Имя сыну Божьему переменили! Печатают ныне с буквою ненадобной?! Это ль не окаянство? Гляди, в государевом имени сделай описку, того казнить, а дерзают нарушать имя Божие? Антихристовы исчадия. Окаянные!… А звоны? И те переменили! К пенью звонят дрянью, будто всполох бьют… Пожди, будет им ужо, как Господь разгневается!
— Ты опять здесь народ мутишь? О чем болтаешь? — вдруг закричали два человека с палками, внезапно пробившись через толпу к юродивому. Это были патриаршие приставы.
Юродивый радостно протянул им руки.
— Миленькие, вяжите! — заговорил он. — Ввергните в тюрьму, в яму злую, да приму поношения во славу Господа!
Приставы рады были такой добыче, но толпа оттеснила их, и послышался кругом глухой ропот.
Юродивые пользовались огромным уважением в народе. Приставы испугались.
— Нам вязать тебя не надо, а народ не мути!
— Слуги антихристовы, — закричал тогда на них юродивый, — геенну себе готовите и малых в сети свои уловляете. Ужо будет вам! — И он гневно поднял свою палку, от которой приставы поспешно увернулись. В толпе раздался смех.
— Ужо мы вас, государевых ослушников! — пробормотали злобно приставы и снова затерлись в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой, слушая юродивого.
А тот уже с пеной у рта громил Никоновы нововведения.
— Книги святых отцов испортили. Православные семьсот лет молились по тем книгам, а ныне новые, и в них антихристовы словеса! Али святители до сего мудрого истинной веры не знали? Ох, ох, бедная Русь! Чего захотелось тебе за немцем вслед? Миколе чудотворцу — имя немецкое Николай, а во святцах и нет Николая!… Везде соблазн, везде окаянство!
Речь его лилась неудержимым потоком и словно электризовала толпу. Со всех сторон начинали раздаваться крики, вопли, и толпа бессознательно влеклась к патриаршему двору, готовая мстить за старую веру, но в это время в нее врезался отряд стрельцов и приставы с батогами — и посыпались веские удары направо и налево. Толпа рассеялась.
Но впечатленье от слов юродивого осталось неизгладимо, и каждый понес в дом свое смутное недовольство и неясный страх.
Война, дороговизна, голод, разбойники.
Не есть ли это кара Божья за никонианство, за отступление от веры отцов и дедов?
И в верху, в теремах, также шло смутное брожение, хотя не в столь грозной форме, как в народе.
Но Никон был тверд, как скала среди бушующих волн, которые с плеском и шумом разбиваются о гранитные бока ее, не в силах даже потрясти ее, не только разрушить.
— Твори во истину и славу Божию, — говорил он, поддерживаемый восточными патриархами.
XVIII БОЖЬЯ КАРА
Солнце только подымалось с востока и кровавым заревом озарило полнеба, засверкав лучами на куполе Ивана Великого. Народ в Москве уже проснулся, и начиналась шумная, суетливая жизнь на площадях и улицах.
Длиннобородые купцы приходили в торговые ряды, крестились на восток, на горящие словно в огне храмы, и медленно отмыкали огромные висячие замки своих лавок, в то время как подручные молодцы отвязывали злых собак и уводили их прочь от лавок.
Иван Безглинг, в кафтане немецкого покроя, длинных чулках и башмаках с пряжками, шел по улице, направляясь к Москве-реке, к дому Теряевых, когда наткнулся на толстого купца. Тот оттолкнул его и грубо крикнул:
— Шиш с Кукуя! Иди на Кукуй!
Безглинг отскочил в сторону, но в тот же миг почувствовал толчок в бок и отлетел в другую сторону.
— Шиш на Кукуе! — крикнул другой, толкнувший его.
— Пустите! — просительно сказал Безглинг, но купцы окружили его и, с хохотом толкая его из стороны в сторону, кричали:
— Чертов немец, иди на Кукуй!
Молодые купцы потешались над бедным художником, а более старые стояли в стороне и бездействовали.
— По-моему, — говорил один, — что черт, что немец — все едино.
— Тэк! — кивал другой купец. — Все единственно!
— Теперь они что? Кости мертвецкие в ступе толкут, черную немощь пущают…
— Братцы! — закричал кто-то. — Да ведь это Никонов богомаз!
— Ах он, песье отродье! — загудело кругом. — Ширяй его!
Седой купец даже замахал руками.
— Вот он, кургузый! Вот он, совратитель! Видели его, окаянного, Спасов лик! Срам!
Безглинг почти терял сознание от беспрестанных толчков; камзол его обратился в лохмотья, шляпа упала в пыль и затопталась ногами. Он уже мысленно готовился к смерти, как вдруг раздались окрики, появились слуги с батогами, и толпа быстро раздвинулась на обе стороны, очищая дорогу и обнажая головы.
— Что за шум? — резко спросил князь.
— Да вот, княже, кукуевский шиш подвернулся. Потешились малость!
— Никоновский богомаз! — крикнул кто-то из толпы со злобою.
— Дела у вас нет, длиннобородые, — с презрением сказал князь Теряев, — в батоги бы вас! Иди, Иван! — обратился он к дрожавшему художнику и хотел тронуть коня, но бедный Безглинг вдруг отшатнулся, упал на землю и стал корчиться. Лицо его посинело, изо рта показалась темная кровь, он вскочил с земли, взмахнул руками и снова упал уже без движения.
Толпа в ужасе смотрела на труп.
В этот миг вдруг появился юродивый.
Со стороны базара неслись смятенные крики.
— Началось! — завопил Киприан, потрясая посохом. — Час возмездия ударил! Бойтесь, никонианцы! Господь идет с гибелью.
— Мор, мор! — ревела прихлынувшая толпа.
Князь Теряев взмахнул плетью.
— Что там? — крикнул он.
— Мор, — раздались голоса, — на рыбном базаре падают и мрут!
— Гибель никонианцам! — ревел юродивый.
— С нами крестная сила!
— Гнев Божий! — раздались голоса.
— Убрать! — сказал князь слугам, указывая на посиневший труп, который лежал у ног его коня, и двинулся из толпы. Вдруг снова раздались вопли. Два человека извивались на земле в предсмертной муке.
Ужас объял князя. Он ударил коня и понесся в Кремль прямо к князю Куракину.
— Князь, неладно! — заговорил он, крестясь на иконы. — В городе мор!
— Да что ты?
Князь Куракин, толстый, низенький, от страха присел на лавку.
— Сам видел! Люди падают и мрут, корчась от болезни.
— С нами крестная сила! Милый князь, — заговорил он спешно, — иди до патриарха, скажи ему, а я к Пронскому! Что делать? То-то государь гневен будет!
— Божья воля! — ответил князь.
Он пошел к патриарху. Уже не на коне, а пеший и притом без шапки, перешел он патриарший двор и вошел в палаты. Отрок тотчас повел его к патриарху.
Князь стал на колени, принял благословение и облобызал руку Никону, после чего стал передавать, чему был свидетель.
Никон, высокий сухой старец с властным лицом и жестким взглядом, слушал его, изредка кивая головою.
— В грехах погрязли, — сказал он, — Божья кара! Иди, князь, до Пронского. Скажи, патриарх наказывает царицу с детками увозить спешно! Не мешкай, зараза сия гибельна!
Князь опять склонился под благословение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
— Ты опять здесь народ мутишь? О чем болтаешь? — вдруг закричали два человека с палками, внезапно пробившись через толпу к юродивому. Это были патриаршие приставы.
Юродивый радостно протянул им руки.
— Миленькие, вяжите! — заговорил он. — Ввергните в тюрьму, в яму злую, да приму поношения во славу Господа!
Приставы рады были такой добыче, но толпа оттеснила их, и послышался кругом глухой ропот.
Юродивые пользовались огромным уважением в народе. Приставы испугались.
— Нам вязать тебя не надо, а народ не мути!
— Слуги антихристовы, — закричал тогда на них юродивый, — геенну себе готовите и малых в сети свои уловляете. Ужо будет вам! — И он гневно поднял свою палку, от которой приставы поспешно увернулись. В толпе раздался смех.
— Ужо мы вас, государевых ослушников! — пробормотали злобно приставы и снова затерлись в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой, слушая юродивого.
А тот уже с пеной у рта громил Никоновы нововведения.
— Книги святых отцов испортили. Православные семьсот лет молились по тем книгам, а ныне новые, и в них антихристовы словеса! Али святители до сего мудрого истинной веры не знали? Ох, ох, бедная Русь! Чего захотелось тебе за немцем вслед? Миколе чудотворцу — имя немецкое Николай, а во святцах и нет Николая!… Везде соблазн, везде окаянство!
Речь его лилась неудержимым потоком и словно электризовала толпу. Со всех сторон начинали раздаваться крики, вопли, и толпа бессознательно влеклась к патриаршему двору, готовая мстить за старую веру, но в это время в нее врезался отряд стрельцов и приставы с батогами — и посыпались веские удары направо и налево. Толпа рассеялась.
Но впечатленье от слов юродивого осталось неизгладимо, и каждый понес в дом свое смутное недовольство и неясный страх.
Война, дороговизна, голод, разбойники.
Не есть ли это кара Божья за никонианство, за отступление от веры отцов и дедов?
И в верху, в теремах, также шло смутное брожение, хотя не в столь грозной форме, как в народе.
Но Никон был тверд, как скала среди бушующих волн, которые с плеском и шумом разбиваются о гранитные бока ее, не в силах даже потрясти ее, не только разрушить.
— Твори во истину и славу Божию, — говорил он, поддерживаемый восточными патриархами.
XVIII БОЖЬЯ КАРА
Солнце только подымалось с востока и кровавым заревом озарило полнеба, засверкав лучами на куполе Ивана Великого. Народ в Москве уже проснулся, и начиналась шумная, суетливая жизнь на площадях и улицах.
Длиннобородые купцы приходили в торговые ряды, крестились на восток, на горящие словно в огне храмы, и медленно отмыкали огромные висячие замки своих лавок, в то время как подручные молодцы отвязывали злых собак и уводили их прочь от лавок.
Иван Безглинг, в кафтане немецкого покроя, длинных чулках и башмаках с пряжками, шел по улице, направляясь к Москве-реке, к дому Теряевых, когда наткнулся на толстого купца. Тот оттолкнул его и грубо крикнул:
— Шиш с Кукуя! Иди на Кукуй!
Безглинг отскочил в сторону, но в тот же миг почувствовал толчок в бок и отлетел в другую сторону.
— Шиш на Кукуе! — крикнул другой, толкнувший его.
— Пустите! — просительно сказал Безглинг, но купцы окружили его и, с хохотом толкая его из стороны в сторону, кричали:
— Чертов немец, иди на Кукуй!
Молодые купцы потешались над бедным художником, а более старые стояли в стороне и бездействовали.
— По-моему, — говорил один, — что черт, что немец — все едино.
— Тэк! — кивал другой купец. — Все единственно!
— Теперь они что? Кости мертвецкие в ступе толкут, черную немощь пущают…
— Братцы! — закричал кто-то. — Да ведь это Никонов богомаз!
— Ах он, песье отродье! — загудело кругом. — Ширяй его!
Седой купец даже замахал руками.
— Вот он, кургузый! Вот он, совратитель! Видели его, окаянного, Спасов лик! Срам!
Безглинг почти терял сознание от беспрестанных толчков; камзол его обратился в лохмотья, шляпа упала в пыль и затопталась ногами. Он уже мысленно готовился к смерти, как вдруг раздались окрики, появились слуги с батогами, и толпа быстро раздвинулась на обе стороны, очищая дорогу и обнажая головы.
— Что за шум? — резко спросил князь.
— Да вот, княже, кукуевский шиш подвернулся. Потешились малость!
— Никоновский богомаз! — крикнул кто-то из толпы со злобою.
— Дела у вас нет, длиннобородые, — с презрением сказал князь Теряев, — в батоги бы вас! Иди, Иван! — обратился он к дрожавшему художнику и хотел тронуть коня, но бедный Безглинг вдруг отшатнулся, упал на землю и стал корчиться. Лицо его посинело, изо рта показалась темная кровь, он вскочил с земли, взмахнул руками и снова упал уже без движения.
Толпа в ужасе смотрела на труп.
В этот миг вдруг появился юродивый.
Со стороны базара неслись смятенные крики.
— Началось! — завопил Киприан, потрясая посохом. — Час возмездия ударил! Бойтесь, никонианцы! Господь идет с гибелью.
— Мор, мор! — ревела прихлынувшая толпа.
Князь Теряев взмахнул плетью.
— Что там? — крикнул он.
— Мор, — раздались голоса, — на рыбном базаре падают и мрут!
— Гибель никонианцам! — ревел юродивый.
— С нами крестная сила!
— Гнев Божий! — раздались голоса.
— Убрать! — сказал князь слугам, указывая на посиневший труп, который лежал у ног его коня, и двинулся из толпы. Вдруг снова раздались вопли. Два человека извивались на земле в предсмертной муке.
Ужас объял князя. Он ударил коня и понесся в Кремль прямо к князю Куракину.
— Князь, неладно! — заговорил он, крестясь на иконы. — В городе мор!
— Да что ты?
Князь Куракин, толстый, низенький, от страха присел на лавку.
— Сам видел! Люди падают и мрут, корчась от болезни.
— С нами крестная сила! Милый князь, — заговорил он спешно, — иди до патриарха, скажи ему, а я к Пронскому! Что делать? То-то государь гневен будет!
— Божья воля! — ответил князь.
Он пошел к патриарху. Уже не на коне, а пеший и притом без шапки, перешел он патриарший двор и вошел в палаты. Отрок тотчас повел его к патриарху.
Князь стал на колени, принял благословение и облобызал руку Никону, после чего стал передавать, чему был свидетель.
Никон, высокий сухой старец с властным лицом и жестким взглядом, слушал его, изредка кивая головою.
— В грехах погрязли, — сказал он, — Божья кара! Иди, князь, до Пронского. Скажи, патриарх наказывает царицу с детками увозить спешно! Не мешкай, зараза сия гибельна!
Князь опять склонился под благословение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208