Но один день вполне можно обойтись без еды. Кроме того, есть вяленое мясо. Так что я не буду голодной». Вскочив, Эйла подбежала к проему убедиться, что небо по-прежнему ясное. Надо решить, что взять с собой. Мясо ей ни к чему: в Клане после удачной охоты на мамонта мяса с избытком.
На Эйлу опять навалились непрошеные воспоминания: охота на мамонта, происшествие с гиеной, смертельное проклятие. «Примут ли меня люди? — свербила ее неуемная тревога. — Увидят ли они меня? А что, если нет? Куда я пойду? Но ведь вождь сказал, я смогу снова жить в Клане. Значит, так и будет», — успокаивала себя Эйла.
«Хватит терзаться попусту, — одернула она себя. — Так, праща мне больше не понадобится, это точно. А что делать с корзиной для трав? Креб сжег мою старую корзинку. Но эту брать с собой не стоит, она не нужна до лета, а за это время я сплету себе другую. Всю одежду надену на себя и захвачу ножи и топор. Больше ничего не надо». Эйла отложила вещи, которые решила взять с собой, и принялась одеваться. Обмотала ноги мягкими шкурками кролика, надела обе пары обуви, натянула чулки из кроличьего меха, затем рассовала по карманам накидки все свои ножи и плотно завернулась в нее, нахлобучила шапку из шкуры росомахи, затянула завязки рукавиц и направилась к выходу. Вдруг, словно вспомнив нечто важное, она остановилась и стащила рукавицы.
Ей пришло в голову, что напоследок она должна навести в пещере чистоту. Она сама не знала, почему это необходимо, но чувствовала, что нельзя оставлять в беспорядке ставшее ненужным жилище. У Эйлы была врожденная тяга к опрятности, и Иза, содержавшая в образцовом порядке свой запас целебных трав и снадобий, поддерживала и усиливала эту тягу. Девочка проворно разложила все вещи по своим местам, вновь завязала шнурки на рукавицах и решительно шагнула к заваленному снегом проему. Она не сомневалась в том, что выберется, хотя сама не знала как. Но теперь ничто не помешает ей вернуться в Клан, к людям.
«Лучше воспользоваться отверстием, проделанным веткой, лаз снизу мне никогда не прорыть», — смекнула Эйла и вскарабкалась на ореховый куст. Ветка все еще торчала в сугробе, и Эйла потрясла ее, чтобы расширить дыру. Взгромоздившись на толстый сук, который лишь слегка прогнулся под ее тяжестью, она высунула из отверстия голову. У нее перехватило дыхание. Горный луг было не узнать. Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалось ровное снежное покрывало. Все вокруг казалось незнакомым. «Как бы мне не утонуть в снегу, — забеспокоилась Эйла. — Вон его сколько намело. Мне будет не пройти». Девочка была близка к отчаянию.
Но, как следует оглядевшись вокруг, Эйла поняла, что все не так страшно. Вон те березки, поблизости от старой пихты, наверняка они лишь немногим выше, чем она сама. Значит, снег не так уж глубок. Да, но надо еще вылезти отсюда. Напрягая все силы, Эйла протиснулась в дырку и, оказавшись наверху, пластом растянулась на снегу, чтобы не утонуть в сугробе.
Потихоньку она встала сначала на колени, потом на ноги и сразу провалилась в снег почти до пояса. Все же она пошла вперед, с трудом продираясь сквозь заносы. Поскольку Эйла надела сразу две пары обуви, передвигалась она до крайности неуклюже. Но зато ступни ее стали огромными и, подобно снегоступам, не давали ей завязнуть в сугробах.
И все же идти было тяжело. Эйла с трудом вытаскивала ноги, то и дело проваливаясь. Она направилась к ручью. На льду, сковавшем его русло, снег был не так глубок. Ветер нанес огромный сугроб у входа в пещеру Эйлы, зато в других местах смел снег дочиста. Эйла замешкалась. Она не знала, как лучше поступить: двинуться по ручью, сделав изрядный крюк, или избрать короткую, но более опасную дорогу. Ее снедало нетерпение, и она решила пуститься напрямик, не отдавая себе отчета в том, как велик риск.
Эйла спускалась вниз медленно и осторожно. Солнце было уже в зените, а она преодолела едва половину пути, хотя летом уходила с горного луга в сумерках и успевала вернуться в пещеру до темноты. Мороз не ослабевал, но в ярких лучах полуденного солнца снег казался теплым, и, утомленная, Эйла начала забывать об осмотрительности.
Преодолев скалистую гряду, с которой весь снег сдуло ветром, она съехала по почти отвесному гладкому склону и оказалась на каменистой тропе. Мелкие камешки, посыпавшиеся под ее ногами, повлекли за собой другие, более увесистые, за ними стронулись со своих мест еще и еще. Один из камней, угодив в снежный холм, сдвинул вниз огромный пласт снега. В то же мгновение ноги Эйлы утратили опору. Она не успела понять, что произошло, как, закружившись, кубарем полетела вниз по склону, увлекая за собой снежные каскады. Вокруг грохотал обвал.
Креб лежал без сна. Иза тихо приблизилась к нему и поставила перед ним чашку с чаем из трав.
— Я знала, что ты не спишь, Креб. Выпей горячего, прежде чем вставать. Этой ночью буран стих.
— Да, стих. В проеме пещеры видно ясное небо.
Они сидели рядом, прихлебывая чай. В последнее время Креб и Иза старались держаться поближе друг к другу, хотя разговаривали мало. Без Эйлы у их очага стало тоскливо и пусто. Пока Эйла была рядом, они не задумывались о том, сколько она приносит радости и тепла. Креб и Иза пытались поддержать и утешить друг друга, но это им плохо удавалось. Уба теперь часто капризничала. Никто не мог убедить ребенка, что Эйла мертва. Уба постоянно спрашивала, когда же вернется Эйла, и всякий раз за едой устраивала игру, пряча куски для Эйлы. Потом она принималась хныкать и требовала еще, чем выводила из себя и без того расстроенную Изу. Целительница бранила дочь, а после горько жалела об этом. В эту зиму Изу вновь начал мучить кашель, не дававший ей спать по ночам.
Трудно было поверить, что за столь короткое время человек может постареть так, как Креб. Он больше не приближался к своему святилищу — с тех пор как он разложил там в два ряда кости пещерного медведя, просунув одну из них в левое глазное отверстие медвежьего черепа, и вслух произнес ужасающие, отвратительные имена духов зла, святилище словно отталкивало его. Он не мог заставить себя вновь взглянуть на магические медвежьи останки. Ему уже не хотелось при помощи плавных медленных пассов, исполненных тайного смысла, призвать благожелательных духов, испросить их расположения. Все чаще он задумывался о том, что ему пора сложить с себя священные обязанности и передать их Гуву. Он даже сообщил Брану о своем намерении. Вождь попытался отговорить Креба:
— А что тогда будешь делать ты, Мог-ур?
— Что делают люди, когда к ним приходит старость? Я уже не могу подолгу сидеть в этой холодной пещере, прибежище духов. Кости мои ноют все сильнее.
— Не спеши, Креб, — возразил Бран. — Обдумай все как следует.
Но Креб был тверд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
На Эйлу опять навалились непрошеные воспоминания: охота на мамонта, происшествие с гиеной, смертельное проклятие. «Примут ли меня люди? — свербила ее неуемная тревога. — Увидят ли они меня? А что, если нет? Куда я пойду? Но ведь вождь сказал, я смогу снова жить в Клане. Значит, так и будет», — успокаивала себя Эйла.
«Хватит терзаться попусту, — одернула она себя. — Так, праща мне больше не понадобится, это точно. А что делать с корзиной для трав? Креб сжег мою старую корзинку. Но эту брать с собой не стоит, она не нужна до лета, а за это время я сплету себе другую. Всю одежду надену на себя и захвачу ножи и топор. Больше ничего не надо». Эйла отложила вещи, которые решила взять с собой, и принялась одеваться. Обмотала ноги мягкими шкурками кролика, надела обе пары обуви, натянула чулки из кроличьего меха, затем рассовала по карманам накидки все свои ножи и плотно завернулась в нее, нахлобучила шапку из шкуры росомахи, затянула завязки рукавиц и направилась к выходу. Вдруг, словно вспомнив нечто важное, она остановилась и стащила рукавицы.
Ей пришло в голову, что напоследок она должна навести в пещере чистоту. Она сама не знала, почему это необходимо, но чувствовала, что нельзя оставлять в беспорядке ставшее ненужным жилище. У Эйлы была врожденная тяга к опрятности, и Иза, содержавшая в образцовом порядке свой запас целебных трав и снадобий, поддерживала и усиливала эту тягу. Девочка проворно разложила все вещи по своим местам, вновь завязала шнурки на рукавицах и решительно шагнула к заваленному снегом проему. Она не сомневалась в том, что выберется, хотя сама не знала как. Но теперь ничто не помешает ей вернуться в Клан, к людям.
«Лучше воспользоваться отверстием, проделанным веткой, лаз снизу мне никогда не прорыть», — смекнула Эйла и вскарабкалась на ореховый куст. Ветка все еще торчала в сугробе, и Эйла потрясла ее, чтобы расширить дыру. Взгромоздившись на толстый сук, который лишь слегка прогнулся под ее тяжестью, она высунула из отверстия голову. У нее перехватило дыхание. Горный луг было не узнать. Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалось ровное снежное покрывало. Все вокруг казалось незнакомым. «Как бы мне не утонуть в снегу, — забеспокоилась Эйла. — Вон его сколько намело. Мне будет не пройти». Девочка была близка к отчаянию.
Но, как следует оглядевшись вокруг, Эйла поняла, что все не так страшно. Вон те березки, поблизости от старой пихты, наверняка они лишь немногим выше, чем она сама. Значит, снег не так уж глубок. Да, но надо еще вылезти отсюда. Напрягая все силы, Эйла протиснулась в дырку и, оказавшись наверху, пластом растянулась на снегу, чтобы не утонуть в сугробе.
Потихоньку она встала сначала на колени, потом на ноги и сразу провалилась в снег почти до пояса. Все же она пошла вперед, с трудом продираясь сквозь заносы. Поскольку Эйла надела сразу две пары обуви, передвигалась она до крайности неуклюже. Но зато ступни ее стали огромными и, подобно снегоступам, не давали ей завязнуть в сугробах.
И все же идти было тяжело. Эйла с трудом вытаскивала ноги, то и дело проваливаясь. Она направилась к ручью. На льду, сковавшем его русло, снег был не так глубок. Ветер нанес огромный сугроб у входа в пещеру Эйлы, зато в других местах смел снег дочиста. Эйла замешкалась. Она не знала, как лучше поступить: двинуться по ручью, сделав изрядный крюк, или избрать короткую, но более опасную дорогу. Ее снедало нетерпение, и она решила пуститься напрямик, не отдавая себе отчета в том, как велик риск.
Эйла спускалась вниз медленно и осторожно. Солнце было уже в зените, а она преодолела едва половину пути, хотя летом уходила с горного луга в сумерках и успевала вернуться в пещеру до темноты. Мороз не ослабевал, но в ярких лучах полуденного солнца снег казался теплым, и, утомленная, Эйла начала забывать об осмотрительности.
Преодолев скалистую гряду, с которой весь снег сдуло ветром, она съехала по почти отвесному гладкому склону и оказалась на каменистой тропе. Мелкие камешки, посыпавшиеся под ее ногами, повлекли за собой другие, более увесистые, за ними стронулись со своих мест еще и еще. Один из камней, угодив в снежный холм, сдвинул вниз огромный пласт снега. В то же мгновение ноги Эйлы утратили опору. Она не успела понять, что произошло, как, закружившись, кубарем полетела вниз по склону, увлекая за собой снежные каскады. Вокруг грохотал обвал.
Креб лежал без сна. Иза тихо приблизилась к нему и поставила перед ним чашку с чаем из трав.
— Я знала, что ты не спишь, Креб. Выпей горячего, прежде чем вставать. Этой ночью буран стих.
— Да, стих. В проеме пещеры видно ясное небо.
Они сидели рядом, прихлебывая чай. В последнее время Креб и Иза старались держаться поближе друг к другу, хотя разговаривали мало. Без Эйлы у их очага стало тоскливо и пусто. Пока Эйла была рядом, они не задумывались о том, сколько она приносит радости и тепла. Креб и Иза пытались поддержать и утешить друг друга, но это им плохо удавалось. Уба теперь часто капризничала. Никто не мог убедить ребенка, что Эйла мертва. Уба постоянно спрашивала, когда же вернется Эйла, и всякий раз за едой устраивала игру, пряча куски для Эйлы. Потом она принималась хныкать и требовала еще, чем выводила из себя и без того расстроенную Изу. Целительница бранила дочь, а после горько жалела об этом. В эту зиму Изу вновь начал мучить кашель, не дававший ей спать по ночам.
Трудно было поверить, что за столь короткое время человек может постареть так, как Креб. Он больше не приближался к своему святилищу — с тех пор как он разложил там в два ряда кости пещерного медведя, просунув одну из них в левое глазное отверстие медвежьего черепа, и вслух произнес ужасающие, отвратительные имена духов зла, святилище словно отталкивало его. Он не мог заставить себя вновь взглянуть на магические медвежьи останки. Ему уже не хотелось при помощи плавных медленных пассов, исполненных тайного смысла, призвать благожелательных духов, испросить их расположения. Все чаще он задумывался о том, что ему пора сложить с себя священные обязанности и передать их Гуву. Он даже сообщил Брану о своем намерении. Вождь попытался отговорить Креба:
— А что тогда будешь делать ты, Мог-ур?
— Что делают люди, когда к ним приходит старость? Я уже не могу подолгу сидеть в этой холодной пещере, прибежище духов. Кости мои ноют все сильнее.
— Не спеши, Креб, — возразил Бран. — Обдумай все как следует.
Но Креб был тверд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163