.. Но прежде чем эта мысль оформилась до конца, я увидела сидевшую на моем сундуке молодую девушку, которая быстро поднялась и приблизилась к кровати. Худенькая, одетая почти в рубище, дрожа от робости, она, однако, заговорила на прекрасном французском, объясняя, что послана Бруно, чтобы помочь мне сегодня одеться.
– Но кто же ты – спросила я, понимая, что несмотря на знание языка, она не могла быть служанкой никакой придворной дамы. На это указывали уже ее лохмотья, а само обращение ко мне – почтительность, какую никогда не высказала бы горничная госпоже, которую все считают полоумной, – окончательно убедило меня в этом.
Она смутилась, а затем отрезала: – Бруно сказал, чтобы я говорила только правду. Так вот. Меня зовут Эдна, я – путана, но больше не могу продолжать свое ремесло. Надеюсь, вы не станете сердиться? Бруно пожалел меня и предложил мне эту работу. Он сказал, что вы проследите, чтобы меня накормили.
На мгновение я обомлела, не в состоянии вымолвить ни слова от переполнившей меня ярости. Но вид этой явно голодной девушки постепенно умерил мой гнев до любопытства, – И ты знаешь, как зашнуровывают приличное платье? – обратилась я к ней с самым незначащим вопросом из всех, бередивших мою голову.
– Да, сударыня. Я… служила в одном месте для господ, где надевали прекрасные платья.
– И Бруно спал с тобой? – таков был мой следующий вопрос. Я сама гораздо более удивилась сорвавшимся с языка словам, нежели эта девушка. Но какое мне дело до того, была ли она удивлена.
– Я спала с ним раз или два, – согласилась она, глядя в пол. – Но он не часто посещал то место, где я работала, разве что только с друзьями. Пожалуйста, не обижайте меня. Он говорил, что вас это не волнует…
Ее голос был довольно тверд, но дрожала она еще сильнее, на лице выступил пот. – Зачем мне обижать тебя? – спросила я. – Если бы я сердилась, то только на Бруно, и пострадал бы от этого он, а не ты. А пока, раз уж мне все равно нужна горничная, я воспользуюсь твоими услугами.
Говоря это, я посмотрела на ее руки. Я ожидала, что мне придется не только велеть ей вымыть их, но и объяснить, как это делается. Однако они были чистыми, а ногти аккуратно подстрижены. Ее лохмотья, хоть и покрытые несмываемыми пятнами, не издавали запаха. Я подумала о том, что показалось мне вначале неслыханным оскорблением – или невероятной глупостью, – и рассмеялась.
Эдна набралась смелости. – Мне помочь вам встать, сударыня? Вода для умывания готова. Вам принести кувшин?
– Да, кувшин. Встану я как-нибудь сама. Говорили мы немного. На мои вопросы я могла получить ответы только от самого Бруно. А может быть, подумала я, он не ожидал, что я начну задавать вопросы девушке. Возможно, супруге знатного дворянина не к лицу так поступать, а следует принимать как должное оказываемые услуги? Если бы я не задавала вопросов, то и не оскорбилась бы, ибо Эдна была хорошей горничной. И все же, раз Бруно велел ей говорить правду, значит, видимо, он хотел, чтобы я узнала, что она путана, притом используемая им в свое время.
Когда я вышла к завтраку в зал королевы, то все еще ломала голову по поводу Бруно и Эдны, как будто мне не хватало собственных проблем. Взволнованные голоса и радостное настроение женщин лишь стороной коснулись моего сознания. Затем я вдруг почувствовала на себе взгляд королевы и быстро подняла глаза. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась мне и отвела свои глаза в сторону, но этого было достаточно, чтобы понять: оживленная беседа имеет какое-то касательство ко мне. Собирая на стол хлеб, сыр и вино, в течение нескольких минут я сложила из обрывков доносившихся разговоров, высказываний и восклицаний свое представление о главной новости: король Дэвид потерпел грандиозно-кровавое поражение в битве под местечком, которое называют Норталлертон.
Не знаю, что хотела увидеть королева на моем лице. Вряд ли там можно было найти что-нибудь, кроме пустого безразличия. Когда-то я отчетливо ощущала, что король Стефан – мой злейший враг, поскольку его посланник разозлил моего отца и вынудил его встать на тропу войны, приведшую к гибели и отца, и брата. Но свирепый гнев и полынная горечь моей печали, казалось, растаяли в бездне этих потерянных месяцев. Теперь передо мной не было объекта, заслуживающего ярой ненависти или вызывающего отчаянный страх. Не осталось в живых никого из тех, которых я любила, – и не было мне дела ни до какой битвы, чем бы она ни закончилась: победой или разгромом.
Вероятно, более достойную дочь, чем я, огорчали бы потери, что нес король, которого поддерживал когда-то мой отец, но я никогда не разделяла политических привязанностей и убеждений отца, а теперь вообще не любила всех королей и все их дела. Почему я должна любить короля Дэвида? О, если бы он не начинал эту войну, которая стала причиной смерти отца, да и Магнуса тоже! Да еще и по какому поводу война! За право Матильды править страной, будь проклята ее гордыня и жадность! А король Стефан отобрал у меня Улль, хотя я была ни в чем не виновата.
Я нашла местечко присесть, со злостью откусила кусок бутерброда, чуть помедлила и стала старательно его жевать. Разве я должна быть голодна, удивилась я, если сделала уже глоток вина? Хотя мой отец и братья умерли сравнительно недавно, но горе мое было уже приглушенным, сдержанным. Сейчас я чувствовала больше злости на этих тупиц королей и их раздоры, чем скорбь. Наверное в эти месяцы, которые не сохранились в моей памяти, я, отгоревала, и печаль моя затихла, как это бывает со всеми бедами. Вспоминая моих родных, я уже не испытывала этих выматывающих, опустошающих приступов боли и отчаяния. Была только боль одиночества. А от сознания, что в мире не осталось никого, кто бы любил меня или кого я могла бы любить, мгновенно тускнели все краски жизни.
И все же тупая опустошенность не могла больше душить меня. Для меня забрезжил луч надежды. Я могла вернуть Улль… с помощью Бруно… И может быть, после того, как я вернула бы наши земли, мне не нужно было больше терпеть его.
Вдруг у меня пробежал мороз по коже: я снова почувствовала, что за мной наблюдают. Но на этот раз я не поймала на себе взгляда королевы. Я понимала, что, хотя Бруно и любимчик короля, вернуть ему Улль будет нелегко. А может, вообще это делалось только для того, чтобы успокоить меня?
Я не знала, каким влиянием обладает королева, – некоторых женщин понять очень сложно. У Мод не было претензий на власть. Она не была ни кроткой, ни деспотичной, держала себя легко и уверенно и с женщинами, и с мужчинами, которые служили ей. Но каким бы ни было ее влияние на мужа, недоверие, которое королева испытывала ко мне, могло, конечно, помешать убедить короля передарить земли. Нет, Бруно не лгал насчет недоверия ко мне Мод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
– Но кто же ты – спросила я, понимая, что несмотря на знание языка, она не могла быть служанкой никакой придворной дамы. На это указывали уже ее лохмотья, а само обращение ко мне – почтительность, какую никогда не высказала бы горничная госпоже, которую все считают полоумной, – окончательно убедило меня в этом.
Она смутилась, а затем отрезала: – Бруно сказал, чтобы я говорила только правду. Так вот. Меня зовут Эдна, я – путана, но больше не могу продолжать свое ремесло. Надеюсь, вы не станете сердиться? Бруно пожалел меня и предложил мне эту работу. Он сказал, что вы проследите, чтобы меня накормили.
На мгновение я обомлела, не в состоянии вымолвить ни слова от переполнившей меня ярости. Но вид этой явно голодной девушки постепенно умерил мой гнев до любопытства, – И ты знаешь, как зашнуровывают приличное платье? – обратилась я к ней с самым незначащим вопросом из всех, бередивших мою голову.
– Да, сударыня. Я… служила в одном месте для господ, где надевали прекрасные платья.
– И Бруно спал с тобой? – таков был мой следующий вопрос. Я сама гораздо более удивилась сорвавшимся с языка словам, нежели эта девушка. Но какое мне дело до того, была ли она удивлена.
– Я спала с ним раз или два, – согласилась она, глядя в пол. – Но он не часто посещал то место, где я работала, разве что только с друзьями. Пожалуйста, не обижайте меня. Он говорил, что вас это не волнует…
Ее голос был довольно тверд, но дрожала она еще сильнее, на лице выступил пот. – Зачем мне обижать тебя? – спросила я. – Если бы я сердилась, то только на Бруно, и пострадал бы от этого он, а не ты. А пока, раз уж мне все равно нужна горничная, я воспользуюсь твоими услугами.
Говоря это, я посмотрела на ее руки. Я ожидала, что мне придется не только велеть ей вымыть их, но и объяснить, как это делается. Однако они были чистыми, а ногти аккуратно подстрижены. Ее лохмотья, хоть и покрытые несмываемыми пятнами, не издавали запаха. Я подумала о том, что показалось мне вначале неслыханным оскорблением – или невероятной глупостью, – и рассмеялась.
Эдна набралась смелости. – Мне помочь вам встать, сударыня? Вода для умывания готова. Вам принести кувшин?
– Да, кувшин. Встану я как-нибудь сама. Говорили мы немного. На мои вопросы я могла получить ответы только от самого Бруно. А может быть, подумала я, он не ожидал, что я начну задавать вопросы девушке. Возможно, супруге знатного дворянина не к лицу так поступать, а следует принимать как должное оказываемые услуги? Если бы я не задавала вопросов, то и не оскорбилась бы, ибо Эдна была хорошей горничной. И все же, раз Бруно велел ей говорить правду, значит, видимо, он хотел, чтобы я узнала, что она путана, притом используемая им в свое время.
Когда я вышла к завтраку в зал королевы, то все еще ломала голову по поводу Бруно и Эдны, как будто мне не хватало собственных проблем. Взволнованные голоса и радостное настроение женщин лишь стороной коснулись моего сознания. Затем я вдруг почувствовала на себе взгляд королевы и быстро подняла глаза. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась мне и отвела свои глаза в сторону, но этого было достаточно, чтобы понять: оживленная беседа имеет какое-то касательство ко мне. Собирая на стол хлеб, сыр и вино, в течение нескольких минут я сложила из обрывков доносившихся разговоров, высказываний и восклицаний свое представление о главной новости: король Дэвид потерпел грандиозно-кровавое поражение в битве под местечком, которое называют Норталлертон.
Не знаю, что хотела увидеть королева на моем лице. Вряд ли там можно было найти что-нибудь, кроме пустого безразличия. Когда-то я отчетливо ощущала, что король Стефан – мой злейший враг, поскольку его посланник разозлил моего отца и вынудил его встать на тропу войны, приведшую к гибели и отца, и брата. Но свирепый гнев и полынная горечь моей печали, казалось, растаяли в бездне этих потерянных месяцев. Теперь передо мной не было объекта, заслуживающего ярой ненависти или вызывающего отчаянный страх. Не осталось в живых никого из тех, которых я любила, – и не было мне дела ни до какой битвы, чем бы она ни закончилась: победой или разгромом.
Вероятно, более достойную дочь, чем я, огорчали бы потери, что нес король, которого поддерживал когда-то мой отец, но я никогда не разделяла политических привязанностей и убеждений отца, а теперь вообще не любила всех королей и все их дела. Почему я должна любить короля Дэвида? О, если бы он не начинал эту войну, которая стала причиной смерти отца, да и Магнуса тоже! Да еще и по какому поводу война! За право Матильды править страной, будь проклята ее гордыня и жадность! А король Стефан отобрал у меня Улль, хотя я была ни в чем не виновата.
Я нашла местечко присесть, со злостью откусила кусок бутерброда, чуть помедлила и стала старательно его жевать. Разве я должна быть голодна, удивилась я, если сделала уже глоток вина? Хотя мой отец и братья умерли сравнительно недавно, но горе мое было уже приглушенным, сдержанным. Сейчас я чувствовала больше злости на этих тупиц королей и их раздоры, чем скорбь. Наверное в эти месяцы, которые не сохранились в моей памяти, я, отгоревала, и печаль моя затихла, как это бывает со всеми бедами. Вспоминая моих родных, я уже не испытывала этих выматывающих, опустошающих приступов боли и отчаяния. Была только боль одиночества. А от сознания, что в мире не осталось никого, кто бы любил меня или кого я могла бы любить, мгновенно тускнели все краски жизни.
И все же тупая опустошенность не могла больше душить меня. Для меня забрезжил луч надежды. Я могла вернуть Улль… с помощью Бруно… И может быть, после того, как я вернула бы наши земли, мне не нужно было больше терпеть его.
Вдруг у меня пробежал мороз по коже: я снова почувствовала, что за мной наблюдают. Но на этот раз я не поймала на себе взгляда королевы. Я понимала, что, хотя Бруно и любимчик короля, вернуть ему Улль будет нелегко. А может, вообще это делалось только для того, чтобы успокоить меня?
Я не знала, каким влиянием обладает королева, – некоторых женщин понять очень сложно. У Мод не было претензий на власть. Она не была ни кроткой, ни деспотичной, держала себя легко и уверенно и с женщинами, и с мужчинами, которые служили ей. Но каким бы ни было ее влияние на мужа, недоверие, которое королева испытывала ко мне, могло, конечно, помешать убедить короля передарить земли. Нет, Бруно не лгал насчет недоверия ко мне Мод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154