воображении в вели­чественный дворец. Мне представилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, ка­кой одобрила бы Дора, а тому, какой всегда привле­кал меня самого; то есть купаюсь в роскоши и каж­дый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам в великолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.
О, я просто влюбился в этот монастырь! Он вос­пламенил мой разум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большого современного го­рода и обустроить в нем свое жилище, величествен­ное, роскошное и безопасное! Я вдруг позавидовал Доре… Нет, вернее будет сказать, что мое уважение к ней многократно возросло.
В Европе очень многие живут в таких многоэтаж­ных особняках с ухоженными внутренними двори­ками, огражденными боковыми крыльями строений. В Париже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться в столь великолеп­ном месте приобретает особую привлекательность.
Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучать здесь женщин, делать из них искусных про­поведниц, способных нести людям Слово Божие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святой Франциск или Бонавентура.
Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ее веру, Дора сможет жить здесь с поисти­не королевской пышностью.
Каким образом я могу повлиять на Дору – хватит ли у меня сил? Соответствует ли это ее желаниям, ес­ли я все же каким-то образом смогу убедить ее в не­обходимости принять огромное наследство и превра­титься в принцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасенным от нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?
Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, как это свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картины роскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации! Ужасно, Лестат! Стыдно!
Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мыс­ли? А что? Мы могли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громко рассмеял­ся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.
Я вновь оказался в полном одиночестве и насторо­женно прислушался.
– Попробуй только осмелиться приблизиться ко мне сейчас, – прошептал я, обращаясь к своему пре­следователю, хотя знал, что его нет рядом. – Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не в мень­шей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».
Интересно… А что, если преследователь сейчас сме­ется надо мной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»
Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела к ограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, – надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! – обращусь взглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.
Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Я не забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришел сюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спе­шить, мне необходимо время.
Мои шаги гулким эхом отдавались в часовне. Меня это не смущало. Маленькие рельефные вехи остано­вок крестного хода по-прежнему оставались на своих местах – в простенках между витражными окнами по периметру стен, но алтарь исчез. Вместо алтаря в предназначенной для него нише стояло гигантское распятие.
Распятия всегда привлекали и восхищали меня. Существует неисчислимое множество способов передачи разнообразных деталей, и искусные произведе­ния мастеров, изображавших распятого Христа, бук­вально заполняют художественные сокровищницы всего мира и те храмы и базилики, которые тоже пре­вращены в музеи. Но это распятие даже на меня про­извело колоссальное впечатление. Выполненное в реалистической манере, характерной для конца де­вятнадцатого столетия, оно было поистине огромным и, несомненно, старинным. Короткая набедренная по­вязка Христа как будто трепетала на ветру, а его лицо с глубоко запавшими щеками было исполнено неиз­бывной печали.
Этот шедевр, безусловно, принадлежал к числу находок Роджера. Во-первых, распятие было несораз­мерно велико для ниши алтаря, а во-вторых, по мас­терству исполнения резко выделялось на фоне всего остального убранства часовни. Уцелевшие гипсовые статуи миловидной, но ничем не примечательной Те­резы из Лизье в ее неизменном наряде монахини-кармелитки с распятием и букетом роз в руке, свято­го Иосифа с лилией и даже статую самой Царицы Небесной с короной на голове, стоявшую в предна­значенном ей святилище сбоку от алтаря, никак нель­зя было назвать великими произведениями искус­ства. Да, они были выполнены в человеческий рост, аккуратно раскрашены, но не более.
В противоположность им распятый Христос вы­зывал в душе бурю эмоций, заставлял человека заду­маться, принять в душе какое-то решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135