Решение было предопределено – и тем не менее граф долго и мучительно размышлял. Стоило ему вспомнить о совести, и она тут как тут – вернее, то, что осталось от нее после многих лет нравственного выхолащивания. «Ты так добр», – сказала Жоанна. «Добр... добр... добр...» – как удары колокола звучало в его голове. Это и был голос совести. Жоанна заменяла ему утраченную совесть – а теперь он потерял и ее. Она ушла... И хоть он сам решил отказаться от нее – той памятной ночью, две недели назад, – все же она ушла. И сказала на прощание: «Ты так добр... добр... добр...»
– Замолчи, проклятая! – схватившись за голову, простонал Александр. – Замолчи! Замолчи!..
Он потерял свою совесть – даже ту, которая не была его собственной. Впрочем, теперь совесть ему ни к чему – ни своя, ни чужая. Корона лежит за пределами добра и зла, над ней не властны нравственные законы.

ГЛАВА XL. ОБО ВСЕМ ПОНЕМНОГУ
Когда на следующий день утром Филипп явился к Анне, чтобы согласно обычаю сопровождать королеву любви и красоты на ристалище, она приветствовала его такими словами:
– Стало быть, принц, теперь ты мой жених?
– Да, принцесса, – ответил он, вежливо поцеловав ее руку. – Вчера вечером Цезарь, отец твой, дал свое согласие на наш брак.
– В таком случае, почему ты целуешь только мою руку? – с лукавым видом спросила Анна. – Вот уж не думала я, что ты так застенчив!
Филипп слегка опешил. Хотя свидетели этой сцены были все свои – герцог, император и по несколько придворных с обеих сторон, – ему стало неловко. А к его вящему удивлению, Август ХII с довольной ухмылкой посоветовал дочери:
– А ты сама поцелуй жениха, Анна.
Ну что ж, если женщина просит... Под одобрительный шумок присутствующих Филипп легонько обнял Анну за талию и наклонил голову с намерением по-братски чмокнуть ее, но едва их губы соприкоснулись, она тотчас перехватила инициативу и крепко, взасос поцеловала его. Ее поцелуй выказывал хоть и не слишком большой, но все же вполне достаточный опыт в таких делах, и был по-мужски агрессивен.
«Вот те на! – мысленно выругался Филипп. В его памяти мигом всплыли некоторые туманные слухи о странных пристрастиях римской принцессы, затем он вспомнил, с каким выражением лица она вчера одобрила его интерес к Бланке, и вовсе обалдел: – Черти полосатые! Выходит, все эти сплетни не праздная болтовня злых языков. Моя маленькая проказница в самом деле увлекается девчонками...»
Позже, когда они следовали во главе праздничной процессии по пути к ристалищу, Анна сделала Филиппу знак, чтобы он склонился к ее носилкам.
– А ты хорошо целуешься, мой принц. Мне понравилось.
– Ты тоже не лыком шита, – ответил Филипп, стремясь скрыть замешательство под личиной нарочитой грубости. Мальчишеская прямолинейность Анны, ее непосредственность, начисто отвергавшая все ухищрения своего пола, раз за разом сбивали его с толку. – Прости за нескромный вопрос, принцесса, но...
– Если тебя интересует, девственница ли я, – перебила его Анна, – то да. Мужчин у меня еще не было.
«Чертова девственница!» – раздраженно подумал Филипп, а вслух сдержанно произнес:
– А между тем, дорогая моя королева, мужчина может дать тебе то, на что не способна ни одна женщина.
– Оригинальная мысль, – ничуть не смутившись, ответствовала римская принцесса. – Будем надеяться, что ты на деле докажешь мне справедливость своих слов... Только не обольщайся – это произойдет в нашу первую брачную ночь, и никак не раньше.
«Ну, вот! – удрученно констатировал Филипп. – Нашла коса на камень. Дело явно идет к тому, что вскоре в нашей развеселой компашке появится еще один парень – моя жена».
Но на этом сюрпризы в то утро не закончились. По прибытии на ристалище Анна подошла к Маргарите и совершенно серьезно заявила, что откажется от венца королевы любви и красоты, если ее наваррская кузина не согласится разделить с ней этот титул. После бессонной ночи Маргарита выглядела измученной и опустошенной. Она весьма вяло поблагодарила Анну за любезность и без каких-либо условий приняла ее предложение. Таким образом была устранена возникшая накануне неловкость, когда на турнире по случаю дня рождения Маргариты царствовала другая принцесса. (Между прочим, сплетники и остряки были склонны искать этому более пикантные объяснения; истины ради признаем, что некоторые из них оказались не так уж далеки от действительности.)
По приглашению Филиппа в почетной ложе королевы любви и красоты прочно окопались (якобы для заботы о дамах, но на самом же деле, чтобы оправдать свое неучастие в турнире) Тибальд де Труа, Оттон Савойский, Педро Арагонский, а также несколько друзей и родственников Филиппа, среди которых был Гастон д’Альбре. Этот последний благоразумно попросил убежища, скрываясь от целой оравы рыцарей, жаждавших сразиться с победителем легендарного Грозы Сарацинов. Филипп сжалился над ним, но прежде заставил кузена дать страшную клятву никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать в его присутствии о своей победе над Гуго фон Клипенштейном.
Коль скоро было упомянуто о свите королевы любви и красоты, то надо отметить, что дам и девиц в свое окружение Анна подбирала тщательно и с большим знанием дела. Филипп по достоинству оценил ее утонченный вкус, позволивший ей собрать вокруг себя великолепный букет очаровательных личек и потрясающих фигур. Обилие красавиц, однако, не повлияло на его планы, и, отдав должное Анне, как своей невесте, он вскоре подсел к Бланке с явным намерением воспользоваться благоприятными обстоятельствами для решительного штурма ее защитных порядков; к счастью, Монтини, имевший обыкновение являться в самые неподходящие моменты, теперь был лишен такой возможности.
Но Бланка недолго терпела приставания Филиппа. Чувствуя, что ее сопротивление начинает таять, она ласково велела ему убираться прочь, пригрозив, что в противном случае уйдет сама и больше в ложу не возвратится. Внешняя кротость ее тона не обманули Филиппа, и он предпочел ретироваться, проклиная Монтини на чем свет стоит и невольно перебирая в уме различные способы его физического устранения.
Чтобы досадить объекту своей безответной страсти, Филипп, с позволения Анны, принялся ухаживать за Дианой Орсини – той самой, что накануне прислала ему в подарок оторванный от своего платья рукав. Как оказалось впоследствии, эта черноволосая и синеглазая девчушка пятнадцати лет, представительница младшей ветви одного из самых могущественных в Италии родов и любимица римской принцессы, не разделяла вкусов своей подруги и госпожи. Диану больше привлекали парни, нежели девчонки, а Филипп вовсе очаровал ее, и уже к вечеру она была готова отдать ему не только рукав, но и всю свою одежду с невинностью в придачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167