Несмотря на полумрак, Лиат своим острым, как у саламандры, взглядом заметила трех стражей, стоящих у массивной деревянной двери, как две капли воды похожей на другие двенадцать дверей, расположенных по коридору позади нее. Сквозь каменные стены просачивалась влага. Пахло землей и сыростью. Здесь не было красивых высоких потолков. Искусные художники не приложили руку к тому, чтобы сделать это место приятным для взгляда или прогулок.
— Вот ключ, — произнес один из стражей. — Бедные ребята. Не могу думать о том, что их головы будут торчать на стене только потому, что они украли немного хлеба: они так бедны, что не могут позволить себе купить его.
— Немного хлеба — это одно, — возразил второй стражник, — но украсть королевский хлеб — это совершенно другое.
— Ха! Королевский хлеб. — Третий страж хрипло рассмеялся. — Та корзина была предназначена для любовниц короля.
— И все же она принадлежит королю, а не этим двум нищим.
Они повернули ключ в замочной скважине и с трудом распахнули дверь.
— Выходите, ребята, — произнес третий стражник. Двое мальчиков не старше четырнадцати лет выглядели уставшими и измученными, по ним было видно, что дети жили с постоянным чувством голода, питаясь крысами. Один из них плакал. Его друг старался держаться.
— Мы просто хотели кушать, — прохныкал плачущий ребенок знакомые слова, повторяемые слишком часто.
— Нет, не оправдывайся перед ними, — прошипел его товарищ. — Мы смело встретим нашу смерть.
— Отважные ребята, — сказал третий страж. — Мне приказано помиловать вас и отпустить. Вот вам серебряная лусира, этого хватит на первое время. Распорядитесь ею правильно и как можно скорее покиньте город. Наш король долго помнит тех, кто перешел ему дорогу, и если он узнает вас, то отрубит головы прямо на улице.
Хныкающий ребенок еще больше заплакал, услышав новости о внезапном помиловании. Второй мальчик упал на колени, пытаясь поцеловать руку третьему стражнику и в то же время крепко прижимая к груди заветную монетку.
— Не меня вам нужно благодарить. Я бы позволил вас повесить. Но в королевском суде есть один человек, который предпочитает одаривать благами милости, чем карать мечом правосудия.
— О Господь и Владычица! — прошептал отважный мальчик таким тоном, будто увидел спустившегося с небес ангела. — Это тот самый человек, которого мы видели на площади рядом с его величеством королем?
— Да, тот самый. Помните, что кто-то находится ближе к Господу, в отличие от нас, грешников. Молитесь за его здравие.
Двое стражей вместе закрыли неподдающуюся дверь. Она нестерпимо скребла по каменному полу, раздражающий звук эхом отдавался в конце коридора.
Усмехнувшись, первый страж вывел мальчиков на улицу. Лиат не двигалась, пока двое других стражников продолжали разговаривать.
— Ты мог бы оставить серебро себе, а их повесить, — прошептал второй страж. — Как ты посмел ослушаться воли короля?
— Через неделю король уже и не вспомнит об этом случае. Бедные ребята, они ведь совершенно безобидны. Я помню, как однажды был так же голоден и совершенно отчаялся. Но даже не думай, что я мог бы оставить монету себе. — Голос третьего стража тут же стал суровым, как только он начал ругать товарища. — Не тогда, когда ты знаешь, кто передал ее мне для этих бедных мальчиков. На службе у короля мы дважды в день имеем возможность поесть. У них нет ничего, бедняжки слоняются по улицам города, а король все повышает налоги, чтобы купить еще больше солдат для своей армии.
— Но как бы он узнал, тот, кто передал ее тебе, что ты оставил серебро себе? Ты мог бы отпустить их, а монету забрать. Это же месячное жалование.
— Он узнал бы!
— И наказал бы тебя?
— Самое страшное наказание — стоять перед ним и быть вынужденным смотреть в глаза лучшему среди нас человеку. Я не желаю, чтобы он прощал меня за мои проступки, ни слова упрека со стороны того, кто знает, насколько человечество погрязло в грехах и как мы отчаянно боремся с влиянием зла. Лучше я не буду совершать какие-то проступки, чем мне будет стыдно перед ним.
— Вот почему тебя не видно было в борделе Париса в прошлом месяце?
— Да, мой друг, и больше я там не появляюсь. Я ухаживаю за молодой женщиной, она прачка, работает в нижней части города, в доках Тигира. Я собираюсь жениться на ней и жить праведной жизнью.
— Когда закончится война.
— Да, когда закончится эта проклятая война. Ты слышал, какие в последнее время ходят слухи?
Они прошли под каменной аркой, ведущей к лестнице, и исчезли из виду, забрав с собой единственный факел. Их голоса растворились вдали, каменные своды поглотили слова. Лиат последовала за ними, но к тому времени, как она добралась до лестницы, ступеньки едва виднелись в сгустившейся темноте. Она быстро начала подниматься наверх, подталкиваемая в спину внезапно появившимся холодным ветром, как вдруг исчезли последние отблески факела и Лиат осталась одна в непроглядной тьме. Осторожно она продолжала взбираться по лестнице на ощупь, пальцы касались прохладной поверхности камня, чувствуя каждую трещинку и выбоину, вдруг рука ее скользнула по чему-то гладкому. Вскоре Лиат поняла, что находится на верхней ступени узкой лестницы, стены и пол были деревянные, а потолок настолько низкий, что она едва не касалась его головой. В полумраке Лиат наткнулась на дверную ручку. Она уже хотела повернуть ее, но замерла в нерешительности.
Лиат крепко сжала зубы, так что острая боль пронзила ее челюсть, и множество вопросов вновь вспыхнуло у нее в голове. Где она? Неужели она вновь невольно оказалась на Земле?
Но они стремительно пронеслись и исчезли.
«Пройди через дверь, — пробормотал голос, — и я буду еще на один шаг ближе к тому, чего желает мое сердце». Разве это не было правдой? Конечно, было. Лиат начала поворачивать ручку двери, но справа от нее вдруг раздались приглушенные звуки плача. Пораженная, она отступила назад, поскольку ручка задвигалась, как будто ее пытались повернуть с другой стороны, послышался скрип дерева и щелчок.
Дверь распахнулась.
Обаятельная молодая женщина заморгала, вглядываясь в темноту. На верхней губе у нее был свежий шрам; она была в одной сорочке, настолько тонкой, что виднелась ее бледная кожа.
— О, слава Владычице, — сказала она, схватив Лиат за руку, и провела ее в яркую комнату, залитую розовым светом, проникающим сквозь четыре распахнутых окна. — Вы так удачно ее спрятали.
Нежные лучи солнца ярко освещали несколько фресок, на которых были такие откровенные изображения, что Лиат покраснела. Ее новая знакомая протиснулась за невидимый с первого взгляда буфет, или что это было, и помогла выбраться оттуда плачущей женщине. На ней была длинная, бесформенная туника, окрашенная в невыразительно красный цвет, такую одежду обычно носили простолюдины, хотя, в отличие от вендийского обычая, еще на ней был туго сидящий корсаж и коричневый передник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
— Вот ключ, — произнес один из стражей. — Бедные ребята. Не могу думать о том, что их головы будут торчать на стене только потому, что они украли немного хлеба: они так бедны, что не могут позволить себе купить его.
— Немного хлеба — это одно, — возразил второй стражник, — но украсть королевский хлеб — это совершенно другое.
— Ха! Королевский хлеб. — Третий страж хрипло рассмеялся. — Та корзина была предназначена для любовниц короля.
— И все же она принадлежит королю, а не этим двум нищим.
Они повернули ключ в замочной скважине и с трудом распахнули дверь.
— Выходите, ребята, — произнес третий стражник. Двое мальчиков не старше четырнадцати лет выглядели уставшими и измученными, по ним было видно, что дети жили с постоянным чувством голода, питаясь крысами. Один из них плакал. Его друг старался держаться.
— Мы просто хотели кушать, — прохныкал плачущий ребенок знакомые слова, повторяемые слишком часто.
— Нет, не оправдывайся перед ними, — прошипел его товарищ. — Мы смело встретим нашу смерть.
— Отважные ребята, — сказал третий страж. — Мне приказано помиловать вас и отпустить. Вот вам серебряная лусира, этого хватит на первое время. Распорядитесь ею правильно и как можно скорее покиньте город. Наш король долго помнит тех, кто перешел ему дорогу, и если он узнает вас, то отрубит головы прямо на улице.
Хныкающий ребенок еще больше заплакал, услышав новости о внезапном помиловании. Второй мальчик упал на колени, пытаясь поцеловать руку третьему стражнику и в то же время крепко прижимая к груди заветную монетку.
— Не меня вам нужно благодарить. Я бы позволил вас повесить. Но в королевском суде есть один человек, который предпочитает одаривать благами милости, чем карать мечом правосудия.
— О Господь и Владычица! — прошептал отважный мальчик таким тоном, будто увидел спустившегося с небес ангела. — Это тот самый человек, которого мы видели на площади рядом с его величеством королем?
— Да, тот самый. Помните, что кто-то находится ближе к Господу, в отличие от нас, грешников. Молитесь за его здравие.
Двое стражей вместе закрыли неподдающуюся дверь. Она нестерпимо скребла по каменному полу, раздражающий звук эхом отдавался в конце коридора.
Усмехнувшись, первый страж вывел мальчиков на улицу. Лиат не двигалась, пока двое других стражников продолжали разговаривать.
— Ты мог бы оставить серебро себе, а их повесить, — прошептал второй страж. — Как ты посмел ослушаться воли короля?
— Через неделю король уже и не вспомнит об этом случае. Бедные ребята, они ведь совершенно безобидны. Я помню, как однажды был так же голоден и совершенно отчаялся. Но даже не думай, что я мог бы оставить монету себе. — Голос третьего стража тут же стал суровым, как только он начал ругать товарища. — Не тогда, когда ты знаешь, кто передал ее мне для этих бедных мальчиков. На службе у короля мы дважды в день имеем возможность поесть. У них нет ничего, бедняжки слоняются по улицам города, а король все повышает налоги, чтобы купить еще больше солдат для своей армии.
— Но как бы он узнал, тот, кто передал ее тебе, что ты оставил серебро себе? Ты мог бы отпустить их, а монету забрать. Это же месячное жалование.
— Он узнал бы!
— И наказал бы тебя?
— Самое страшное наказание — стоять перед ним и быть вынужденным смотреть в глаза лучшему среди нас человеку. Я не желаю, чтобы он прощал меня за мои проступки, ни слова упрека со стороны того, кто знает, насколько человечество погрязло в грехах и как мы отчаянно боремся с влиянием зла. Лучше я не буду совершать какие-то проступки, чем мне будет стыдно перед ним.
— Вот почему тебя не видно было в борделе Париса в прошлом месяце?
— Да, мой друг, и больше я там не появляюсь. Я ухаживаю за молодой женщиной, она прачка, работает в нижней части города, в доках Тигира. Я собираюсь жениться на ней и жить праведной жизнью.
— Когда закончится война.
— Да, когда закончится эта проклятая война. Ты слышал, какие в последнее время ходят слухи?
Они прошли под каменной аркой, ведущей к лестнице, и исчезли из виду, забрав с собой единственный факел. Их голоса растворились вдали, каменные своды поглотили слова. Лиат последовала за ними, но к тому времени, как она добралась до лестницы, ступеньки едва виднелись в сгустившейся темноте. Она быстро начала подниматься наверх, подталкиваемая в спину внезапно появившимся холодным ветром, как вдруг исчезли последние отблески факела и Лиат осталась одна в непроглядной тьме. Осторожно она продолжала взбираться по лестнице на ощупь, пальцы касались прохладной поверхности камня, чувствуя каждую трещинку и выбоину, вдруг рука ее скользнула по чему-то гладкому. Вскоре Лиат поняла, что находится на верхней ступени узкой лестницы, стены и пол были деревянные, а потолок настолько низкий, что она едва не касалась его головой. В полумраке Лиат наткнулась на дверную ручку. Она уже хотела повернуть ее, но замерла в нерешительности.
Лиат крепко сжала зубы, так что острая боль пронзила ее челюсть, и множество вопросов вновь вспыхнуло у нее в голове. Где она? Неужели она вновь невольно оказалась на Земле?
Но они стремительно пронеслись и исчезли.
«Пройди через дверь, — пробормотал голос, — и я буду еще на один шаг ближе к тому, чего желает мое сердце». Разве это не было правдой? Конечно, было. Лиат начала поворачивать ручку двери, но справа от нее вдруг раздались приглушенные звуки плача. Пораженная, она отступила назад, поскольку ручка задвигалась, как будто ее пытались повернуть с другой стороны, послышался скрип дерева и щелчок.
Дверь распахнулась.
Обаятельная молодая женщина заморгала, вглядываясь в темноту. На верхней губе у нее был свежий шрам; она была в одной сорочке, настолько тонкой, что виднелась ее бледная кожа.
— О, слава Владычице, — сказала она, схватив Лиат за руку, и провела ее в яркую комнату, залитую розовым светом, проникающим сквозь четыре распахнутых окна. — Вы так удачно ее спрятали.
Нежные лучи солнца ярко освещали несколько фресок, на которых были такие откровенные изображения, что Лиат покраснела. Ее новая знакомая протиснулась за невидимый с первого взгляда буфет, или что это было, и помогла выбраться оттуда плачущей женщине. На ней была длинная, бесформенная туника, окрашенная в невыразительно красный цвет, такую одежду обычно носили простолюдины, хотя, в отличие от вендийского обычая, еще на ней был туго сидящий корсаж и коричневый передник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167