— А в чем же порука, что ежели я без утайки поведаю, меня помилуют да и за рубеж отпустят? — спросила Янина, выслушав его.
Федор показал рукой в сторону Кремля.
— В том порукой не я, не дьяки, не бояре, а слово государя Алексея Михайловича.
Выхода не было. Янина отлично понимала, что ее ожидает. Запирательство грозило жесточайшими пытками и позорною казнью, полное же признание могло принести облегчение участи, а может быть, при содействии Федора, и освобождение. «Бывало же так, — насильно старалась убедить себя она, — жаловали же волей покаявшихся»…
И она согласилась на предложение Федора.
* * *
Вот уже третий день, как Янина одна правит усадьбой. Ртищев уехал по царевым делам к оружейникам в Тулу и оставил полонную женку полновластной хозяйкой.
В воскресенье, в обед, к Янине прибыли гости, ляхи и иноземцы из Немецкой слободы.
За столом прислуживал Савинка. Янина, в присутствии челяди, объявила, что с православною верою она приняла и обычаи православные, а потому потчевать будет гостей по-московски.
От трапезной до поварни вытянулся долгий холопий черед. Пошли из рук в руки тяжелые ведра, лохани и блюда. Задымились на резном столе куры во щах да в лапше с лимоном, папорок лебедин под шафранным взваром, утки с огурцами, гуси с пшеном сарацинским, петухи рассольные с имбирем, перепеча крупичатая, пироги с бараниною, кислые с сыром, рассольные, жареные и подовые, блины, караван… А травников, пива ягодного, медов — вишневого, можжевелого, смородинного, черемухового и малинового — да романеи и мушкателя столько выпито было, что челядь и счет потеряла жбанам, корцам и мушермам.
Хотя, наперекор древним обычаям, женщина столом заправляла, а не господарь, гости не кручинились и отменно соединили в себе обычаи Московии со своими, иноземными: потчевались до отвалу и наперебой воспевали достоинства радушной хозяйки.
Вино развязывало языки. Янина предусмотрительно выпроводила холопов и Савинку, а один из гостей вышел в сени и стал там на дозоре.
Тонкий, и бледный, как дымок угасающего кадила, поляк, с серовато-бледными кудрями и выцветшими глазами, пересел с хозяйкой в угол и передал ей пакет.
— Хоть ты и через меру меня торопила, но все сделано во всяком порядке, — ухмыльнулся он.
Янина, спрятав пакет, подошла к столу.
— Паны шляхтичи, — поклонилась она. — Вместно зараз у нас, серед самых верных людей, совет держать, кому Бырляя извести, часом не удастся сотворить сие Ваське Босому.
— К чему така ласка Бырляю? — спросил кто-то и расхохотался.
— А к тому, что на Украине наши люди пустят молву: «Эвон-де, как послов ваших примолвляют. Коли Бырляя смертию извели, то что уж с рядовым казачеством сотворят?»
Худой высокий поляк прибавил:
— А Мужиловского, как станет ведомо о кончине Бырляя, мы у себя сокроем, будто от напастей москальских. И о том ведомо станет зараз на Украине.
Теснее усевшись, заговорщики принялись за подробное обсуждение дела.
Вскоре пришел переряженный прозорливец.
Янина встретила его с радостью.
— Возвеселись! Не долог час, воссядет король наш на стол Московский.
Василий внимательно оглядел гостей и, признав их, развязно потрепал Янину по спине.
— Три тысячи злотых, добро… А не худо бы его королевскому величеству за то, что без утайки я обсказывал вам, паны шляхтичи, все про Польшу реченное в сокровенных беседах государя со ближние, еще пожаловать меня поместьишком в ляцкой земле.
— Твое за тобой останется, — обнадеживающе улыбнулся седой поляк. — Не запамятует наш король добрых деяний.
Вдруг что-то затрещало в подполье и тотчас же с шумом отскочила к стене крышка западни… Вихрем налетели на гостей стрельцы и после короткой борьбы перевязали их.
* * *
Янину трижды разыскивали на дыбе. Каждый раз она повторяла одно и тоже:
— Как перед Богом, как перед матерью Божьею, все обсказала. Ничего больше не ведаю.
В последнюю ночь дьяк пришел к ней, торжественный и счастливый.
— Молись Богу, жена. Исполнил государь обетование свое — жалует тебя волею.
Янина с криком рванулась с желез, пытаясь упасть на колени.
— Боже, спаси царя!
Дьяк перекрестился и приблизил лицо свое к сияющему лицу колодницы:
— Токмо допрежь обскажи, кто на Украине в набольших ходит над ляцкими языками.
— Не ведаю!… Разорви душу мою все силы нечистые, ничего не ведаю боле.
В подземелье, осунувшийся, высохший, вошел Федор Михайлович.
— Не таи, — протянул он к Янине руки и, точно слепой, поискал скрюченными пальцами в воздухе, — Обскажи все, себе во спасение и мне перед царем в оправдание.
— Ради для любви былой твоей ко мне, поверь, господарь!… Все, что ведомо было мне, все до пряма обсказала.
Постельничий вдруг окрысился.
— Не смей про любовь поминать! Нету ее, с сердцем вытравил из себя. Змея!
Он замахнулся, будто хотел ударить ее, но рука бессильно упала, коснувшись железа.
— Змея… Вечор еще Янек на дыбе показывал, что ты да Казимир только и ведаете про набольшого на Украине.
— Слухом не слыхивала… Поверь! Слухом не слыхивала!
Кат поднес к груди Янины зажженную свечу.
Ртищев присмирел, отодвинулся и, взглянув на искаженное лицо Янины, приник вдруг головой к стене, забился в рыданиях.
* * *
Было три часа ночи, когда в подземелье, где сидела Янина, снова явился озаренный факелом дьяк.
— А видать, съела ты у Бога теленка, — изрек он с важностью.
Янина, измученная пытками, почти с полным безразличием повернула голову к двери.
— Тебе говорю… Молись. Воля тебе от государя.
Она с ненавистью поглядела на вошедшего.
— Потопил ты в крови человеческой душу живую. Уйди… Или убей. Сразу убей!
— А баба, баба и есть. Ты ее хоть в землю зарой, а язык все будет болтаться да людей бранить. Сказываю — воля и нишкни, покель батога не отведала.
Только тогда поверила своему счастью Янина, когда кат сбил с нее железы.
Дьяк ободряюще взял колодницу за руку.
— Благодари государя, а наипаче Федору Михайловичу в ноженьки поклонись. То он вымолил прощенье тебе.
Он пропустил Янину в дверь. На женку повеяло свежим воздухом, и она неожиданно почувствовала такой прилив сил, что сразу позабыла о всем пережитом, стрелой полетела по узеньким сенцам.
Вдруг она оступилась, разбросала в стороны руки и провалилась в яму.
Дьяк разжег факел.
Янина неподвижно лежала на распластавшемся внизу теле Васьки Босого.
— Добро ли ворам на волюшке? — расхохотался дьяк, хватаясь руками за вздымающийся в хохоте живот.
Упершись руками в грудь Босого, Янина привстала.
— А цар…рево… обе…тов…вание…
— Хороните! — крикнул дьяк.
Каты деловито засучили рукава и, поплевав на руки, принялись зарывать могилу.
ГЛАВА XX
На украинах свирепствовали татарские орды, а внутри Руси все чаще вспыхивали восстания черных людишек, толпами уходивших в леса, к разбойным ватагам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208