А через неделю от жителей Линкольна пришло известие, что граф Честер и его кровный брат Вильям де Роумаре при помощи необычной уловки взяли Линкольнскую крепость. Они отправили своих жен навестить жену констебля. Через несколько часов прибыл граф Честер, якобы для того, чтобы забрать своих дам. За исключением меча, у него не было оружия, и его сопровождали только три рыцаря, , поэтому его приняли без какой-либо тревоги. Но внезапно его рыцари напали на охрану, захватили все оружие, какое они смогли найти, и завладели воротами и подъемным мостом. А затем с наскоку въехал его брат с сильной группой, с помощью которой разогнал весь королевский гарнизон.
Стефан бросился на север, но Честер и Роумаре не бездействовали. Они ввели в крепость много людей, гораздо больше, чем достаточно, чтобы овладеть не только самой крепостью, но и запугать жителей и удерживать стены города. Теперь и Валеран заговорил о мире. Он подчеркивал, что Честер и Роумаре не признавали императрицу и что было бы несчастьем, если бы такие сильные бароны перешли на другую сторону. Он напомнил Стефану, как был огорчен Честер соглашением с королем Дэвидом, по которому Кам-брию, которую Честер считал своей, отдали принцу Генри, и сказал, что если бы Честер и Роумаре принесли присягу на верность и поклялись оборонять Линкольнское графство от Матильды и Глостера, то лучше было бы позволить им владеть крепостью и городом.
Это был разумный совет. Я помню, в какой был тревоге относительно этого соглашения с королем Дэвидом и как я даже упоминал о вызове Честера королю, когда высказывался против соглашения. Однако теперь я должен был прикусить язык, чтобы удержаться от возгласов против идеи Валерана. Я почувствовал, что Валеран был злым гением короля, умным, извращенным созданием, который приносил беду даже тогда, когда то, что он предлагал, казалось прекрасным. Но в данном случае все согласились с Вале-раном. Возразил только смещенный констебль, но его позорное изгнание из крепости сделало все его возражения смешными.
Мир был заключен, хотя я не думаю, что в это время король был любезен с Валераном. Я полагал, что он без особой охоты принял присягу у Честера и Роумаре. Тем не менее они поклялись на святых мощах своими собственными душами и душами родителей и детей, что будут верными вассалами и непременно во всех случаях будут поддерживать короля. Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.
Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.
В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.
Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.
– Пусть подойдет, – сказал Стефан.
Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда. Он подошел прямо к ногам Стефана и стал на колени, в своей тревоге ухватившись за мантию короля.
– Если вы желаете покарать их, сир, – его голос был резким, но совсем тихим, а его глаза излучали нетерпение, – то знайте, что Честер и Роумарс и их жены чувствуют себя свободно в Линкольнской крепости и отослали прочь всех людей, которых они вызвали, чтобы держать крепость и город. Если вы придете быстро, мы откроем вам город. Вы сможете окружить крепость и очень легко взять их. Мы даже будем сражаться вместе с вами.
– Я…
Я подумал, что король скажет: «Я не могу сделать этого, я только что принял их присягу служить верой и правдой и поклялся „защищать их от врагов так же, как они защитят меня от моих“. Я мог бы понять, почему он колеблется, только что пообещав (слишком поспешно, как обычно) помочь жителям Линкольна. Но вместо этого он сказал:
– Я должен посоветоваться с моими баронами. Сейчас ступай, но возвращайся после ужина. Бруно, он жестом обратился ко мне, – отправляйся в кабинет.
Годы спустя я смирился с фактом, что честь короля – это не моя честь, что мой долг – служить ему, а не быть его совестью, но до тех пор пока ошибки Стефана, по крайней мере те, о которых я знал, были просто оплошностями. Сейчас было другое. В то время, когда он разговаривал со своими командующими людьми, приказывая их отрядам приготовиться к походу, и говорил им, куда идти, даже Валеран и Ипрс, чья собственная совесть не была безупречной, выглядели ошеломленными, а Джоффрей де Мандевилль смотрел с отвращением.
Все они протестовали, но Валерана и Ипрса скоро уговорили, а Мандевилль, хоть и с кислым видом, замолчал, когда Стефан подчеркнул, что раз Честер и Роумарс будут благополучно заключены в тюрьму, то исключаются любые шансы на то, что овд» снова поднимут восстание и не будет необходимости давать им все больше и больше, покупая их верность. К тому же Стефану напомнили его люди, что жена Честера была дочерью Роберта Глостера, и могла дать сильное ручательство для договоренности с Глостером. Вдобавок, король поклялся, что, когда Глостер будет разбит и Матильда уберется из Англии, он возместит Честеру и Роумаре их убытки. Это была бы только необходимость, целесообразная во время великого кризиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Стефан бросился на север, но Честер и Роумаре не бездействовали. Они ввели в крепость много людей, гораздо больше, чем достаточно, чтобы овладеть не только самой крепостью, но и запугать жителей и удерживать стены города. Теперь и Валеран заговорил о мире. Он подчеркивал, что Честер и Роумаре не признавали императрицу и что было бы несчастьем, если бы такие сильные бароны перешли на другую сторону. Он напомнил Стефану, как был огорчен Честер соглашением с королем Дэвидом, по которому Кам-брию, которую Честер считал своей, отдали принцу Генри, и сказал, что если бы Честер и Роумаре принесли присягу на верность и поклялись оборонять Линкольнское графство от Матильды и Глостера, то лучше было бы позволить им владеть крепостью и городом.
Это был разумный совет. Я помню, в какой был тревоге относительно этого соглашения с королем Дэвидом и как я даже упоминал о вызове Честера королю, когда высказывался против соглашения. Однако теперь я должен был прикусить язык, чтобы удержаться от возгласов против идеи Валерана. Я почувствовал, что Валеран был злым гением короля, умным, извращенным созданием, который приносил беду даже тогда, когда то, что он предлагал, казалось прекрасным. Но в данном случае все согласились с Вале-раном. Возразил только смещенный констебль, но его позорное изгнание из крепости сделало все его возражения смешными.
Мир был заключен, хотя я не думаю, что в это время король был любезен с Валераном. Я полагал, что он без особой охоты принял присягу у Честера и Роумаре. Тем не менее они поклялись на святых мощах своими собственными душами и душами родителей и детей, что будут верными вассалами и непременно во всех случаях будут поддерживать короля. Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.
Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.
В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.
Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.
– Пусть подойдет, – сказал Стефан.
Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда. Он подошел прямо к ногам Стефана и стал на колени, в своей тревоге ухватившись за мантию короля.
– Если вы желаете покарать их, сир, – его голос был резким, но совсем тихим, а его глаза излучали нетерпение, – то знайте, что Честер и Роумарс и их жены чувствуют себя свободно в Линкольнской крепости и отослали прочь всех людей, которых они вызвали, чтобы держать крепость и город. Если вы придете быстро, мы откроем вам город. Вы сможете окружить крепость и очень легко взять их. Мы даже будем сражаться вместе с вами.
– Я…
Я подумал, что король скажет: «Я не могу сделать этого, я только что принял их присягу служить верой и правдой и поклялся „защищать их от врагов так же, как они защитят меня от моих“. Я мог бы понять, почему он колеблется, только что пообещав (слишком поспешно, как обычно) помочь жителям Линкольна. Но вместо этого он сказал:
– Я должен посоветоваться с моими баронами. Сейчас ступай, но возвращайся после ужина. Бруно, он жестом обратился ко мне, – отправляйся в кабинет.
Годы спустя я смирился с фактом, что честь короля – это не моя честь, что мой долг – служить ему, а не быть его совестью, но до тех пор пока ошибки Стефана, по крайней мере те, о которых я знал, были просто оплошностями. Сейчас было другое. В то время, когда он разговаривал со своими командующими людьми, приказывая их отрядам приготовиться к походу, и говорил им, куда идти, даже Валеран и Ипрс, чья собственная совесть не была безупречной, выглядели ошеломленными, а Джоффрей де Мандевилль смотрел с отвращением.
Все они протестовали, но Валерана и Ипрса скоро уговорили, а Мандевилль, хоть и с кислым видом, замолчал, когда Стефан подчеркнул, что раз Честер и Роумарс будут благополучно заключены в тюрьму, то исключаются любые шансы на то, что овд» снова поднимут восстание и не будет необходимости давать им все больше и больше, покупая их верность. К тому же Стефану напомнили его люди, что жена Честера была дочерью Роберта Глостера, и могла дать сильное ручательство для договоренности с Глостером. Вдобавок, король поклялся, что, когда Глостер будет разбит и Матильда уберется из Англии, он возместит Честеру и Роумаре их убытки. Это была бы только необходимость, целесообразная во время великого кризиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154