Полонянка подумала было вступить в торг, но по холодному лицу Васьки поняла, что он не уступит, и, скрепя сердце, согласилась.
— Подавись ты, прожора!… А еще блаженный, прости, матерь Божия.
Из сеней послышались шаги постельничего.
— Покажите милость, пожалуйте хлеба-соли откушать, — пригласил он гостя и Янину, остановившись в дверях.
* * *
Царь молился перед отходом ко сну, когда в опочивальню к нему вошел Босой.
— Сень по полу воровским чином блазнится, ею Алексаша-царь застится, — сердито буркнул юродивый.
Алексей наспех закончил молитву и подошел под благословение Васьки.
— Сень, сказываю, застить тебя норовит! — глухо повторил Босой и, обмахнув государя мелким крестом, присел на постель. — Садись и ты, Алексаша, во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Царь примостился на краю постели, зажал в кулаке каштановую бороду.
— К чему про сень помянул?
— А к тому, Алексаша, что ныне сень не в сень, а в помеху. В помеху тебе едина сень — Ордын-Нащокин, а другая — Одоевский!
Страх, вызванный у Алексея таинственными словами блаженного, сразу растаял.
— Верую в своих советников так, как верую, что помазал меня на царство Господь.
Васька наклонился к цареву уху.
— Крымцы унимаются?
— Куда там!… Где им уняться.
— А возьмешь ты под руку свою Богдана Хмельницкого, еще пущего врага наживешь — ляхов богопротивных.
Щедро пересыпая свою речь непонятными выкрикиваниями, он долго говорил о тяжелых бедствиях, которые падут на страну, если Москва присоединит к себе Украину.
— Погибнешь ты и весь род твой погибнет, — с болезненным стоном закончил Босой. — Горе мне!… Зрю царя своего в полону и позоре.
Алексей, зараженный мрачными предчувствиями, не знал, на что решиться.
— Уразумел ли, царь, реченное мною?
— Уразумел, Васенька… Токмо в толк не возьму, как быть ныне нам с Вешняком?
— А, отслужив молебствование, одари его дарами и отпусти с миром к Хмельницкому.
Царь растерянно поглядел на прозорливца.
— Договорились мы намедни обо всем с советниками и ведомо тому Вешняку, что утресь объявим мы себя всенародно царем Малые Руси.
Босой встал и перекрестился на образ.
— Я совершил все, чему научил ты меня, отец небесный!
Сняв шелковый подрясник, подарок царевны Анны, он с силой разодрал на себе рубаху.
— Горе нам!… Черен Кремль сиротствующий, кипят огни, объявшие землю Русинскую! Сподоби, Господи, раба твоего Василия уйти в леса дремучие, не зрети погибели царские.
Он неожиданно отпрянул к двери, закрыл руками лицо.
— Секут… В железа обряжают великого государя!
И закружился бешено по опочивальне, звеня веригами, царапая в кровь лицо и сшибая все, что попадалось под ноги.
Царь забился в угол, с суеверным ужасом следил за дикой пляской «прозорливца».
Плюнув на все четыре стороны, Васька упал на пол и, крадучись, пополз в сени. Вскоре под окном опочивальни раздался его протяжный, точно предостерегающий, вой.
Алексей припал к стеклу, вгляделся во мрак.
На дворе, не шевелясь, стоял юродивый. Голова его была высоко запрокинута, а воздетые кверху руки как будто грозились в пространство. Вой то усиливался до рева, то спадал до молитвенных вздохов, то переходил в рокочущий хохот безумного.
— Господи, спаси и помилуй! — стучался царь лбом о стекло.
Он молитвенно звал к себе юродивого, но Васька не слышал или не хотел слышать, и продолжал юродствовать.
* * *
Утром следующего дня к Ртищеву пришел Вонифатьев.
— Великая милость двору твоему, — объявил он, стараясь не глядеть на хозяина. — Великая милость от государя.
Янина вздрогнула, услышав эти слова, но тотчас же скромно потупилась. Сгорающий от любопытства Федор вытянулся на носках, нетерпеливо воскликнул:
— Сказывай, не томи!
Протопоп откашлялся и быстрым ревнивым взглядом окинул полонянку.
— Радуйтесь и веселитесь! Преславная бо царевна, Анна Михайловна, показала милость тебе и изъявила волю быть матерью твоей восприемной.
Ртищев радостно взвизгнул и, обняв полонянку, закружился с нею по терему.
Протопоп позеленел. В глазах его загорелась лютая ненависть к Федору
— Что это ты с лика будто спал? — заботливо спросил постельничий. — Не занедужил ли, избави Господи?
— Зубами маюсь, — угрюмо ответил Вонифатьев.
В трапезной протопоп и постельничий принялись наставлять Янину, как держаться перед царевной.
— Как я, убогая, предстану перед светлые очи ее? — вздохнула полонянка.
— Ты все молчи, — поучал протопоп, — царевна тебе глагол, а ты ей — поклон.
— Да с челомканьем в руку, — подхватывал Федор. — Так все и челомкай. Гораздо полюбишься!… Уж нам с протопопом добро ведомы повадки царевнины.
Потрапезовав, Янина уселась за часослов. Федор же, против обыкновения, развалился на лавке и объявил, что остается дома.
Вонифатьев подозрительно оглядел полонянку. «Уж не она ли тому пригодой?» — подумал он и, чтобы не выдать себя, со стоном схватился за щеку.
— Так и точит, проклятое, всю душеньку выело!
Он присел подле Ртищева и закачался из стороны в сторону.
— Не обессудь, Федор Михайлович, невмоготу мне нынче женку твою поущать христианской любви.
Постельничий сочувственно вздохнул и поднялся, чтобы проводить гостя. Духовник обмотал лицо кумачовым платком, не удостоив женщину взглядом, понуро пошел к дверям7
— А день-то нынче, день-то каков! — покачал он головой, останавливаясь у порога.
Янина оторвалась от книги, но тут же с еще большим усердием углубилась в чтение.
— Велик нынче день, — продолжал Вонифатьев вполголоса, — ибо, по вразумлению свыше, не принял государь под высокую руку свою запорожцев.
Пораженный постельничий всплеснул руками.
— То не так! Не можно тому поверить, вечор иное нам сказывал царь.
Позабыв о зубах, духовник ехидно расхохотался.
— То было вечор, а утресь, кто не тешился с женками да к государю на сидение поспел, доподлинно цареву волю услышал… А обернулось так по мудрому глаголу Босого. Вняв прозорливцу, наказал царь обсказать Вешняку, что примет он гетмана с запорожцами под свою высокую руку в те поры, егда королевское величество ею, гетмана, и все запорожское войско учинит свободным без нарушения вечного мира с нами.
Выпроводив гостя, Федор сердито зашагал по терему.
— Эка надумали… Вешняка ни с чем из Москвы отпустить! При убогости-то при нашей, — злобно скрежетал он зубами, с каждым словом распаляясь все более и более.
Янина закрыла книгу, приложилась губами к краю сафьянового переплета.
— Об чем ты, владыко мой?
— Все о том, о гетмане с войском, — вздохнул Федор и, усевшись рядом с женщиной, принялся выкладывать ей, сколько выгод теряет Москва, отказываясь от Украины.
За окном послышался топот копыт.
— Будто кто на двор прискакал? — испуганно спросила Янина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208