Како жительствовать будете без меня?» Однако рейтары почтительно раступились и пропустили постельничего на улицу.
Очутившись на воле, Ртищев почувствовал такой приступ радости, что позабыл обо всем и, как мальчишка, помчался в поле…
Вечером усталый и разбитый, вновь полный тревоги, Федор пришел к Толстому.
— Слыхивал?
— Слыхивал, Федор Михайлович.
— И каково?
— Каково Бог положит, — вздохнул Толстой.
Неожиданно озлобившись, он больно сдавил руку постельничего.
— А не скулить ныне вместно, но думку думати, как бы нас не выдал сербин. Сам утопнет и наши головушки сиротские за собой в омут потянет.
Посовещавшись, они решили безотлагательно собрать всех членов кружка, чтобы сообща придумать, как спасти хорвата от неминуемой смерти.
* * *
Прямо из церкви, после всенощной, государь отправился в застенок. Он не узнал Юрия, до того обезображено было пыткой его лицо. Но слишком кипело еще негодование царя, «страшные» слова воровского письма еще прыгали огненными кругами перед глазами и чрезмерна была еще обида на хорвата, чтобы в груди нашелся хоть крохотный уголок для жалости и снисхождения.
— Вор! — исступленно выкрикнул Алексей, впиваясь ногтями в горло полубесчувственного узника. — Язык европейский!… Христопродавец!
Дьяки подхватили его и, усадив на лавку, подали ковш студеного кваса.
— Не трудись, государь! Дозволь нам, сиротинам, чинить допрос.
Алексей опорожнил ковш, обсосал усы и шумно задышал.
Рядом с Крижаничем повисла привязанная к столбу Таня. Тело ее представляло собой сплошной кровоподтек. На боках и бедрах висели окровавленные лоскуты кожи и мяса. Из черных провалов жутко впились в пространство невидящие, отравленные безумием, болью и ненавистью, глаза.
Государь ткнул Таню посохом.
— Спокаялась ли?
Она не ответила.
— Не дразни! — снова рассвирипел государь. — Добром обскажи, кому письма воровские везла!
Сморщив лоб и сжав кулаки, Таня из всех угасающих сил своих пыталась побороть тяжелый мрак, окутавший ее мозг.
— Руси… Туда везла… Руси… Казни!… Всю Русь казни! — выкрикнула она и потеряла сознание.
* * *
Крижанича и Таню приговорили к казни.
Царь долго даже и слушать не хотел о помиловании, но в конце концов сдался на слезные моления Матвеевой и заменил хорвату смертную казнь ссылкой в студеные земли, а Таню повелел заточить до конца живота в подземелье.
На Ртищева так подействовали события последних дней, что он слег в постель и прохворал до осени. Марфа не отходила ни на шаг от больного, с жертвенным терпением выполняла все капризы его. Чтобы сделать приятное постельничему, кружок перенес свои сидения в его усадьбу.
Федор, несмотря на слабость, принимал участие во всех спорах, касающихся «приобщения России к еуропейской учености». Но больше всего его интересовало преуспевание заводского дела.
Поправившись, он прежде всего отправился на железоплавильный завод.
Работа кипела вовсю. Десятки заросших дымом, грязью и копотью людей, не передыхая ни на одно мгновение, метались по двору, подобно развороченному муравейнику.
Была суббота. Вместе с церковным благовестом раздался наконец долгожданный свисток, возвещающий конец трудовому дню. Работные торопливо вышли на двор и построились долгою чередою по трое в ряд.
У ворот, за столиком, сидела Марфа и двое приказных. На земле, охраняемый стрельцом, стоял сундучок с медными деньгами.
Ртищев довольно улыбнулся и поиграл медяками.
— А добро, Марфенька, Милославский надумал медью серебро подменить.
Работные исподлобья оглядели постельничего и о чем-то горячо зашептались между собой. Один из приказных, прислушавшись, схватил со столика плеть и хлестнул по голове стоящего в первом ряду человека.
— Цыц!
Федор вырвал из рук приказного плеть.
— Не моги забижать!… То на роби иное дело, а после шабаша — не моги!
Ободренные заступничеством, работные придвинулись к столику.
— Покажи милость, господарь, не вели им медью нас потчевать.
Федор, не ожидавший такой просьбы, смущенно отошел за спину стрельца.
— Нешто не те же деньги ходячие медь?
— Те же, аль не те, не нам разбирать. То дело ваше, начальных людей… А ты выдь-ко на рынок, поглазей, в какой чести на рынке том медь!
— Выдь!… — пронеслось по рядам, смешавшимся в одну бурливую толпу. — Выдь! На серебро хлеб продают, а на медь веревки не сдобудешь, чтоб удавиться.
Ртищев сунулся к приказному.
— Так ли?
— Так, Федор Михайлович!
Постельничий пришибленно поглядел на жену, ища в ней поддержки, но ничего не дождавшись, растерянно повернулся к толпе.
— Я в недуге лежал, по то и не ведаю, что медные деньги словно бы ныне не деньги.
— Жрали бы их замест хлеба! —крикнул кто-то, покрывая все голоса.
Приказный затрясся от гнева.
— Кто дерзит? Выходи!
— Ого-го-го-го-го! —заклокотало в ответ. — Сам выдь-ко на нас!
Работные напирали к столику. Десятки рук потянулись к сундуку, подбросили его высоко и опрокинули на голову приказному. Сшибленный с ног стрелец упал на Марфу, увлекая ее за собой.
— Идем, Марфенька! — взмолился Ртищев, поднимая жену.
Марфа отказалась ехать с мужем и, под охраной спекулатарей, пошла к Гамильтон.
Федор приказал вознице везти его в Приказ.
Из Приказа он отправился домой. На пути его обогнал сильный отряд рейтаров. Постельничий любовным взглядом оглядел всадников и перекрестился.
— Токмо бы дал Господь без смертоубийства людишек угомонить.
Надевая шапку, он сокрушенно подумал: «До чего же прытки смердушки наши! Ну, никоторой выучки и тонкости европейской… Все бы им смуты смутить». Прерывая его мысли, ухнул залп. За ним другой…
У самого дома Ртищева нагнала Марфа.
— Якшался со смердами!… Спалили они завод, — перекосила она лицо и впилась ногтями в руку мужа. — Все ты! Ты!… Европеец из капустной квашни.
Постельничий выпрыгнул из колымаги.
— А не можешь противу Богом данного мужа глас поднимать. Коли так, и в хоромины не пойду!
Марфа опомнилась, испуганно поглядела на Федора.
— Ты не гневайся, Федор Михайлович. То с кручины я… Противу закона Божьего не иду, и мужа своего почитаю.
Сгорбившись, готовый разрыдаться, безвольный и жалкий, поплелся Федор за женой в хоромы.
ГЛАВА XIII
Никон, опьяненный властью, перестал считаться с законами, касавшимися церковного и монастырского управления, и действовал так, как хотелось ему.
Неприступность, ореол царского величия, которым он окружил себя, крайне не нравились даже ближайшим друзьям его, не знавшим в конце концов, какому государю служить: Алексею Михайловичу или патриарху.
Время, когда Алексей уезжал из Москвы, было для вельмож самой жестокой порой, полною унижения и издевательств. Бояре, начальники приказов, окольничие, воеводы, вся московская знать долгими часами простаивали без шапок на патриаршем дворе, дожидаясь приема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Очутившись на воле, Ртищев почувствовал такой приступ радости, что позабыл обо всем и, как мальчишка, помчался в поле…
Вечером усталый и разбитый, вновь полный тревоги, Федор пришел к Толстому.
— Слыхивал?
— Слыхивал, Федор Михайлович.
— И каково?
— Каково Бог положит, — вздохнул Толстой.
Неожиданно озлобившись, он больно сдавил руку постельничего.
— А не скулить ныне вместно, но думку думати, как бы нас не выдал сербин. Сам утопнет и наши головушки сиротские за собой в омут потянет.
Посовещавшись, они решили безотлагательно собрать всех членов кружка, чтобы сообща придумать, как спасти хорвата от неминуемой смерти.
* * *
Прямо из церкви, после всенощной, государь отправился в застенок. Он не узнал Юрия, до того обезображено было пыткой его лицо. Но слишком кипело еще негодование царя, «страшные» слова воровского письма еще прыгали огненными кругами перед глазами и чрезмерна была еще обида на хорвата, чтобы в груди нашелся хоть крохотный уголок для жалости и снисхождения.
— Вор! — исступленно выкрикнул Алексей, впиваясь ногтями в горло полубесчувственного узника. — Язык европейский!… Христопродавец!
Дьяки подхватили его и, усадив на лавку, подали ковш студеного кваса.
— Не трудись, государь! Дозволь нам, сиротинам, чинить допрос.
Алексей опорожнил ковш, обсосал усы и шумно задышал.
Рядом с Крижаничем повисла привязанная к столбу Таня. Тело ее представляло собой сплошной кровоподтек. На боках и бедрах висели окровавленные лоскуты кожи и мяса. Из черных провалов жутко впились в пространство невидящие, отравленные безумием, болью и ненавистью, глаза.
Государь ткнул Таню посохом.
— Спокаялась ли?
Она не ответила.
— Не дразни! — снова рассвирипел государь. — Добром обскажи, кому письма воровские везла!
Сморщив лоб и сжав кулаки, Таня из всех угасающих сил своих пыталась побороть тяжелый мрак, окутавший ее мозг.
— Руси… Туда везла… Руси… Казни!… Всю Русь казни! — выкрикнула она и потеряла сознание.
* * *
Крижанича и Таню приговорили к казни.
Царь долго даже и слушать не хотел о помиловании, но в конце концов сдался на слезные моления Матвеевой и заменил хорвату смертную казнь ссылкой в студеные земли, а Таню повелел заточить до конца живота в подземелье.
На Ртищева так подействовали события последних дней, что он слег в постель и прохворал до осени. Марфа не отходила ни на шаг от больного, с жертвенным терпением выполняла все капризы его. Чтобы сделать приятное постельничему, кружок перенес свои сидения в его усадьбу.
Федор, несмотря на слабость, принимал участие во всех спорах, касающихся «приобщения России к еуропейской учености». Но больше всего его интересовало преуспевание заводского дела.
Поправившись, он прежде всего отправился на железоплавильный завод.
Работа кипела вовсю. Десятки заросших дымом, грязью и копотью людей, не передыхая ни на одно мгновение, метались по двору, подобно развороченному муравейнику.
Была суббота. Вместе с церковным благовестом раздался наконец долгожданный свисток, возвещающий конец трудовому дню. Работные торопливо вышли на двор и построились долгою чередою по трое в ряд.
У ворот, за столиком, сидела Марфа и двое приказных. На земле, охраняемый стрельцом, стоял сундучок с медными деньгами.
Ртищев довольно улыбнулся и поиграл медяками.
— А добро, Марфенька, Милославский надумал медью серебро подменить.
Работные исподлобья оглядели постельничего и о чем-то горячо зашептались между собой. Один из приказных, прислушавшись, схватил со столика плеть и хлестнул по голове стоящего в первом ряду человека.
— Цыц!
Федор вырвал из рук приказного плеть.
— Не моги забижать!… То на роби иное дело, а после шабаша — не моги!
Ободренные заступничеством, работные придвинулись к столику.
— Покажи милость, господарь, не вели им медью нас потчевать.
Федор, не ожидавший такой просьбы, смущенно отошел за спину стрельца.
— Нешто не те же деньги ходячие медь?
— Те же, аль не те, не нам разбирать. То дело ваше, начальных людей… А ты выдь-ко на рынок, поглазей, в какой чести на рынке том медь!
— Выдь!… — пронеслось по рядам, смешавшимся в одну бурливую толпу. — Выдь! На серебро хлеб продают, а на медь веревки не сдобудешь, чтоб удавиться.
Ртищев сунулся к приказному.
— Так ли?
— Так, Федор Михайлович!
Постельничий пришибленно поглядел на жену, ища в ней поддержки, но ничего не дождавшись, растерянно повернулся к толпе.
— Я в недуге лежал, по то и не ведаю, что медные деньги словно бы ныне не деньги.
— Жрали бы их замест хлеба! —крикнул кто-то, покрывая все голоса.
Приказный затрясся от гнева.
— Кто дерзит? Выходи!
— Ого-го-го-го-го! —заклокотало в ответ. — Сам выдь-ко на нас!
Работные напирали к столику. Десятки рук потянулись к сундуку, подбросили его высоко и опрокинули на голову приказному. Сшибленный с ног стрелец упал на Марфу, увлекая ее за собой.
— Идем, Марфенька! — взмолился Ртищев, поднимая жену.
Марфа отказалась ехать с мужем и, под охраной спекулатарей, пошла к Гамильтон.
Федор приказал вознице везти его в Приказ.
Из Приказа он отправился домой. На пути его обогнал сильный отряд рейтаров. Постельничий любовным взглядом оглядел всадников и перекрестился.
— Токмо бы дал Господь без смертоубийства людишек угомонить.
Надевая шапку, он сокрушенно подумал: «До чего же прытки смердушки наши! Ну, никоторой выучки и тонкости европейской… Все бы им смуты смутить». Прерывая его мысли, ухнул залп. За ним другой…
У самого дома Ртищева нагнала Марфа.
— Якшался со смердами!… Спалили они завод, — перекосила она лицо и впилась ногтями в руку мужа. — Все ты! Ты!… Европеец из капустной квашни.
Постельничий выпрыгнул из колымаги.
— А не можешь противу Богом данного мужа глас поднимать. Коли так, и в хоромины не пойду!
Марфа опомнилась, испуганно поглядела на Федора.
— Ты не гневайся, Федор Михайлович. То с кручины я… Противу закона Божьего не иду, и мужа своего почитаю.
Сгорбившись, готовый разрыдаться, безвольный и жалкий, поплелся Федор за женой в хоромы.
ГЛАВА XIII
Никон, опьяненный властью, перестал считаться с законами, касавшимися церковного и монастырского управления, и действовал так, как хотелось ему.
Неприступность, ореол царского величия, которым он окружил себя, крайне не нравились даже ближайшим друзьям его, не знавшим в конце концов, какому государю служить: Алексею Михайловичу или патриарху.
Время, когда Алексей уезжал из Москвы, было для вельмож самой жестокой порой, полною унижения и издевательств. Бояре, начальники приказов, окольничие, воеводы, вся московская знать долгими часами простаивали без шапок на патриаршем дворе, дожидаясь приема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208