Такой способ изло­жения возможен для театра (и то не для современного), но абсолют­но исключается для кино. Длиннющая экспозиция знакомит нас за­очно с героями драмы, вводит в круг их проблем, подробно рассказывает о взаимоотношениях персонажей. В этой беседе двух действу­ющих лиц – огромный поток информации, притом очень простран­ной, развернутой, с нюансами и деталями. Известная поговорка, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», как мне думается, подходила и к данному случаю. И мы решили показать то, о чем рассказывали Кнуров и Вожеватов, то есть заменить рассказ показом. Сделать своего рода реконструкцию прошлого. Разумеется, показать не все, а взять только самые важные, самые существенные, самые значительные события из прошлой жизни наших героев.
Уже после окончания картины, работая над сюжетом о дорево­люционном немом кино для «Кинопанорамы», я узнал, что анало­гичная попытка была сделана в фильме «Жизнь Барона». В этой ленте, к сожалению не сохранившейся, основываясь на текстах пер­сонажей, сценарист и режиссер восстановили жизнь Барона из горьковской пьесы «На дне». Фильм рассказывал о том, как блестящий аристократ дошел до нищенской жизни в ночлежке. Роль Барона с блеском исполнил любимец зрителей В. Максимов...
У нас много спорят о том, какой должна быть экранизация. Обя­зана она буквально воспроизвести на экране творение писателя или же возможно свободное изложение классического произведения «по мотивам»? Мне кажется, это схоластический спор. В каждом кон­кретном случае надо и решать конкретно. Зависит это от множества причин. Во-первых, от вещи, которую экранизируют. Одно произве­дение легко переводится в экранную форму, и тогда, наверное, не следует прибегать к фантазиям и вольностям. Другое произведение в чистом виде невозможно воскресить на экране – получится элемен­тарная киноиллюстрация. Тогда просто необходимо драматургичес­кое вмешательство современного автора. Как ни крути, важнее все-таки передать «дух» классического творения, нежели его «букву». Приступая к созданию экранизации, нужно проникнуться всем на­строем автора, влезть целиком и полностью в ткань его труда, почувствовать душевные движения писателя, понять его человеческие и гражданские импульсы, раствориться в его персонажах. Потом уже, исходя из всего этого, попытаться создать новое драматургичес­кое произведение. И при этом непременно поверять каждую свою находку, каждую свою фразу именем, биографией, индивидуальнос­тью писателя. Это кропотливый труд. Он требует уважения и беско­рыстной любви к чужому произведению, своеобразного растворения в чужом замысле, в чужой самобытности и при этом сохранения соб­ственного «я», дабы не превратиться в подельщика-копииста.
И, конечно же, решающим фактором является, кто именно делает экранизацию. Да, очень существенно ЧТО, да, очень важно КАК, но еще более значительно – КТО.
И тут я становлюсь в своих рассуждениях на весьма скользкий путь. Как определить, кто имеет право инсценировать бессмертные ценности нашей культуры? Кому можно разрешить? Кому нельзя да­вать в руки бесценное духовное наследие? Как угадать, что получит­ся? Не исказит ли, не опошлит, не выпрямит ли тот или иной деятель классический шедевр? Ведь сколько замечательных творений уже по­гублено, буквально растоптано бездарными экранизаторами! Насто­ящая удача случается очень редко. Как предусмотреть, какое класси­ческое произведение окажется созвучным нашему времени, а какое, несмотря на его достоинства, не вызовет отклика в душах, останется мертвым костюмным фильмом?
Я думаю, все эти проблемы неразрешимы. Конечно, можно вооб­ще перестать делать экранизации. К этому, кстати, взывают «буквое­ды от филологии». Они регулярно требуют запрета на экранизацию классики, считая именно себя преемниками и хранителями духовно­го богатства. Они стремятся навесить большой амбарный замок на все классическое наследие. Тогда проблема решится – не будет ни удач, ни провалов. Попросту ничего не будет...
Легко сказать «воссоздать прошлую жизнь персонажей»... Но ведь тогда придется дописывать за Островского, досочинять эпизо­ды, а это и трудно и порой бестактно, не говоря уж о том, что подоб­ное самоуправство вызовет гнев многих литературоведов. После многократного, очень внимательного прочтения я увидел, что эпизо­ды, если их умело извлечь из беседы Кнурова и Вожеватова, практи­чески все намечены, излишне проявлять ненужную фантазию. Что же касается диалогов, то тут тоже надо прибегнуть к помощи Александ­ра Николаевича Островского.
Каждый большой писатель в своих сочинениях создает собствен­ный мир. Этот мир подчас населен однотипными или родственными по характеру персонажами. Героями произведений управляют зако­ны, созданные властителем этого мира, то есть автором. Недаром говорят «мир Шекспира», «мир Бальзака», «мир Достоевского». Вспомните – таких субъектов, как сухой и недобрый мистер Домби, можно встретить во многих диккенсовских книгах. Так же кочуют по страницам его книг мальчуганы вроде Оливера Твиста или Пипа-Филиппа, которым выпадает угрюмое, полное тяжких ударов судь­бы детство. Зловещие старухи, беспечные шарлатаны, добрые бродя­ги и моряки, сухари-стряпчие населяют «землю» Диккенса. Или возьмем, к примеру, неистовое пространство, которое заселил гени­альный Достоевский. При разнообразии сюжетов и огромной плот­ности населения его романов – если вглядеться попристальнее – можно обнаружить сходство между иными героями. Рогожин и Митя Карамазов очень близки друг другу. Духовное родство, несомненно, связывает Алешу Карамазова и князя Мышкина. А Гру-шенька и Настасья Филипповна, по сути, разновидности одного женского типа и характера. Можно привести еще немало примеров.
А, Н. Островский тоже создал свою, непохожую на мир других писателей вселенную. Его пристальный, наблюдательный глаз из­влек из суеты жизни и поместил в драматургическое зеркало своего времени множество самых разных типов. Тут и купцы-толстосумы с их дремучими женами-купчихами, их наивные или, наоборот, прак­тичные дочки-барышни, предприимчивые приказчики, вздорные ба­рыни-старухи, оборотистые, пронырливые свахи, хитрые карьерис­ты-чиновники, глупцы-генералы, надутые самодуры-богатеи, пыл­кие вдовушки, игроки, соблазнители, выпивохи-артисты, воротилы-миллионщики, разорившиеся дворяне... Чтобы только перечислить всю эту персонажную галерею, понадобится очень много бумаги.
Представление об Островском как о знатоке купечества, разуме­ется, верно, но оно справедливо только по отношению к первому пе­риоду его творчества. А потом в «доме Островского» селились и размножались персонажи из других социальных слоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187