Ты понимаешь меня, Синтара? Да ты хоть слушаешь меня сейчас?
Лунная жрица слегка прищурила серые, пронзительные глаза и отозвалась:
- Да, ты сказал, что пока царица Астинь дышит воздухом вблизи от дворца, царю трудно успокоиться.
Аман зачем-то оглянулся через плечо и перешел на шепот:
- Я - друг царя, он молод и своеволен, и что-то я понимаю лучше его. Никто не может отменить повелений, скрепленых царской печатью. Но... Артаксерксу нравится нарушать законы и прежние правила, он может в любой момент поступить по-своему. О, я даже думать об этом боюсь! Не скрою, что спокойствие и жизнь царя - это мое спокойствие, и сейчас мы находимся в одинаковой опасности.
- Но где же найти царстве такое недоступное место, куда не дотянется рука царя?
- Я укажу Астинь такое место.
- Я знаю только одно место, куда можно так спрятать человека, чтобы его уже никогда не вернуть, - помолчав, сказала жрица.
Аман увидел, что она прекрасно его поняла, и тогда достал из-под халата увесистый мешок с монетами и положил его на стол перед жрицей.
- Здесь три, - сказал он.
- Судьба трех людей - царя, Астинь и твоя? - спросила жрица.
- Три тысячи талантов серебра, - пояснил Аман. - Хватит и для ваших жертвоприношений, и для праздников. Это хорошие деньги за одну непокорную жену, очень хорошие.
- Да, это хорошие деньги, - согласилась верховная жрица и взяла мешок в руку - сначала попробовала на ощупь, затем положила на весы и оценила точный вес.
Только теперь Аман догадался, что весы на столе стояли вовсе не случайно, да и две скамейки в тесной комнате были нарочно рассчитаны для уединенных бесед с глазу на глаз. Не случайно стол с весами и запах свиного жира от святильника, в первый момент напомнили везирю обыкновенную торговую лавку! Не хватало только товара. Хотя нет, товар тоже был неподалеку, сразу же за низенькой дверью. Но теперь, когда Аману стало ясно, что любую из желанных дев он может в любой момент купить у Синтары всего за несколько серебряных монет, царский везирь сразу же потерял к ним всякий интерес.
Ему вдруг пришло в голову, что нынешней ночью он сможет попробовать на вкус даже Астинь, бывшую царицу Астинь, потому что про это все равно теперь никто никогда не узнает. Он мог делать с ней все, что угодно, прежде чем оправить её в бесконечно далекие края, сейчас царица Астинь была полностью в его власти!
- Некоторые божества говорят, что человеческая кровь - очень вкусная. Тот, что попробует хоть каплю, потом захочет для себя кровавых рек, - вдруг нараспев сказала Синтара.
- Что? Что это значит? - встрепенулся и нахмурился Аман.
- Один человек и целый народ - это почти одно и тоже. Один - это все, а все - это один, так говорят премудрые боги, а я только повторяю.
- Сейчас мне некогда слушать все эти премудрости, - сказал Аман, с трудом вылезая из-за стола, который стоял все же слишком уж тесно. - Я буду ждать за задними воротами, только закутайте её так, чтобы никто не смог узнать.
- Все будет сделано, как надо, - спокойно сказала верховная жрица.
А через три дня престольный город Сузы облетела страшная весть, что рыбаки на реке нашли тело Астинь, бывшей царицы Астинь, которая не выдержала позора и утопилась, привязав себе камень на шею. Рыбаки говорили, что никогда пержде не видели такой прекрасной видом утопленницы, тело которой было почти что прозрачным и почти не изменившимся. Она лежала под водой, как стебель болотной лилии - размокший, голубоватый стебель, из которого уже никогда не вырастит белый, ароматный цветок. В здешних краях, с наступлением времени холодов и больших дождей, эти цветы рано отцветают.
Когда весть о смерти царицы Астинь дошла до ушей царя Артаксеркса, он выбежал в сад и не было никого из смертных, кто осмелился бы пойти за ним следом. Но потом все пошло своим чередом.
"Я - все равно, что всемогущий бог, знающий добро и зло, правильно я тогда угадал, что нужно сделать", - похвалился Аман лунному диску, только что появившемуся на потемневшем небе.
Он ещё раз поглядел сверху на ярко освещенный город, с наслаждением потянулся, да так сильно, что почувстваоа хруст в шейном позвонке, и на несколько секунд у везиря даже прервалось дыхание - то ли от боли, то ли от острого...
4.
...осознания собственного величия.
Не далее, как вчера, Зефар, главный царский писец, ощущал себя чуть ли не самым сводобным ичеловеком на земле, а сегодня - худшим из пленных, обезображенных рабов.
Выйдя из дома Амана, Зефар почему-то не захотел сразу же возвращаться во дворец, где в отдельном доме, отведенном под архив и канцелярию, занимал несколько прекрасно обставленных комнат. Перед мысленным взором Зефара все ещё стояло его неприбранное, измученное бессонной ночью ложе, огарок свечи, широкое серебряное блюдо со скорлупками от земляных орехов... С молодых лет Зефар привык во время сочинения наиболее важных писем грызть орехи, чтобы не совать в рот и не грызть клинья. Зефару одинакого нравилось писать на папирусе, на кожаных свитках, на древесной коре и на глиняных табличках, на которых буквы для несведущего человека были неотличимы от следов птичьих лапок на мокрой земле.
Но нынешняя ночь - бесконечная, маятная, душная - была из тех, когда Зефар проклял свое умение складывать из букв слова, и желал бы лучше совсем ослепнуть. Разумеется, он нередко писал указы от имени царя, где речь шла о войнах, казнях, наказаниях, и относился к этому, как к необходимым делам и обратной, неизбежной стороне жизни.
Даже у луны есть обратная сторона, что уж говорить о человеческой судьбе! Зато в жизни бывают также и праздники, победы, щедрые подарки, заслуженные и незаслуженные знаки отличия - за годы службы Зефар научился ничему не удивляться, и в душе мнил себя мудрым и бесстрастным из человеческих мужей. Но указ об уничтожении за один день целого народа, многих тысяч ни в чем не повинных людей? Нет, такого ему никогда прежде составлять не приходилось!
И теперь получалось, что многочисленные убийства в тринадцатый день месяца адара должны были совершиться не только по замыслу Амана, но и по слову, написанному рукой Зефара. Другими словами - царский писец был тоже преступником, невольным соучастником страшного злодеяния.
Но почему, почему Аман выбрал именно иудеев? Этого Зефар упорно не мог понять и всю ночь мучался этим вопрсом. Он теперь жалел, что слишком мало разбирался в людях, потому что привык почти все свое время проводить среди книг, не считая нескольких неразговорчивых слуг, переписчиков и переводчиков, которым главный писец давал короткие указания. И теперь ему совсем, совсем было не с кем поговорить.
Раскрывать душу Зефар умел только со своими свитками и книгами, которые теперь молчали, и не могли ответить ни на один из его вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101