После бесконечных криков и оскорблений командир, презрительно фыркнув, отступил и отдал приказ своим воякам – кругом и шагом марш из здания. Когда они были уже на середине газона, на нацистов набросились двадцать пять человек с бейсбольными битами – члены Революционной коммунистической партии. Завязалась драка. Полицейские высыпали из Центра Паркера, предвкушая хорошую заваруху, с радостью готовые накостылять и тем, и другим. Для них ситуация была одинаково беспроигрышной. В результате одиннадцать человек угодили в больницу, включая двух полицейских. Только при помощи слезоточивого газа удалось наконец прекратить эту свару. Голд поднялся к себе в кабинет, долго вытирал глаза, костеря всех и вся на чем свет стоит.
Около шести Долли Мэдисон назначил пресс-конференцию в личном кабинете Гунца. Не успел он начать свое тщательно составленное сообщение, как репортеры заулюлюкали, почуяв, что их попросту надувают, и потребовали Джека Голда. Мэдисон, взопрев от ужаса, быстро послал кого-то за Голдом, который манкировал оным действом, закрывшись у себя в кабинете. Выходить он отказался. Через несколько минут к нему вломился Гунц и приказал немедленно спуститься вниз и предстать перед прессой. Голд послал его куда подальше. Весьма шумная перепалка продолжалась минут двадцать, после чего Голд с Заморой покорились-таки; Голд нудно объяснял репортерам, что да, следствие продвинулось, но нет, пока никто не арестован, но непременно будет арестован в самое ближайшее время, как только наберется достаточно улик. Замора стоял у Голда за плечом, стараясь одновременно улыбнуться во все камеры. Журналисты были ненасытны, они кричали, напирали, требовали. Наконец Голд сказал, что видит свою задачу в том, чтобы как можно скорее изловить этого мерзавца, а не в том, чтобы обеспечивать очередной выпуск новостей предварительными данными, после чего удалился из поля зрения.
В наступившей оглушительной тишине Замора, который, казалось, был не против продолжить пресс-конференцию, с неохотой проследовал за Голдом. Репортеры немедленно затеяли спор, как им лучше преподнести последнее заявление Голда, чтобы оно прошло в эфир.
Приблизительно в полвосьмого здоровенный детина, мотоциклист, кого допрашивал кто-то из подчиненных Голда, плюнул офицеру в физиономию. Тот пришел в бешенство и как следует врезал ему. Бандюга шарахнул полицейского об стену. Восемь оперативников едва с ним совладали. Полицейский заработал перелом руки.
В девять, только Голд собрался уйти, пришло сообщение, что и Революционная коммунистическая партия, и местная ячейка американских нацистов подали в суд на полицейское управление за грубые противоправные действия. Нацисты в своем заявлении выражали особое недовольство поведением Голда. И вдобавок ко всему, несмотря на то что допросили уже 157 чрезвычайно неприятных личностей, следствие осталось на той же точке, что и шестнадцать часов назад.
Воистину, нехороший выдался денек.
Голд сбросил с себя одежду, оставив ее лежать на полу в прихожей. Платье провоняло слезоточивым газом и потом. Он нагишом пересек комнату и остановился перед проигрывателем, выбирая пластинку. Хотелось негромкой умиротворяющей музыки, чтобы хоть немного успокоить расходившиеся нервы. Он вытащил старый диск Ахмада Джемала – шестьдесят второго или шестьдесят третьего года. Чак Исраэльс – бас-гитара, Вернел Фурнье – ударные. Пусть незатейливо, даже простовато. Зато без претензий, зато можно отключиться и ни о чем не думать. Тихо и блаженно. Именно это было ему нужно сегодня. Послышались первые аккорды, Голд сел в кресло, откупорил виски и налил себе тройное.
Анжелике тоже нравился Ахмад Джемал.
Голд потягивал виски и слушал музыку, поднимаясь лишь для того, чтобы сменить пластинку. В одиннадцать он включил новости, но убрал звук, предпочитая слушать Билла Эванса, пусть несколько рассудочного, но столь же близкого ему, как и Ахмад.
Он пил, следя за чередованием беззвучно говорящих лиц на телеэкране. Шеф полиции Гунц и Долли Мэдисон; член муниципального совета Оренцстайн; мэр города; Джерри Кан из Еврейского сопротивления – лисья мордочка нациста. Он налил еще. На экране появилось незнакомое негритянское лицо. Джон Примус – Национальная городская лига – указывалось в титрах. Голд не понимал, из-за чего тот так горячится, и чуть-чуть добавил звук.
«...Мы забываем, что была убита представительница негритянской общины. Возможно, теми же расистами, что и белая женщина. Но вы не слышите...»
Голд снова приглушил звук. Налил еще. Пошли спортивные новости, и его стало клонить в сон. Эван играл «Эмили». Голд начал слегка похрапывать.
Его разбудил резкий телефонный звонок.
Пусть звонит, решил Голд. Ничего хорошего он все равно не услышит. Наверняка опять дурные известия. На пятый звонок он все же снял трубку.
– Папа! – Из трубки неслись рыдания его дочери Уэнди. – Папа, папочка, умоляю, спаси меня!
11.42 вечера
«Форд» Голда с визгом остановился у роскошного квартала Брентвуд. Он выскочил из машины и побежал по дорожке, выложенной каменной плиткой. Дверь была заперта. Он бешено заколотил в нее.
– Уэнди! Уэнди!
Изнутри донеслись какие-то звуки. Голд напряженно прислушался и забарабанил снова.
– Уэнди! Что с тобой?
Кто-то отпирал дверь. Голд отступил назад и осторожно нащупал курок револьвера 38-го калибра. Дверь рывком распахнулась, и Уэнди бросилась к нему. Она вцепилась в Голда и, рыдая, бессвязно забормотала:
– Папаопапочкапапочкапапа, – разобрал он. Голд обнял дочь.
– Все в порядке, моя родная. Папа с тобой. Он не даст тебя в обиду. Что стряслось, девочка моя?
Она отчаянно прижималась к нему. Он осторожно отодвинулся, чтобы рассмотреть дочь получше, но она прятала лицо. Голд тихонько взял ее за подбородок и повернул к свету. Под глазом темнел синяк, щеки были распухшие, со следами побоев. Из губы шла кровь.
– Я его прибью, – тихо пробормотал Голд и ринулся в дом.
– Папа! Не надо! – кричала Уэнди вслед, но он ее не слышал.
Хоуи сидел за обеденным столом, уронив голову на руки. Увидев Голда, приподнялся.
– Джек, я...
Голд с размаху влепил ему пощечину, и Хоуи повалился на стул. Стул с громким треском раскололся. Уэнди пронзительно закричала. В смежной детской проснулся ребенок и испуганно заплакал. Голд двинул Хоуи под ребра, тот охнул. Голд ударил его снова. Ребенок зашелся в крике. Хоуи извивался на синем ворсистом ковре, Голд продолжал его избивать. Между ними встала Уэнди и, повиснув у Голда на руке, запричитала:
– Папа! Прекрати! Что ты делаешь?
Хоуи уцепился за кресло, пытаясь встать. Голд, не обращая внимания на Уэнди, схватил Хоуи за рубашку и, протащив его по полу, швырнул в застекленную дверцу шкафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Около шести Долли Мэдисон назначил пресс-конференцию в личном кабинете Гунца. Не успел он начать свое тщательно составленное сообщение, как репортеры заулюлюкали, почуяв, что их попросту надувают, и потребовали Джека Голда. Мэдисон, взопрев от ужаса, быстро послал кого-то за Голдом, который манкировал оным действом, закрывшись у себя в кабинете. Выходить он отказался. Через несколько минут к нему вломился Гунц и приказал немедленно спуститься вниз и предстать перед прессой. Голд послал его куда подальше. Весьма шумная перепалка продолжалась минут двадцать, после чего Голд с Заморой покорились-таки; Голд нудно объяснял репортерам, что да, следствие продвинулось, но нет, пока никто не арестован, но непременно будет арестован в самое ближайшее время, как только наберется достаточно улик. Замора стоял у Голда за плечом, стараясь одновременно улыбнуться во все камеры. Журналисты были ненасытны, они кричали, напирали, требовали. Наконец Голд сказал, что видит свою задачу в том, чтобы как можно скорее изловить этого мерзавца, а не в том, чтобы обеспечивать очередной выпуск новостей предварительными данными, после чего удалился из поля зрения.
В наступившей оглушительной тишине Замора, который, казалось, был не против продолжить пресс-конференцию, с неохотой проследовал за Голдом. Репортеры немедленно затеяли спор, как им лучше преподнести последнее заявление Голда, чтобы оно прошло в эфир.
Приблизительно в полвосьмого здоровенный детина, мотоциклист, кого допрашивал кто-то из подчиненных Голда, плюнул офицеру в физиономию. Тот пришел в бешенство и как следует врезал ему. Бандюга шарахнул полицейского об стену. Восемь оперативников едва с ним совладали. Полицейский заработал перелом руки.
В девять, только Голд собрался уйти, пришло сообщение, что и Революционная коммунистическая партия, и местная ячейка американских нацистов подали в суд на полицейское управление за грубые противоправные действия. Нацисты в своем заявлении выражали особое недовольство поведением Голда. И вдобавок ко всему, несмотря на то что допросили уже 157 чрезвычайно неприятных личностей, следствие осталось на той же точке, что и шестнадцать часов назад.
Воистину, нехороший выдался денек.
Голд сбросил с себя одежду, оставив ее лежать на полу в прихожей. Платье провоняло слезоточивым газом и потом. Он нагишом пересек комнату и остановился перед проигрывателем, выбирая пластинку. Хотелось негромкой умиротворяющей музыки, чтобы хоть немного успокоить расходившиеся нервы. Он вытащил старый диск Ахмада Джемала – шестьдесят второго или шестьдесят третьего года. Чак Исраэльс – бас-гитара, Вернел Фурнье – ударные. Пусть незатейливо, даже простовато. Зато без претензий, зато можно отключиться и ни о чем не думать. Тихо и блаженно. Именно это было ему нужно сегодня. Послышались первые аккорды, Голд сел в кресло, откупорил виски и налил себе тройное.
Анжелике тоже нравился Ахмад Джемал.
Голд потягивал виски и слушал музыку, поднимаясь лишь для того, чтобы сменить пластинку. В одиннадцать он включил новости, но убрал звук, предпочитая слушать Билла Эванса, пусть несколько рассудочного, но столь же близкого ему, как и Ахмад.
Он пил, следя за чередованием беззвучно говорящих лиц на телеэкране. Шеф полиции Гунц и Долли Мэдисон; член муниципального совета Оренцстайн; мэр города; Джерри Кан из Еврейского сопротивления – лисья мордочка нациста. Он налил еще. На экране появилось незнакомое негритянское лицо. Джон Примус – Национальная городская лига – указывалось в титрах. Голд не понимал, из-за чего тот так горячится, и чуть-чуть добавил звук.
«...Мы забываем, что была убита представительница негритянской общины. Возможно, теми же расистами, что и белая женщина. Но вы не слышите...»
Голд снова приглушил звук. Налил еще. Пошли спортивные новости, и его стало клонить в сон. Эван играл «Эмили». Голд начал слегка похрапывать.
Его разбудил резкий телефонный звонок.
Пусть звонит, решил Голд. Ничего хорошего он все равно не услышит. Наверняка опять дурные известия. На пятый звонок он все же снял трубку.
– Папа! – Из трубки неслись рыдания его дочери Уэнди. – Папа, папочка, умоляю, спаси меня!
11.42 вечера
«Форд» Голда с визгом остановился у роскошного квартала Брентвуд. Он выскочил из машины и побежал по дорожке, выложенной каменной плиткой. Дверь была заперта. Он бешено заколотил в нее.
– Уэнди! Уэнди!
Изнутри донеслись какие-то звуки. Голд напряженно прислушался и забарабанил снова.
– Уэнди! Что с тобой?
Кто-то отпирал дверь. Голд отступил назад и осторожно нащупал курок револьвера 38-го калибра. Дверь рывком распахнулась, и Уэнди бросилась к нему. Она вцепилась в Голда и, рыдая, бессвязно забормотала:
– Папаопапочкапапочкапапа, – разобрал он. Голд обнял дочь.
– Все в порядке, моя родная. Папа с тобой. Он не даст тебя в обиду. Что стряслось, девочка моя?
Она отчаянно прижималась к нему. Он осторожно отодвинулся, чтобы рассмотреть дочь получше, но она прятала лицо. Голд тихонько взял ее за подбородок и повернул к свету. Под глазом темнел синяк, щеки были распухшие, со следами побоев. Из губы шла кровь.
– Я его прибью, – тихо пробормотал Голд и ринулся в дом.
– Папа! Не надо! – кричала Уэнди вслед, но он ее не слышал.
Хоуи сидел за обеденным столом, уронив голову на руки. Увидев Голда, приподнялся.
– Джек, я...
Голд с размаху влепил ему пощечину, и Хоуи повалился на стул. Стул с громким треском раскололся. Уэнди пронзительно закричала. В смежной детской проснулся ребенок и испуганно заплакал. Голд двинул Хоуи под ребра, тот охнул. Голд ударил его снова. Ребенок зашелся в крике. Хоуи извивался на синем ворсистом ковре, Голд продолжал его избивать. Между ними встала Уэнди и, повиснув у Голда на руке, запричитала:
– Папа! Прекрати! Что ты делаешь?
Хоуи уцепился за кресло, пытаясь встать. Голд, не обращая внимания на Уэнди, схватил Хоуи за рубашку и, протащив его по полу, швырнул в застекленную дверцу шкафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145