– Никаких, – подтвердил я. – Откуда в нем эта всеобъемлющая ненависть?
– От дьявола, – произнес Харснет так, словно это было очевидной истиной, и посмотрел на меня.
Я с сомнением покачал головой.
– Возможно, так проще думать, поскольку подобное утверждение якобы все объясняет, но…
– А может, на самом деле все действительно очень просто, вы же слишком много думаете об этом человеке и невольно все усложняете.
– У меня имеется для этого веская причина. Он убил моего друга.
Я открыл третий сундук, и мы склонились над ним.
Под кипой какой-то одежды обнаружилась большая плоская деревянная коробка. Я вспомнил, что видел похожую у Гая. Я открыл ее, и мы одновременно отступили назад, выдохнув от ужаса.
Внутри коробки были аккуратно уложены ножи различного размера, маленький топорик и даже предмет, напоминающий небольшой мясницкий нож. В боковых отделениях покоились крюки, спицы, большие и малые щипцы и пинцеты. Мясницкий нож и некоторые другие инструменты были покрыты засохшей кровью, и от них исходил тошнотворный запах.
– Хирургический набор Годдарда, – сказал я.
– Я же говорил, он одержим дьяволом!
Харснет отвернулся, его лицо исказила гримаса отвращения.
Мы поднялись на второй этаж. Там располагались две спальни. Одна, из которой убрали всю мебель, за исключением старой кровати, видимо, когда-то принадлежала отцу Кантрелла, вторая – ему самому. В ней стояла низкая кровать, еще один сундук – старый и обшарпанный – и стол, на котором лежал большой тяжелый том Библии на английском языке. В сундуке обнаружилась бедная одежда, в которой я видел Кантрелла, расшатанный раскладной столик и табуретка.
Харснет открыл Библию и тихо проговорил:
– Взгляните, чем он тут занимался.
Он открыл Священное Писание на Откровении Иоанна Богослова. Поля были заполнены заметками, написанными красными чернилами и таким мелким почерком, что они были почти нечитаемы. Мне однако удалось выхватить из текста такие слова, как «возмездие», «кара», «огонь». Каждое из них было написано с нажимом, крупнее остальных и подчеркнуто. Листая страницы, я обратил внимание, что некоторые строки, в которых рассказывалось о том, как семь ангелов последовательно изливают чаши с гневом Господним, также были подчеркнуты: «жестокие и отвратительные гнойные раны», «реки и источники вод сделались кровью», «они кусали языки свои от страдания»…
– Какое богохульство! – воскликнул Харснет.
Никогда, даже в самые страшные моменты нашей эпопеи, я не слышал, чтобы голос отважного коронера дрожал так сильно. Я пролистал Библию. Красными чернилами были подчеркнуты и некоторые другие места, например, в рассказе о разрушении Содома и Гоморры. Но в основном пометки содержались только в Новом Завете и только в Откровении, причем лишь в определенных его главах. После повествования о семи чашах гнева они были сделаны только в рассказе о суде над великой блудницей.
– Взгляните сюда! – привлек я внимание Харснета. – В этой части пометок даже больше, чем в главах, рассказывающих о семи ангелах. Дает ли это нам какую-нибудь зацепку, которая помогла бы предугадать его следующий ход?
– Эта книга осквернена, – ответил Харснет. – От нее исходят миазмы.
– Великая блудница… Кто же это может быть в его представлении?
– Она символизирует Папу и Рим, ставший современным Вавилоном, – сказал Харснет. – Теперь мы это знаем.
– А вот апостол Иоанн не знал, когда писал эту книгу.
– Но именно это он предсказал, – твердо ответствовал Харснет. – Для тех, кто прилежно изучает Священное Писание, это совершенно ясно.
– В мозгу Кантрелла был кто-то другой. Нет, он думал не о Папе, а о человеке, находящемся гораздо ближе.
Харснет несколько мгновений молчал, а затем повернулся ко мне.
– Где он сейчас, Мэтью? – тихо спросил он. – Должен признаться: мне страшно.
На лестнице послышались шаги, и появился один из констеблей.
– Пришла какая-то старуха, она говорит, что знает Кантрелла, – сообщил он.
– Соседка, – пояснил я Харснету.
Мы спустились вниз и обнаружили ту самую старую каргу, которая заговорила со мной во время моего первого визита сюда. Она стояла на пороге и безуспешно пыталась заглянуть за плечо высоченного констебля, преградившего ей путь. Узнав меня, она раздвинула губы в беззубой улыбке.
– А, господин законник! Сэр! Мы с вами уже как-то разговаривали. Я увидела, что к Кантреллу кто-то пришел, вот и решила разузнать, кто и зачем. С Чарли ничего не случилось?
Кумушка буквально сгорала от любопытства.
– Его здесь нет, и мы его разыскиваем.
– Это связано с совершенным преступлением, – мрачно добавил Харснет. – Что вы о нем знаете?
– Я живу через несколько домов отсюда, – затараторила старуха. – Я дружила с отцом Чарли до тех пор, пока он не ударился в религию и не стал слишком праведным, чтобы иметь дело с такими, как я. А что натворил Чарли?
Она вновь предприняла попытку осмотреть комнату через плечо констебля.
– Уверена, он не мог сделать ничего плохого, ведь Чарли – несчастное, слабое создание.
Она горестно покачала головой.
– Как вас звать? – спросил я.
– Джейн Бекетт.
– Пойдемте, Джейн, мне нужно задать вам несколько вопросов.
– Ага, значит, на сей раз вы все-таки решили поговорить со мной.
Я провел старуху через гостиную, где она невольно сморщила нос, в мастерскую. Лицо ее сделалось печальным.
– Только взгляните, на что похоже это место! – запричитала она. – Здесь стало так пусто и грустно! Эдриан был мастером на все руки. Когда он был жив, у него всегда было полно заказов, и мастерская буквально ломилась от всякой всячины.
Я открыл сундук с одеждой.
– Не знаете ли вы, откуда могло взяться все это? Тут такого барахла хоть отбавляй.
Я вытащил разноцветный лоскутный плащ.
– О да, – закивала женщина, – это принадлежит Эдриану. Он собрал целую коллекцию таких нарядов, поскольку работал для разных актерских трупп. Строил для них сцены, декорации, всякие хитрые театральные штучки. Как-то раз его даже попросили соорудить подмостки в Хэмптон-Корт, где должны были давать спектакль для короля. А Эдриан другой раз брал с актеров плату костюмами.
Старуха хитро поглядела на меня.
– Он был мужик не промах, знаете ли. Все эти вещи стоят денег, негоже им валяться здесь.
– Эдриан когда-нибудь брал сына на эти представления?
– Кого, Чарли? Да, когда тот был еще совсем мальчишкой. Ему это нравилось. Только в те дни я видела его счастливым. Если представление проходило где-то неподалеку, на него собиралась вся округа. Мне кажется, Чарли с детства мечтал стать актером, но у него не было для этого данных, вот он и подался в монахи.
Женщина презрительно рассмеялась, повернулась ко мне и сказала уже серьезным тоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166