Диск-жокей крутил старую запись «Кэннон-бол Эддери». Голд, попыхивая сигарой, размышлял о дне предстоящем и вчерашнем. Вчера он вообще не выходил из дома. Точнее, с самого субботнего вечера. Вернувшись с бар мицвы, сел за обеденный стол с бутылкой хорошего виски и напился до чертиков. В воскресенье проснулся довольно рано, почистил зубы и первым делом налил себе виски. И пил весь день. Раз семь-восемь звонил телефон, но он не подходил. Он знал, что это звонит Уэнди, хочет, чтоб он зашел. Он чувствовал себя виноватым, но не настолько, чтоб снять трубку. Около шести позвонил и заказал по телефону пиццу на дом, потом обзвонил несколько знакомых, пока не раздобыл нужный ему номер. Быстро нажал на кнопки и стал ждать. Ответил голос юноши или подростка.
– Отец дома? – спросил Голд.
– Ага. А кто это?
– Давай его к телефону, бубеле!
– Угу. Сейчас. О'кей!
Раздался глухой стук – это трубку положили рядом с аппаратом. Голд слышал, как мальчик кричит: «Эй, там папу к телефону!» Минуты три спустя ему ответил уже другой, низкий хрипловатый голос:
– Кто говорит?
– Это Макгриффи? – спросил Голд.
– Да. Кто это?
– Джек Голд.
В трубке молчание. Затем Голд произнес:
– Ты знаешь, кто я.
– Да. Я знаю, кто ты.
– Хочу угостить тебя ленчем. Завтра.
– С какой стати?
– Заодно и потолкуем.
Похоже, человек на другом конце провода задумался.
– Ладно. О'кей. Где?
– На Пико, к западу от Вермонта, есть кубинский ресторанчик. Называется «Куба либре». Жду тебя там в одиннадцать тридцать.
– Почему именно там?
– Потому что хожу туда вот уже лет десять и ни разу не видел поблизости ни одного фараона.
Снова долгая пауза.
– Ладно. Значит, в одиннадцать тридцать?
– В одиннадцать тридцать.
Голд обогнал тяжелый грузовик с номерными знаками штата Монтана, водитель которого наверняка решил воспользоваться утренним затишьем на дорогах, чтоб проехать Лос-Анджелес. Возможно, он направляется в Анахим, подумал Голд. В Диснейленд. И он тоже едет в Анахим. Свободной рукой Голд почесал живот и снова вспомнил субботу. День бар мицвы. Господи, ну и кошмар! Какая чудовищная вышла свара! Впрочем, что тут удивительного... Ведь он знал, что ему лучше было остаться дома. И все равно, черт подери, он сделал все, чтобы еще больше испортить себе жизнь. Конечно, объяснения с Эвелин нельзя было избежать. Как без него... Но неужели он действительно пытался убить собственного зятя? Господи! Да, это не лучший способ укрепить семейные связи. Что, если Хоуи запретит ему видеть Уэнди и ребенка? Ведь больше у него в этой жизни никого не осталось. Неужели Хоуи способен на такое? Неужели он такая задница? «Определенно», – мрачно подумал Голд. Этот маленький поц способен на все. Неужели он не понимает, что играет с огнем, связавшись с кокаином и торговцами наркотиками? Нет, наверняка не понимает. Что ж, возможно, в субботу он маленько его припугнул. Внушил ему страх Божий, как говорят толкователи Библии. Может, хоть какая польза будет от всей этой заварухи.
Сразу же за Орэндж-Каунти он увидел, что на шоссе проводятся ночные ремонтные работы и что все объезды, кроме одного, закрыты. Голд сбавил скорость до пятидесяти в час и медленно двигался за фургоном по перевозке таможенных грузов.
Странное все же это чувство – впервые увидеть собственного сына... Его сын и одновременно – не его. Возможно, в жилах Питера Марковица и течет его кровь, но то, что он ему не сын, – это уж определенно. Он сын доктора Стэнли Марковица. Голд вспомнил своего дядю Макса, который заменил ему отца, когда тот умер, едва мальчику исполнилось девять. Это дядя Макс водил его в «Колизей» в конце сороковых – послушать, как играют «Рэмс». Это дядя Макс платил за него в баре, пусть по мелочам, но все же – холодные закуски, картофельный салат. Это к дяде Максу он обратился за поддержкой после того, как заявил матери, что учиться больше не желает, а пойдет служить во флот. И уже перед самой отправкой в армию он говорил с дядей Максом. А когда вдумывался в слово «отец», представляя, какие у него должны быть фигура и лицо, перед глазами всегда вставал образ дяди Макса, шумливого, жизнерадостного брата матери, а вовсе не смутное воспоминание о робком близоруком портном из России, выкашливающим свои больные легкие в носовой платок.
Именно тот мужчина, кто оставил след в твоей душе, мыслях, психике, именно тот человек и есть настоящий отец, думал Голд. А это означает, что сам он вовсе не является отцом Питеру Марковицу. Ладно, пусть будет просто отцом Уэнди.
Перед самым съездом к Диснейленд Голд съехал с главной магистрали. Улицы были абсолютно пусты, по обеим сторонам выстроились в ровную линию маловыразительные дома. Бог знает, почему они стоят тут четверть миллиона, если не больше. Эвелин всегда мечтала поселиться именно здесь, в Орэндж-Каунти. «Знаешь, мы будем тут как пионеры, – шутила она. – Первыми в этих краях евреями, добравшимися до южного окончания Лонг-Бич. И нам надо сразу же организовать кибуцу».
Голд улыбнулся – в темноте в его ушах продолжал звучать смех Эвелин. Она не всегда была сварливой и злобной сучкой, в какую превратилась теперь. Нет, сохрани Боже! Когда в 1958-м они познакомились, Эвелин была стройной хорошенькой двадцатилетней девушкой, два года как окончившей школу в Ферфаксе. Теперь днем она училась в лос-анджелесском колледже, а вечерами и по воскресеньям вместе со всеми – отцом, матерью, Чарли и Кэрол, сестрой, младше ее на полтора года, – работала в рыбном магазинчике, принадлежавшем семье. На протяжении многих лет мать Голда покупала там рыбу.
– Знаешь, я нашла тебе такую невесту! – как-то пошутила она. – Такая девушка!
Полгода они встречались. Позднее Эвелин призналась, что Голд совершенно обворожил ее. Еще бы, он уже успел побывать в Японии, Корее. Новой Зеландии, на Окинаве. Никогда прежде не встречалась она с моряком, шептала она ему, а потом начинала смеяться. Она пыталась подсунуть ему книжки: «Чужой» Камю, «Над пропастью во ржи», а также стихи какого-то педика по фамилии Гинсберг. Голд никогда особенно не интересовался книгами, а уж эти совсем ему не понравились. Их сочиняли какие-то совершенно аморальные эгоистичные типы, которым было наплевать на все вокруг. А она продолжала твердить, что он должен учиться, поступить в колледж. Совершенствоваться. Они поженились жарким и ясным июльским днем и в «кадиллаке» дядюшки Макса отправились в Розариту. Через неделю Голд держал экзамен в академию. У тетушки Минни, жены дяди Макса, была подруга, работавшая секретарем судьи, так что Голд в своем округе сдавал все экзамены в государственную гражданскую службу. Лос-анджелесское отделение откликнулось первым. Только там можно будет свести концы с концами, говорили всем молодожены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Отец дома? – спросил Голд.
– Ага. А кто это?
– Давай его к телефону, бубеле!
– Угу. Сейчас. О'кей!
Раздался глухой стук – это трубку положили рядом с аппаратом. Голд слышал, как мальчик кричит: «Эй, там папу к телефону!» Минуты три спустя ему ответил уже другой, низкий хрипловатый голос:
– Кто говорит?
– Это Макгриффи? – спросил Голд.
– Да. Кто это?
– Джек Голд.
В трубке молчание. Затем Голд произнес:
– Ты знаешь, кто я.
– Да. Я знаю, кто ты.
– Хочу угостить тебя ленчем. Завтра.
– С какой стати?
– Заодно и потолкуем.
Похоже, человек на другом конце провода задумался.
– Ладно. О'кей. Где?
– На Пико, к западу от Вермонта, есть кубинский ресторанчик. Называется «Куба либре». Жду тебя там в одиннадцать тридцать.
– Почему именно там?
– Потому что хожу туда вот уже лет десять и ни разу не видел поблизости ни одного фараона.
Снова долгая пауза.
– Ладно. Значит, в одиннадцать тридцать?
– В одиннадцать тридцать.
Голд обогнал тяжелый грузовик с номерными знаками штата Монтана, водитель которого наверняка решил воспользоваться утренним затишьем на дорогах, чтоб проехать Лос-Анджелес. Возможно, он направляется в Анахим, подумал Голд. В Диснейленд. И он тоже едет в Анахим. Свободной рукой Голд почесал живот и снова вспомнил субботу. День бар мицвы. Господи, ну и кошмар! Какая чудовищная вышла свара! Впрочем, что тут удивительного... Ведь он знал, что ему лучше было остаться дома. И все равно, черт подери, он сделал все, чтобы еще больше испортить себе жизнь. Конечно, объяснения с Эвелин нельзя было избежать. Как без него... Но неужели он действительно пытался убить собственного зятя? Господи! Да, это не лучший способ укрепить семейные связи. Что, если Хоуи запретит ему видеть Уэнди и ребенка? Ведь больше у него в этой жизни никого не осталось. Неужели Хоуи способен на такое? Неужели он такая задница? «Определенно», – мрачно подумал Голд. Этот маленький поц способен на все. Неужели он не понимает, что играет с огнем, связавшись с кокаином и торговцами наркотиками? Нет, наверняка не понимает. Что ж, возможно, в субботу он маленько его припугнул. Внушил ему страх Божий, как говорят толкователи Библии. Может, хоть какая польза будет от всей этой заварухи.
Сразу же за Орэндж-Каунти он увидел, что на шоссе проводятся ночные ремонтные работы и что все объезды, кроме одного, закрыты. Голд сбавил скорость до пятидесяти в час и медленно двигался за фургоном по перевозке таможенных грузов.
Странное все же это чувство – впервые увидеть собственного сына... Его сын и одновременно – не его. Возможно, в жилах Питера Марковица и течет его кровь, но то, что он ему не сын, – это уж определенно. Он сын доктора Стэнли Марковица. Голд вспомнил своего дядю Макса, который заменил ему отца, когда тот умер, едва мальчику исполнилось девять. Это дядя Макс водил его в «Колизей» в конце сороковых – послушать, как играют «Рэмс». Это дядя Макс платил за него в баре, пусть по мелочам, но все же – холодные закуски, картофельный салат. Это к дяде Максу он обратился за поддержкой после того, как заявил матери, что учиться больше не желает, а пойдет служить во флот. И уже перед самой отправкой в армию он говорил с дядей Максом. А когда вдумывался в слово «отец», представляя, какие у него должны быть фигура и лицо, перед глазами всегда вставал образ дяди Макса, шумливого, жизнерадостного брата матери, а вовсе не смутное воспоминание о робком близоруком портном из России, выкашливающим свои больные легкие в носовой платок.
Именно тот мужчина, кто оставил след в твоей душе, мыслях, психике, именно тот человек и есть настоящий отец, думал Голд. А это означает, что сам он вовсе не является отцом Питеру Марковицу. Ладно, пусть будет просто отцом Уэнди.
Перед самым съездом к Диснейленд Голд съехал с главной магистрали. Улицы были абсолютно пусты, по обеим сторонам выстроились в ровную линию маловыразительные дома. Бог знает, почему они стоят тут четверть миллиона, если не больше. Эвелин всегда мечтала поселиться именно здесь, в Орэндж-Каунти. «Знаешь, мы будем тут как пионеры, – шутила она. – Первыми в этих краях евреями, добравшимися до южного окончания Лонг-Бич. И нам надо сразу же организовать кибуцу».
Голд улыбнулся – в темноте в его ушах продолжал звучать смех Эвелин. Она не всегда была сварливой и злобной сучкой, в какую превратилась теперь. Нет, сохрани Боже! Когда в 1958-м они познакомились, Эвелин была стройной хорошенькой двадцатилетней девушкой, два года как окончившей школу в Ферфаксе. Теперь днем она училась в лос-анджелесском колледже, а вечерами и по воскресеньям вместе со всеми – отцом, матерью, Чарли и Кэрол, сестрой, младше ее на полтора года, – работала в рыбном магазинчике, принадлежавшем семье. На протяжении многих лет мать Голда покупала там рыбу.
– Знаешь, я нашла тебе такую невесту! – как-то пошутила она. – Такая девушка!
Полгода они встречались. Позднее Эвелин призналась, что Голд совершенно обворожил ее. Еще бы, он уже успел побывать в Японии, Корее. Новой Зеландии, на Окинаве. Никогда прежде не встречалась она с моряком, шептала она ему, а потом начинала смеяться. Она пыталась подсунуть ему книжки: «Чужой» Камю, «Над пропастью во ржи», а также стихи какого-то педика по фамилии Гинсберг. Голд никогда особенно не интересовался книгами, а уж эти совсем ему не понравились. Их сочиняли какие-то совершенно аморальные эгоистичные типы, которым было наплевать на все вокруг. А она продолжала твердить, что он должен учиться, поступить в колледж. Совершенствоваться. Они поженились жарким и ясным июльским днем и в «кадиллаке» дядюшки Макса отправились в Розариту. Через неделю Голд держал экзамен в академию. У тетушки Минни, жены дяди Макса, была подруга, работавшая секретарем судьи, так что Голд в своем округе сдавал все экзамены в государственную гражданскую службу. Лос-анджелесское отделение откликнулось первым. Только там можно будет свести концы с концами, говорили всем молодожены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145