И теперь мы ничего не можем сделать. Точнее, мы можем сделать только одно, Мардохей, и ничего больше.
- Что ты имеешь в виду, Эсфирь?
- Только одно. Мы должны написать, как все было на самом деле, чтобы те, кто будет жить после нас, узнали всю правду, а не маленькую крошку от правды. И это должен сделать ты, Мардохей. Никто, кроме тебя, не знает столько подробностей и не сможет написать лучше.
- Я? Ты говоришь обо мне, Эсфирь? - несказанно удивился Мардохей. Нет, ты что-то путаешь. Мы же только вместе писали указ, и ты смеялась над тем, как сложно и путанно я выражаю свои мысли и самые простые дела. Я никогда в жизни ничего не записывал и не сочинял, потому что у меня нет такого дара. Нет, Эсфирь, это вовсе не мое дело...
- Ты должен написать об этих событиях, Мардохей, ты лучше всех сумеешь сделать это, - повторила Эсфирь. - Как бы мне хотелось, чтобы ты хотя бы поробовал! Ведь ты сможешь все описать и правдиво, и откровенно...
Мардохей в смущении отвернулся к окну: он вдруг почувствовал незнакомое волнение. А что, если и впрямь попробовать самому описать все, как было? Но писать не как исторческую летопись, а вспомнить все свои собственные переживания и сомения, а начать как раз со сна, когда он увидел Амана в облике дракона, и реку, и миртовое дерево на берегу с такими знакомыми, родными очертаниями... Гадасса права - он один знал все, все мелчайших подробностей.
Пока они беседовали с царицей, за окном пролился, и только что утих сильный дождь, выглянуло солнце, и Мардохей увидел на небе радугу - она как будто бы начиналась примерно от главных ворот царского дворца и уходила куда-то вдаль, постепенно растворяя в пространстве свое дивное многцветие.
Было же когда-то сказано, что радуга будет служить заветом между Ним и Его народом, указывать людям на Его присутствие в делах и важных решениях...
- Хорошо, я попробую, - сказал Мардохей, поворачиваясь к Эсфирь. - Я, пожалуй, начну, а потом, может...
4.
...кто-нибудь другой продолжит.
Над Иерусалимом спустилась ночь, темная и беззвездная, когда бывший виночерпий царя Артаксеркса, Неемея, открыл свиток, и принялся перечитывать записи. Он вел их для себя с самого первого дня, как только приехал в Иерусалим, а теперь пытался наилучшим образом оформить для потомков, чувствуя, что дни его жизни на земле подходят к концу. Ему было важно никого не позабыть, кто когда-то вместе с ним восстанавливал город, возводил новые стены и ворота, потому что все это были - хорошие, лучшие люди, имена которых никак нельзя было забывать.
"И сказал я им: вы видите бедствие, в каком мы находимся; Иерусалим пуст и ворота его сожжены огнем; пойдем, построим стену Иерусамлима, и не будем впредь в таком уничижении...
И я рассказал им о благодеявшей мне руке Бога моего, а также и слова царя, которые он говорил мне. И сказали они: будем строить, - и укрепили руки свои на благое дело", - старательно выводил Неемея, даже высунув от усердия наружу кончик языка.
"И встал Елияшив, великий священник, и братья его священники, и построили Овечьи ворота...
...А подле него строили Иерихонцы, а подле них строил Закхур, сын Имрия...
...За ними чинил Вениамин и Хашшув, против дома своего..."
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
По свидетельствам современников, во времена правления царя Артаксеркса Лонгимана (Артаксеркса Первого) во дворце происходило множество и других памятных событий.
Например, грек Фемистокл вскоре сделался ближайшим другом Артаксеркса, и пользовался таким влиянием при дворе, как ни один эллин ни в прежние, ни в грядущие времена. Эллин трапезничал в обществе царя и часто вместе с ним охотился, получал подарки, которые принято было дарить лишь знатным персам, и дело дошло до того, что даже мать царя, суровая Аместрида, несколько раз из любопытства принимала грека в своем доме, о чем упоминал в своих сочинениях Плутарх.
Если верить греческому историку Фукидиду, Фемистокл получил в подарок от Артаксеркса Первого даже несколько городов: Магнесию - "на хлеб", богатый виноградниками Лампаск - "на вино", а небольшой Миунт - "на приправы", над которыми хитроумный грек был назначен правителем под верховной властью персидского царя и даже чеканил свои монеты.
По некоторым версиям, смерть Фемистокла была столь же притиворечива и загадочна, как и вся его жизнь: согласно Фукидиду, он как будто бы принял яд, потому что не хотел участвовать в войне против эллинов, хотя и пообещал уже выступить на стороне царя Артаксеркса. Однако другие историки утверждают, что Фемистокл умер своей смертью, и на площади Магнесии ему была выстроена великолепная гробница. Сохранилась одна из надписей на раскопках в Малой Азии города Лампаска, из которой ясно, что в этом городе каждый год в честь Фемистокла справлялся праздник, а его потомкам были даны права почетных городских граждан.
Мать царя Аместрида постепенно все же добилась своего - через несколько лет после событий, связанных с иудеями и царицей Эсфирь, она все же добилась, чтобы Артаксеркс объявил своей законной супругой Дамаспию, из знатного персидского рода, младшую дочь полководца Мегабиза от своей юной наложницы. К этому времени Артаксеркс довольно заметно охладел к Эсфирь, и, так как она не пожелала стать одной из многочисленных жен царского гарема, а несколько раз высказывала просьбу отпустить её вместе с родственниками в Иерусалим, царь, в память о хорошем, исполнил её просьбу, и не препятствовал отъезду. Это было даже кстати, потому что к этому времени у Артаксеркса появились новые планы насчет дома бывшего своего царского везиря Амана, который он пожелал приспомобить для более роскошных приемов иноземных послов и к тому же на всякий случай держать их подальше от дворца. Поэтому в этом смысле отъезд Эсфирь пришелся как нельзя кстати, и она получила на память от царя даже несколько ценных подарков, в том числе и цилиндрическую печать из халцедона, на которой в профиль изображен совсем молодой ещё царь, победивший трех своих врагов, в том числе и египтеского мятежника.
Бывший слуга царицы, евнух Гафах, так и не сделался известным придворным поэтом, не сумев вписаться в дворцовую жизнь, полную зависти, склок и постоянных интри. Вскоре после объезда Эсфирь на родину предков, Гафах отправился странствовать в противоположную сторону, в Индию и потом ещё дальше на восток, где следы его затерялись, но строчки из его песен и теперь время от времени встречаются в сборниках стихотворений.
Если говорить о Артаксерксе Лонгимане, то он сумел сделать невозможное - этот владыка дожил до весьма преклонных лет и умер во дворце своей смертью, процарствовав на троне сорок лет - дольше всех последующих и предыдущих персидских царей, и даже на несколько лет дольше Дария Первого, которого считал для себя образцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
- Что ты имеешь в виду, Эсфирь?
- Только одно. Мы должны написать, как все было на самом деле, чтобы те, кто будет жить после нас, узнали всю правду, а не маленькую крошку от правды. И это должен сделать ты, Мардохей. Никто, кроме тебя, не знает столько подробностей и не сможет написать лучше.
- Я? Ты говоришь обо мне, Эсфирь? - несказанно удивился Мардохей. Нет, ты что-то путаешь. Мы же только вместе писали указ, и ты смеялась над тем, как сложно и путанно я выражаю свои мысли и самые простые дела. Я никогда в жизни ничего не записывал и не сочинял, потому что у меня нет такого дара. Нет, Эсфирь, это вовсе не мое дело...
- Ты должен написать об этих событиях, Мардохей, ты лучше всех сумеешь сделать это, - повторила Эсфирь. - Как бы мне хотелось, чтобы ты хотя бы поробовал! Ведь ты сможешь все описать и правдиво, и откровенно...
Мардохей в смущении отвернулся к окну: он вдруг почувствовал незнакомое волнение. А что, если и впрямь попробовать самому описать все, как было? Но писать не как исторческую летопись, а вспомнить все свои собственные переживания и сомения, а начать как раз со сна, когда он увидел Амана в облике дракона, и реку, и миртовое дерево на берегу с такими знакомыми, родными очертаниями... Гадасса права - он один знал все, все мелчайших подробностей.
Пока они беседовали с царицей, за окном пролился, и только что утих сильный дождь, выглянуло солнце, и Мардохей увидел на небе радугу - она как будто бы начиналась примерно от главных ворот царского дворца и уходила куда-то вдаль, постепенно растворяя в пространстве свое дивное многцветие.
Было же когда-то сказано, что радуга будет служить заветом между Ним и Его народом, указывать людям на Его присутствие в делах и важных решениях...
- Хорошо, я попробую, - сказал Мардохей, поворачиваясь к Эсфирь. - Я, пожалуй, начну, а потом, может...
4.
...кто-нибудь другой продолжит.
Над Иерусалимом спустилась ночь, темная и беззвездная, когда бывший виночерпий царя Артаксеркса, Неемея, открыл свиток, и принялся перечитывать записи. Он вел их для себя с самого первого дня, как только приехал в Иерусалим, а теперь пытался наилучшим образом оформить для потомков, чувствуя, что дни его жизни на земле подходят к концу. Ему было важно никого не позабыть, кто когда-то вместе с ним восстанавливал город, возводил новые стены и ворота, потому что все это были - хорошие, лучшие люди, имена которых никак нельзя было забывать.
"И сказал я им: вы видите бедствие, в каком мы находимся; Иерусалим пуст и ворота его сожжены огнем; пойдем, построим стену Иерусамлима, и не будем впредь в таком уничижении...
И я рассказал им о благодеявшей мне руке Бога моего, а также и слова царя, которые он говорил мне. И сказали они: будем строить, - и укрепили руки свои на благое дело", - старательно выводил Неемея, даже высунув от усердия наружу кончик языка.
"И встал Елияшив, великий священник, и братья его священники, и построили Овечьи ворота...
...А подле него строили Иерихонцы, а подле них строил Закхур, сын Имрия...
...За ними чинил Вениамин и Хашшув, против дома своего..."
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
По свидетельствам современников, во времена правления царя Артаксеркса Лонгимана (Артаксеркса Первого) во дворце происходило множество и других памятных событий.
Например, грек Фемистокл вскоре сделался ближайшим другом Артаксеркса, и пользовался таким влиянием при дворе, как ни один эллин ни в прежние, ни в грядущие времена. Эллин трапезничал в обществе царя и часто вместе с ним охотился, получал подарки, которые принято было дарить лишь знатным персам, и дело дошло до того, что даже мать царя, суровая Аместрида, несколько раз из любопытства принимала грека в своем доме, о чем упоминал в своих сочинениях Плутарх.
Если верить греческому историку Фукидиду, Фемистокл получил в подарок от Артаксеркса Первого даже несколько городов: Магнесию - "на хлеб", богатый виноградниками Лампаск - "на вино", а небольшой Миунт - "на приправы", над которыми хитроумный грек был назначен правителем под верховной властью персидского царя и даже чеканил свои монеты.
По некоторым версиям, смерть Фемистокла была столь же притиворечива и загадочна, как и вся его жизнь: согласно Фукидиду, он как будто бы принял яд, потому что не хотел участвовать в войне против эллинов, хотя и пообещал уже выступить на стороне царя Артаксеркса. Однако другие историки утверждают, что Фемистокл умер своей смертью, и на площади Магнесии ему была выстроена великолепная гробница. Сохранилась одна из надписей на раскопках в Малой Азии города Лампаска, из которой ясно, что в этом городе каждый год в честь Фемистокла справлялся праздник, а его потомкам были даны права почетных городских граждан.
Мать царя Аместрида постепенно все же добилась своего - через несколько лет после событий, связанных с иудеями и царицей Эсфирь, она все же добилась, чтобы Артаксеркс объявил своей законной супругой Дамаспию, из знатного персидского рода, младшую дочь полководца Мегабиза от своей юной наложницы. К этому времени Артаксеркс довольно заметно охладел к Эсфирь, и, так как она не пожелала стать одной из многочисленных жен царского гарема, а несколько раз высказывала просьбу отпустить её вместе с родственниками в Иерусалим, царь, в память о хорошем, исполнил её просьбу, и не препятствовал отъезду. Это было даже кстати, потому что к этому времени у Артаксеркса появились новые планы насчет дома бывшего своего царского везиря Амана, который он пожелал приспомобить для более роскошных приемов иноземных послов и к тому же на всякий случай держать их подальше от дворца. Поэтому в этом смысле отъезд Эсфирь пришелся как нельзя кстати, и она получила на память от царя даже несколько ценных подарков, в том числе и цилиндрическую печать из халцедона, на которой в профиль изображен совсем молодой ещё царь, победивший трех своих врагов, в том числе и египтеского мятежника.
Бывший слуга царицы, евнух Гафах, так и не сделался известным придворным поэтом, не сумев вписаться в дворцовую жизнь, полную зависти, склок и постоянных интри. Вскоре после объезда Эсфирь на родину предков, Гафах отправился странствовать в противоположную сторону, в Индию и потом ещё дальше на восток, где следы его затерялись, но строчки из его песен и теперь время от времени встречаются в сборниках стихотворений.
Если говорить о Артаксерксе Лонгимане, то он сумел сделать невозможное - этот владыка дожил до весьма преклонных лет и умер во дворце своей смертью, процарствовав на троне сорок лет - дольше всех последующих и предыдущих персидских царей, и даже на несколько лет дольше Дария Первого, которого считал для себя образцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101