Зачем, спрашивал я себя тогда, военному человеку разбираться в таких вещах? Если Одрис хочет забивать себе голову такой ерундой, то почему я тоже должен вязнуть в этом болоте?! Как я тогда страдал! Одрис учение давалось легко. И ткать она выучилась так же легко и естественно, как птица выучивается летать. И хоть она была на шесть лет моложе меня, ей, казалось, было достаточно один только раз просмотреть письмо, чтобы уже навсегда его запомнить. Перо в ее маленькой ручке летело страница за страницей, оставляя за собой изящные знаки. Моя же рука, огрубевшая и привыкшая лишь к оружию, не слушалась меня: чернила лились из пера и оставляли на бумаге какие-то бессмысленные пятна и черточки. Проклиная собственную неуклюжесть, я за урок ломал с десяток перьев. И мои мысли были такими же неповоротливыми, как и рука. В конце концов, я выучился писать потому что моя любовь к Одрис была сильнее моего негодования. Умение писать оказалось даже полезным для меня, но я никогда не получал от него удовольствия и– до сего дня прибегаю к услугам писца до тех пор, пока то, что я должен изложить на пергаменте, не оказывается настолько опасным или настолько милым моему сердцу, что стоит трудов взяться за перо самому.
Я снова и снова благословлял сэра Оливера в эту первую четверть часа, пока Одрис и ее немая служанка убирали мою комнату, а чуть позже я, похоже, всерьез расстроил его, хотя и не хотел этого. Я не мог это почувствовать: причина была в том, что Одрис все еще оставалась не замужем. Мы с ней чуть было не поссорились. Я считал, что ей нужно иметь мужа и как можно скорее. Это отложилось в голове у Одрис и вот спустя несколько месяцев привело к ссоре. В конце концов, все обошлось, но Одрис доставила сэру Оливеру немало огорчений, чего я никогда не мог себе представить.
Даже когда мы ссорились, душа моя пела. Любить и быть любимым вновь – для меня это было все ровно что воскреснуть. Тем горше было то, что удовольствие оказалось таким кратким. Уже на следующий день сэр Оливер приказал мне скакать на юг, чтобы доложить королю Стефану, что большая часть Нортумбрии в руках короля Дэвида.
В то утро сэр Вильям де Саммерфилд подошел к северной стене Джернейва и от имени императрицы Матильды приказал сэру Оливеру сдать крепость ему. Будь я на месте сэра Оливера, я бы рассмеялся в лицо Саммерфилду, но сэр Оливер был более мудрым человеком и потому вежливо ответил, что никому не отдаст Джернейва – ни мужчине, ни женщине. Таким образом, ответив хотя бы и вежливым, но открытым отказом на предложение короля Дэвида, сэр Оливер оказался в числе сторонников короля Стефана и мог сделать доброе дело, предупредив короля о приходе скоттов.
Я понимал, почему он выбрал меня в качестве, гонца: он хотел скорее избавиться от меня. Это делалось не для него самого, а ради Одрис. Тем не менее это причинило мне боль. Мне хотелось отогреться в теплых лучах любви Одрис. Только теперь я понял, каким холодным и равнодушным оставалось мое сердце все время, пока у меня не было о ком заботиться и кого любить. Я чувствовал, что, если бы побыл еще немного с Одрис, я мог бы оттаять и унести теплоту нашей любви с собой. И я вовсе не считал, что мое пребывание в течение нескольких недель в Джернейве представляло для Одрис какую-либо опасность. Напротив, я был уверен, что очень бы пригодился, случись какое-нибудь нападение. Я знал также и то, что гонец с плохими известиями порою становится козлом отпущения. Знал это и сэр Оливер, потому-то и отвел взгляд, когда я посмотрел ему прямо в глаза, услышав от него такой приказ. Он не взял свои слова назад, но предложил мне, абсолютно беззащитному человеку без родных и друзей, в случае необходимости искать покровительства у сэра Вальтера Эс-пека, а также сказал, что посчитал бы честью оказать мне какую-либо услугу.
На следующее утро, на рассвете, Одрис спустилась вниз, чтобы попрощаться со мной. Она подала мне темно-красный отороченный густым, мягким мехом великолепный плащ с капюшоном и тяжелый кошелек. Я сразу вспомнил свое первое с ней расставание и кошелек, который она подарила мне тогда и из-за которого до сих пор я чувствовал угрызения совести. Я взял его тогда из боязни обнаружить при сэре, Бернарде, который ждал меня, что Одрис, похоже, каким-то образом вскрыла сейф своего дяди. На этот раз сэра Бернарда не было. Я спешился с Барбе, крепко обнял Одрис и сказал:
– Ты невозможный ребенок. Где ты взяла такой плащ и этот кошелек?
И она тоже обняла меня и рассмеялась, хоть в ее прекрасных глазах застыли слезы.
– Это мои вещи, я соткала их сама. И ничего нет страшного в том, что я беру что-то из казны Джернейва, ведь я вкладываю в нее по крайней мере в десять раз больше.
Я провел рукой по плащу, понимал, что среди тел людей, которых я, возможно, встречу в королевском окружении, он мог сыграть намного большую службу, чем просто уберечь меня от холода. И все же я не хотел его брать у Одрис. А кошелек я просто оттолкнул в сторону.
– Мне он не нужен. У меня свой достаточно тяжел.
Пока я говорил, она отколола пряжку, на которой держался мой плащ, и бросила его на землю.
– Он весь испачкан! – воскликнула она. – Ты не можешь носить такой плащ, пока его не высушат и не вычистят.
Я покачал головой, но она уже надела на меня обновку. Я видел, как искренне она желала, чтобы я принял ее подарок, и поэтому поцеловал ее в лоб и уступил. Затем еще раз крепко прижал ее, подхватил с земли старую накидку и вскочил в седло, понимая, что еще секунда – и мы оба расплачемся.
В полдень, еще до того, как я остановился, чтобы перекусить, я обнаружил привязанный к моему ремню кошелек. Чертенок! Своими ловкими пальчиками она все-таки пристегнула его либо в тот момент, когда отвлекла меня своим нежным разговором, либо когда я в последний раз обнял ее. Я уже говорил, Одрис почти всегда умела настоять на своем. Когда я расстегнул кошелек с целью уложить понадежнее, что-то хрустнуло в моих руках. Это был клочок пергамента с такими словами: «Не отсылай это назад, возлюбленный мой брат. Воспользуйся этим, чтобы послать ко мне гонцов с новостями. Я не смогу больше засылать к тебе людей, ведь я не буду знать, где, ты, а без известий от тебя я умру от волнения.»
И хотя я не нуждался в деньгах и послал бы весточку Одрис, даже если бы оставался голодным, я решил не отправлять их назад. Жуя свой завтрак, я все время улыбался. Пусть она думает, что опять перехитрила меня. Когда она все забудет, я найду какую-нибудь необычную безделушку, что-нибудь подходящее для принцессы из сказки, и пошлю ей взамен. Придумав такое, я сразу успокоился.
Плащ Одрис оказался таким уютным и теплым, что я чувствовал себя окутанным ее любовью. Он как щит для меня. И даже то, что я был гонцом плохих вестей, уже казалось, не может причинить мне зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154