Он с гордостью считал, что отныне ничто уже не может его удивить. Но он всегда с любопытством разглядывал женщин, навещающих заключенных. Самый соблазнительный задок принадлежал девятнадцатилетней рыжеволосой девушке, чей муж изнасиловал и задушил восьмидесятишестилетнюю прабабушку. Она посещала его дважды в неделю – используя весь лимит, – пока его не отправили в Фолсом. Эта история очень забавляла помощника шерифа Вашингтона.
– Я Эстер Фиббс. Пришла на свидание к Роберту Фиббсу. Третий этаж, шестая камера, ярус "б".
– Я уже хорошо знаю, как тебя зовут, Эстер. Твое имя забыть трудно. – Вашингтон улыбнулся и скользнул взглядом, по ее худощавому, мускулистому телу. Он взял телефонную трубку и сказал: – Фиббс Роберт. Третий этаж, шестая камера, ярус "б".
Он протянул ей список разрешений на посещение, и она быстро его подписала.
– Спасибо, – сказала Эстер, не глядя на него. Она села на жесткую скамью в нескольких футах от помощника шерифа. Закурила сигарету и нервным движением скрестила ноги. Рядом с ней на узкой скамье молодая мексиканка с подведенными серебром глазами кормила младенца, заткнутого за расстегнутую блузу. Из недр тюремного здания постоянно доносилась приглушенная какофония мужских голосов, хлопали железные двери, булькала вода в туалетах – обычная тюремная симфония. Помощник шерифа наблюдал за ней сощуренными нахальным глазами.
– Неужели вам больше не на кого глядеть?
Вашингтон широко улыбнулся, обнажив большие белые зубы.
– Представь себе, не на кого, Эстер. Ну совершенно не на кого.
Попыхивая сигаретой, Эстер разглядывала свои ногти.
По наружному коридору прошли две молодые белые девушки, подпрыгивая и напевая под музыку из огромного кассетника, который одна из них несла на плече. У другой девушки лодыжки были обвиты звеневшими на каждом шагу цепочками. На лице помощника шерифа, словно он вдруг надел маску, появилось суровое выражение.
– Боюсь, вам придется выключить ваш магнитофон, – сказал он.
– Мы хотим видеть Джонни Шокуейва, – ответила девушка с цепочками на лодыжках.
– Шокуейв, – пробормотал себе под нос Вашингтон, перебирая картотеку на своем столе. – Шокуейв. У меня здесь нет никакого Шокуейва. Может, вы перепутали имя?
– Он музыкант, – сказала девушка с цепочками, – ударник.
– Мы не могли бы посетить его вместе?
– Извините, мэм... – Услышав, как язвительно хохотнула Эстер при слове «мэм», шериф запнулся.
– У вас допускаются семейные визиты?
– Выключите же свой...
– Мы хотели бы посетить его вместе. Семейный визит. Вместе. В одно и то же время.
– Ничего себе семейка.
Другой помощник шерифа распахнул тяжелую решетчатую дверь, ведущую в комнаты для свиданий.
– Фиббс! – сказал он, оглядывая комнату.
Когда Эстер вошла в дверь, Вашингтон проводил ее внимательным взглядом.
– Да выключите же вы свой проклятый магнитофон, – пробурчал он, обращаясь к девушке с цепочками.
* * *
Когда Эстер увидела Бобби за толстым разделительным стеклом, он улыбнулся ей и что-то заныло у нее под ложечкой, а затем все ее тело захлестнула волна теплого чувства. Он поднес ладонь к стеклу и взял телефонную трубку. И она тоже положила свою ладонь на стекло в том же месте, но с другой стороны и тоже взяла трубку.
– Привет, детка, – сказал он, и при одном звуке его голоса ее пронзила сильная дрожь.
Бобби Фиббс был очень красивым парнем, с острым, словно изваянным из мрамора носом и большими миндалевидными глазами. Не будь его кожа такого темно-коричневого цвета, он вполне мог бы сойти за обитателя Ближнего Востока или берегов Средиземного моря. В его движениях было какое-то тяжелое изящество, а торс обличал в нем прирожденного атлета – футболиста или бейсболиста. На макушке волосы у него были короткие, зато на затылке длинные, вокруг рта завивались причесанные на восточный манер усики.
– Осталось совсем немного, Бобби, – сказала Эстер, присаживаясь. – Всего четыре дня. Четыре несчастных дня.
– Что правда, то правда, – просиял Бобби.
– Ты знаешь, я читала статью в журнале: там говорится, что последние несколько недель в тюрьме – самые трудные. В эти последние недели совершается больше побегов, чем в любое другое время.
– Это бегут те, у кого большие сроки: двадцать – двадцать пять лет. В нашей окружной тюрьме такого не бывает.
Эстер посмотрела прямо в глаза мужу.
– Ты знаешь, я бы не хотела, чтобы ты особенно тревожился... мучился.
– Я совершенно спокоен, Эс.
– Тебе не надо думать ни о чем плохом, Бобби. Еще четыре дня, и все это останется позади. Еще четыре...
– Со мной все в порядке, Эс. Я ни о чем не тревожусь. Не беспокоюсь. Ужасно счастлив, что выхожу на волю.
Эстер глубоко вздохнула, и ее тело расслабилось. Она вновь приложила руку к стеклу.
– Бобби, – сказала она мягко. – Я так люблю тебя.
– Эс.
– Я так по тебе скучаю. Мы все по тебе скучаем. Очень сильно.
– Все будет о'кей. Не беспокойся, детка. Я выйду отсюда, и все будет о'кей. Твой муженек выйдет из тюрьмы. И больше сюда не вернется.
Эс наконец позволила себе улыбнуться. Ее взгляд жадно пожирал его тело.
– Бобби, ты единственный мужчина, который хорошо выглядит даже в тюремном комбинезоне.
– Перестань болтать, Эстер. Много ли других мужчин ты видела здесь, в тюрьме?
Они тепло улыбались друг другу, наслаждаясь взаимным присутствием.
– И ты выглядишь очень хорошо, детка. Просто замечательно. – Бобби перегнулся вперед и шепнул в телефонную трубку. – Уж и надеру я тебе задницу, когда выберусь отсюда.
– Тише, Бобби. – Эстер покраснела и оглянулась.
– Надеру, надеру, – громко сказал Бобби, и они оба рассмеялись.
В стеклянном окошке в двери за спиной Бобби появился тюремщик, он окинул их суровым взглядом, прежде чем двинуться дальше. Бобби и Эстер с трудом удержались от смеха. Бобби закурил сигарету, то же самое сделала и Эстер.
– Тебе нужны еще сигареты, Бобби?
– Нет, детка. Все, что у меня останется, я должен отдать другим ребятам.
Некоторое время они молча курили. Эстер смотрела, как, выбиваясь из широких ноздрей, струйки дыма постепенно окружали его лицо. Она вообще любила наблюдать за ним. Смотреть, как он что-нибудь делает. Курит. Бреется. Ест. Трахает ее. Он был самым красивым мужчиной, какого ей доводилось когда-либо видеть, но вот уже год, как они разъединены, и она вся истосковалась по нему.
– Бобби, я говорила с мистером де Кастро в больнице. Он сказал, что не может быть и речи о том, что ты сможешь снова там работать. Возможно, когда-нибудь, но не сейчас. Но он поговорил с женщиной, которая заведует нашим больничным кафетерием – не могу вспомнить ее имя...
– Миссис Макартур.
– Верно, миссис Макартур. Так вот, мистер де Кастро потолковал с миссис Макартур, а она потолковала со своим другом, который заведует кафетерием «Пикадилли» – тем, что в центре города, на Гранд-стрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Я Эстер Фиббс. Пришла на свидание к Роберту Фиббсу. Третий этаж, шестая камера, ярус "б".
– Я уже хорошо знаю, как тебя зовут, Эстер. Твое имя забыть трудно. – Вашингтон улыбнулся и скользнул взглядом, по ее худощавому, мускулистому телу. Он взял телефонную трубку и сказал: – Фиббс Роберт. Третий этаж, шестая камера, ярус "б".
Он протянул ей список разрешений на посещение, и она быстро его подписала.
– Спасибо, – сказала Эстер, не глядя на него. Она села на жесткую скамью в нескольких футах от помощника шерифа. Закурила сигарету и нервным движением скрестила ноги. Рядом с ней на узкой скамье молодая мексиканка с подведенными серебром глазами кормила младенца, заткнутого за расстегнутую блузу. Из недр тюремного здания постоянно доносилась приглушенная какофония мужских голосов, хлопали железные двери, булькала вода в туалетах – обычная тюремная симфония. Помощник шерифа наблюдал за ней сощуренными нахальным глазами.
– Неужели вам больше не на кого глядеть?
Вашингтон широко улыбнулся, обнажив большие белые зубы.
– Представь себе, не на кого, Эстер. Ну совершенно не на кого.
Попыхивая сигаретой, Эстер разглядывала свои ногти.
По наружному коридору прошли две молодые белые девушки, подпрыгивая и напевая под музыку из огромного кассетника, который одна из них несла на плече. У другой девушки лодыжки были обвиты звеневшими на каждом шагу цепочками. На лице помощника шерифа, словно он вдруг надел маску, появилось суровое выражение.
– Боюсь, вам придется выключить ваш магнитофон, – сказал он.
– Мы хотим видеть Джонни Шокуейва, – ответила девушка с цепочками на лодыжках.
– Шокуейв, – пробормотал себе под нос Вашингтон, перебирая картотеку на своем столе. – Шокуейв. У меня здесь нет никакого Шокуейва. Может, вы перепутали имя?
– Он музыкант, – сказала девушка с цепочками, – ударник.
– Мы не могли бы посетить его вместе?
– Извините, мэм... – Услышав, как язвительно хохотнула Эстер при слове «мэм», шериф запнулся.
– У вас допускаются семейные визиты?
– Выключите же свой...
– Мы хотели бы посетить его вместе. Семейный визит. Вместе. В одно и то же время.
– Ничего себе семейка.
Другой помощник шерифа распахнул тяжелую решетчатую дверь, ведущую в комнаты для свиданий.
– Фиббс! – сказал он, оглядывая комнату.
Когда Эстер вошла в дверь, Вашингтон проводил ее внимательным взглядом.
– Да выключите же вы свой проклятый магнитофон, – пробурчал он, обращаясь к девушке с цепочками.
* * *
Когда Эстер увидела Бобби за толстым разделительным стеклом, он улыбнулся ей и что-то заныло у нее под ложечкой, а затем все ее тело захлестнула волна теплого чувства. Он поднес ладонь к стеклу и взял телефонную трубку. И она тоже положила свою ладонь на стекло в том же месте, но с другой стороны и тоже взяла трубку.
– Привет, детка, – сказал он, и при одном звуке его голоса ее пронзила сильная дрожь.
Бобби Фиббс был очень красивым парнем, с острым, словно изваянным из мрамора носом и большими миндалевидными глазами. Не будь его кожа такого темно-коричневого цвета, он вполне мог бы сойти за обитателя Ближнего Востока или берегов Средиземного моря. В его движениях было какое-то тяжелое изящество, а торс обличал в нем прирожденного атлета – футболиста или бейсболиста. На макушке волосы у него были короткие, зато на затылке длинные, вокруг рта завивались причесанные на восточный манер усики.
– Осталось совсем немного, Бобби, – сказала Эстер, присаживаясь. – Всего четыре дня. Четыре несчастных дня.
– Что правда, то правда, – просиял Бобби.
– Ты знаешь, я читала статью в журнале: там говорится, что последние несколько недель в тюрьме – самые трудные. В эти последние недели совершается больше побегов, чем в любое другое время.
– Это бегут те, у кого большие сроки: двадцать – двадцать пять лет. В нашей окружной тюрьме такого не бывает.
Эстер посмотрела прямо в глаза мужу.
– Ты знаешь, я бы не хотела, чтобы ты особенно тревожился... мучился.
– Я совершенно спокоен, Эс.
– Тебе не надо думать ни о чем плохом, Бобби. Еще четыре дня, и все это останется позади. Еще четыре...
– Со мной все в порядке, Эс. Я ни о чем не тревожусь. Не беспокоюсь. Ужасно счастлив, что выхожу на волю.
Эстер глубоко вздохнула, и ее тело расслабилось. Она вновь приложила руку к стеклу.
– Бобби, – сказала она мягко. – Я так люблю тебя.
– Эс.
– Я так по тебе скучаю. Мы все по тебе скучаем. Очень сильно.
– Все будет о'кей. Не беспокойся, детка. Я выйду отсюда, и все будет о'кей. Твой муженек выйдет из тюрьмы. И больше сюда не вернется.
Эс наконец позволила себе улыбнуться. Ее взгляд жадно пожирал его тело.
– Бобби, ты единственный мужчина, который хорошо выглядит даже в тюремном комбинезоне.
– Перестань болтать, Эстер. Много ли других мужчин ты видела здесь, в тюрьме?
Они тепло улыбались друг другу, наслаждаясь взаимным присутствием.
– И ты выглядишь очень хорошо, детка. Просто замечательно. – Бобби перегнулся вперед и шепнул в телефонную трубку. – Уж и надеру я тебе задницу, когда выберусь отсюда.
– Тише, Бобби. – Эстер покраснела и оглянулась.
– Надеру, надеру, – громко сказал Бобби, и они оба рассмеялись.
В стеклянном окошке в двери за спиной Бобби появился тюремщик, он окинул их суровым взглядом, прежде чем двинуться дальше. Бобби и Эстер с трудом удержались от смеха. Бобби закурил сигарету, то же самое сделала и Эстер.
– Тебе нужны еще сигареты, Бобби?
– Нет, детка. Все, что у меня останется, я должен отдать другим ребятам.
Некоторое время они молча курили. Эстер смотрела, как, выбиваясь из широких ноздрей, струйки дыма постепенно окружали его лицо. Она вообще любила наблюдать за ним. Смотреть, как он что-нибудь делает. Курит. Бреется. Ест. Трахает ее. Он был самым красивым мужчиной, какого ей доводилось когда-либо видеть, но вот уже год, как они разъединены, и она вся истосковалась по нему.
– Бобби, я говорила с мистером де Кастро в больнице. Он сказал, что не может быть и речи о том, что ты сможешь снова там работать. Возможно, когда-нибудь, но не сейчас. Но он поговорил с женщиной, которая заведует нашим больничным кафетерием – не могу вспомнить ее имя...
– Миссис Макартур.
– Верно, миссис Макартур. Так вот, мистер де Кастро потолковал с миссис Макартур, а она потолковала со своим другом, который заведует кафетерием «Пикадилли» – тем, что в центре города, на Гранд-стрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145