- Нельзя так говорить, - сказал он, насколько умел строго. - Цари иудейские не по родству занимали свой престол, а по выбору Господа, а как только начали перенимать законы других народов, то сразу же потеряли свою силу. А величие, девочка моя, измеряется вовсе не царской властью, а лишь тем, сколько способен вместить в себя человек Духа, дыхания Божьего, и тут я еще...
Мардохей не выдержал - и все же улыбнулся, покачал головой каким-то своим мыслям
- Хоть я и выше всех ростом, как ты говоришь, но на самом деле пока что я самый малый среди людей, меня сверху и от земли-то не видно.
Гадасса ничего не ответила, но ещё крепче сжала ладонь Мардохея - то ли выражая свой молчаливый протест, то ли для поддержки - и рука девочки была горячей, потной, на редкость нетерпеливой.
- А меня - меня - меня - видно? - спросила Гадасса и поглядела на небо.
Белые облака медленно плыли в вышине, делаясь похожими то на кудрявых овечек, то на лебедей, то на пушистых кошек, а Тот, Кто их выгуливал по небесам, по-прежнему был невидим, и находился где-то ещё выше облаков, немыслимо высоко.
- Тебя видно, - ответил Мардохей, улыбнувшись. - Всех детей хорошо видно, куда лучше, чем взрослых, а особенно...
Он чуть было не добавил: "Всех детей, а особенно - сирот, стариков, вдов и сирот...", но вовремя прикусил язык.
Мардохей старался как можно меньше напоминать девовчке, что она ему не родная дочь, хотя по возрасту, она никак и не могла бы быть его дочерью. И все же Гадасса сразу же заметно погрустнела, как будто бы услышала не сказанные вслух слова, и даже руку свою убрала из ладони Мардохея.
Мардохей не знал, что Гадасса больше всего не любила, когда он обращался с ней, как с ребенком, называя то дитем, то маленькой девочкой, а то и вовсе несмышленышем.
Потому что тогда сразу же терялась, куда-то уходила тайна. Что-то самое главное рассеивалось в воздухе, как дым после жаркого костра, как бесполезная пыль...
Гадасса нарочно низко опустила голову, чтобы Мардохей не заметил теперь ни её покрасневших глаз, ни мгновенно намокшего носа.
- О чем ты задумалась, девочка моя? - ласково спросил Мардохей, наклонясь к Гадассе и привычно провел по её волосам большой, теплой ладонью.
Он всегда смотрел на неё так, как будто не замечал ни длинной, смешной шеи, ни красных нарывов, которые почему-то то и дело появлялись на щеках, на лбу, а то и на самом кончике носа. Только волосами своими Гадасса, пожалуй, могла втайне гордиться, - они были длинными, густыми, и при желании их можно было бы всякий день по-разному красиво укладывать на голове, если бы девочке этого хоть немного хотелось.
- А я... я... я все же хотела бы один раз увидеть вблизи великого царя Артаксеркса, - тихо сказала Гадасса. - Хотя бы один раз в жизни. Знаешь, я слышала, что на столе под шатром нарочно для детей стоит целая гора из орехов, склеенных медом, и другая гора из апельсинов - как-как-как ты думаешь, это правда? А ещё там везде на столе...
3.
...драгоценные кубки и блюда из золота.
Седьмой раз в саду царского дома на мраморных столбах развешивались и укреплялись при помощи шнуров и серебряных колец разноцветные ткани - в таком шатре гости были хотя бы немного укрыты от палящего летнего зноя расставлялись драгоценные кубки и блюда, огромные кувшины со сладким вином.
Для сооружения помоста, где разместились позолоченные ложа для наиболее знатных горожан, и множество скамеек из прочного дерева для людей простых, во дворец специально были приглашены строители из Вавилона, искусные в своем ремесле. И вавилонские мастера постарались на славу - они так затейливо устлали помост мрамором, перламутром, сверкающими на солнце гранеными камнями черного и зеленого цвета, что у каждого, кто являлся на пир, возникало чувство, как будто он побывал не в саду под полотняным навесом, а чуть ли внутри царского дворца, куда не положено ступать ногам простого смертного.
Из окна спальных покоев Артаксеркс каждый день видел на площади перед главными дворцовыми воротами огромную толпу мужчин, женщин, стариков и детей, желающих наконец-то увидеть своими глазами и постичь душой несметное богатство и блеск царского величия.
В первый же день пиршества царь дал дворцовым управляющим приказание, чтобы они никого не торопили за столом, не принуждали в выборе кушаний и в количестве выпитого вина. Пусть всеобщий праздник, подобного которому никогда не было прежде ни в Сузах, ни во всей Персии, сказал Артаксеркс Великий, проходит чинно и благородно, и пусть всякий, пришедший на пир, сидит за царским столом столько, сколько пожелает его живот.
Так и было в первый день - пиршество проходило чинно и неспешно, как повелел владыка. Но с каждым днем очередь возле главных ворот из желающих попасть на удивительный праздник сначала удваивалась, а потом опять множилась в два раза, и снова неудержимо увеличивалась. Потому что слухи о пире разносились по округе быстрее ветра и быстро достигли самых отдаленных окраин города, откуда тоже на пир заспешили многие из любопытных людей.
Причем, те, кто уже побывал во дворце, открытом для каждого только на семь дней, рассказывали не столько о щедром застолье, сколько об удивительных картинах из камня на дворцовых стенах, диковинных цветах в саду и невиданных животных в царском зверинце. И всем, включая стариков и маленьких детей, хотелось непременно своими глазами увидеть подобные чудеса.
А сегодня, в последний день праздника людей на дворцовой площади собралось столько, что стражникам пришлось незаметно ввести строгий военный порядок, чтобы справиться с шумной толпой, желающей дарового вина и сладостей, а главное - как можно больше невидимой пищи для дальнейших пересудов.
Примерно каждые полчаса, пирующие в шатре поворачивали свои лица в сторону царского дворца и выкрикивали слова приветствия, а потом, неприметно подгоняемые стражниками, покидали садовый двор через малые ворота, чтобы освободить место для новой партии гостей. И такой круговорот творился в саду с раннего утра до позднего вечера, вот уже несколько дней подряд.
Все эти дни Артаксеркс Великий ни разу не выходил к своему народу, но, тем не менее, незримо присутствовал на престольном празднике - как солнце, как ветер, играющий пурпурными и виссоновыми кистями шатра, а может быть как самая яркая звезда на вечереющем небе или как сладкое вино на языке у пьяницы.
Подданные никогда не должны в суете и праздном веселье смотреть на лицо своего владыки, а тем более, мысленно сравнивать его с другими человеческими лицами - такой обычай был заведен в Персии и Мидии ещё со стародавних времен, где пустое любопытство и болтливость всегда карались смертью.
Персидский царь - яркое светило, и всякому, кто почитает трон, следует довольствоваться лишь далеким, рассеянным светом царской милости в виде щедрых даров и привелегий, и молчаливо восторгаться неисчерпаемыми богатствами Ахменидов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101