И когда в конце сентября первая складка (так называется черновая сборка всего материала, подложенная в сценарной после­довательности) была готова, дружки с телевидения немедленно сле­телись на «Мосфильм». И опять был бой – придирки, наскоки, по­дозрения, намеки лились рекой.
У меня сохранилось заключение творческого объединения «Экран» по поводу этого просмотра, подписанное редактором И. Власовой и утвержденное Б. Хессиным. Вот его текст:
«Гусар» – динамичная, смешная комедия, обладает пафосом притчи о благородстве и самопожертвовании, утверждает гуманис­тические идеалы. Работу отличает яркий диалог и юмор авторской речи...»
После вступления, которое было «за здравие», шли замечания, поправки и пожелания явно «за упокой».
«В стилистической структуре фильма представляется излишней концовка эпизода расстрела Бубенцова (его смерть)...»
И в устной дискуссии Б. Хессин и его помощники напустились на трагический финал. Мы сопротивлялись, но чиновников это не оста­новило. Устное замечание еще можно как-то игнорировать. Но сде­ланное на бумаге, оно обретало силу непреложной истины. Сделать подобное критическое высказывание было равносильно тому (я не сравниваю качество произведений и дарования авторов), как если бы Толстому посоветовали, чтобы Анна не бросалась под поезд, Шекспиру порекомендовали бы оставить в живых, на его выбор, либо Ромео, либо Джульетту, а Островскому запретили бы убивать Ларису.
Было еще пятнадцать пунктов замечаний, где требовалось сокра­тить и выбросить то, что не устраивало телевизионных командиров. Мы устали, больше того, изнемогали в неравной борьбе. Кое на что мы согласились, ибо сила была не на нашей стороне. Но оставить Бубенцова в живых для нас было попросту исключено. Это делало бы нашу картину уязвимой, она превращалась бы в балаган, в ерничество над святым. Если герой не заплатит жизнью за свое прозре­ние, фильм, по сути, не состоится.
Обсуждений, пока писался сценарий и снималась картина, было немало. На каждом из них мы несли потери, теряли реплики, сцены, ситуации, вещь выхолащивалась, становилась более аморфной, беззубой, упрощенной. Ни на одном из обсуждений мы ничего не при­обрели, мы только проигрывали. Война велась с неизменным нашим поражением. У нас оставалось только одно право, к которому, в конце концов, и свелась вся эта длинная битва с телевидением, – право довести картину до конца. Мы отдавали многое, лишь бы уце­лела картина. Теперь нас, конечно, легко осуждать... Картина ухуд­шалась на глазах, но все равно для руководителей телевидения она оставалась персоной «нон грата»...
Ноябрь 1980 года. Фильм готов на двух пленках, то есть все реп­лики, музыка, шумы сведены на одну звуковую пленку, а все изобра­жение – кадры, сцены, пейзажи – смонтировано, склеено в единый, связный рассказ. Картина, по сути, готова, но существует как бы в макете, сделанном в натуральную величину. Для того чтобы она стала реально существующей, требуется печатать на одну общую кинопленку изображение и звук. Тогда-то фильм можно уложить в круглые жестяные коробки, в каждую из которых умещается рулон длиной в 10 минут или, как у нас говорят, «часть». И вот тут фильм считается окончательно готовым.
На «Мосфильме» была назначена предварительная сдача нашей картины. Ее принимало руководство телевидения во главе со С. И. Ждановой и дирекция «Мосфильма». После просмотра гене­ральный директор студии Н. Т. Сизов, порядочнейший человек, тот самый, который сумел сделать безнадежное – извлек из небытия, из закрытия нашу ленту и добился продолжения работы, высказался против трагического финала. Актер Бубенцов, по его мнению, не должен умирать. Он был искренен, он так считал, ибо был воспитан по-советски. Кстати, в Сизове никогда не было двуличности. В слова Сизова вцепился Хессин и стал тоже горячо протестовать против смерти одного из главных героев. Господи, как у нас не лю­били показывать грустное и неприятное! «Оберегали», «утешали» народ! Это был тот самый пункт, который мы с Гориным уступить никак не могли. Мы переглянулись, напряглись и приготовились к очередному отпору. Семен Михайлович Марьяхин занервничал, предугадывая схватку. Он был нашим союзником, но при этом чи­новником. Ему было предписано послушание. Но вдруг случилось непредвиденное! Стелла Ивановна Жданова – заместитель мини­стра телевидения – сыграла благородную роль. Она выступила в защиту печального финала. Она умно и резонно сказала о жанре трагикомедии, о том, что иначе разрушится авторский замысел, что фильм превратится в безделицу. Это было спасение! Сизов пожал плечами и не стал спорить – ведь фильм снимался по заказу телеви­дения, а Жданова была авторитетным представителем заказчика. Мосфильмовская хата Сизова в этом случае была с краю. Замолчал и изумленный Хессин, ибо он подчинялся Ждановой по служебной субординации. В общем, нам неслыханно повезло! Правда, под это дело у нас еще оттяпали несколько острых фраз, но все равно мы были рады – удалось сберечь главное, на что все время покуша­лись.
Нам дали разрешение – печатать копию на одну пленку. После этого оставалась последняя инстанция – просмотр фильма Мамедовым, первым грозным замом Лапина. Сам министр, как правило, не смотрел развлекательные передачи и фильмы. Он держал руку на пульсе высокой политики – трансляции правительственных меро­приятий. К примеру, вручения членами Политбюро орденов друг Другу, которые сопровождались сочными поцелуями и благодарст­венными речами, прочитанными по бумажке.
В начале декабря мы – Марьяхин, Горин и я – прибыли в про­смотровый зал Гостелерадио. Вскоре в зал вошел Мамедов. Об этом просмотре, к сожалению, не могу рассказать, так как время подоб­ной откровенности еще не настало. После того как картина кончи­лась, Мамедов буркнул что-то невнятное, причем не в переносном смысле, а в прямом, – что мы предпочли трактовать как одобрение. При этом присутствовал Хессин и сразу же, как опытный царедво­рец, поволок меня одного к Лапину – сообщить о том, что фильм готов и принят. Меня, усталого, опустошенного, ввели в кабинет министра, и я должен был там что-то изображать. Хессин в беседе ввер­нул шефу, что картина «О бедном гусаре...» закончена.
– Мамедов смотрел? – поинтересовался Лапин. Я утвердительно кивнул.
– Мамедов смотрел? – еще раз спросил Лапин у Хессина, и я понял, что он мнению Мамедова придавал большое значение.
– Мы только что из зала, – доложили мы вместе с Хессиным.
– Что он сказал? – осведомился министр.
Я пробормотал нечто нечленораздельное, ибо объяснить мнение Мамедова оказалось нелегко, но Хессин меня «перевел» как надо, сказав, что у Мамедова хорошее впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187