А теперь иди, Зефар, у меня много и других дел, кроме одного иудейского книжника...
Зефар вышел, а Артаксеркс ещё вольготнее растянулся на своем ложе, без подушек и прикрыл глаза.
Солнце светило даже сквозь сомкнутые веки, в саду цвела белая персидская сирень, громко заливались соловьи. Артаксеркс чувствовал себя сегодня таким же щедрым и справедливым, как солнце - он тоже помнил в своем царстве о каждой маленькой травинке и беспокоился о всяком ничтожном народе, живущим в самой далекой сатрапии.
Если бы Артаксерксу Лонгиману кто-нибудь сказал в этот момент, что он просто - влюблен, влюблен, как обычный человек, он бы не поверил, и мог бы даже сильно разгневаться за подобные домыслы.
Но, спрашивается, откуда тогда вдруг появилось для него и на удивление яркое солнце, и звучный, птичий щебет, и желание творить добро? Никому не ведомо, откуда берется любовь - ни простым смертным, ни царям царей, а тем более в этот момент Артаксеркс явно был...
3.
...один из многих.
После получения на руки царского указа Ездре пришлось ещё на несколько дней задержаться в престольных Сузах, и Мардохей был один из многих, кто пришел в дом к Уззиилю на встречу со знаменитым книжником.
После немыслимого успеха с прошением у царя, когда Артаксеркс е только дозволил беспрепятственный выход иудеев из Вавилона, но снабдил их золотом и серебром для храма, а также дал немаловажные указания своим областеначальником, на Ездру многие стали смотреть, как на человека, способного творить чудеса.
Что и говорить, для Ездры, простого книжника из Вавилона, до недавнего времени известного лишь среди левитов-иудеев, встреча с царем могла считаться чем-то вроде серьезной победы. Даже близкие ему люди из вавилонской общины не до конца верили, что Ездра и впрямь отправится на осле в Сузы, где сумеет добиться встречи с самим Артаксерксом, не говоря уже о царских дарах и почих милостях.
Не верилось, что Ездре вообще удастся попасть во дворец, чтобы высказать свою просьбу хотя бы кому-нибудь из вельмож или царских евнухов даже это казалось маловероятным. И почти совсем никто не верил, что Ездра вернется с письменным согласием царя на переход сынов Израилевых на земли отцов, о чем с фанатичной настойчивостью твердили во время субботних встреч иудеи, именно так, как и принято говорить о прекрасных, но неосуществимых местах. Отправляться же в Иерусалим на свой страх и риск было слишком опасно: за рекой действовали свои законы, и каждый областеначальник по-своему творил суды над теми, кто не имел охранной бумаги от царя, и обращался с ними как с плененными рабами, сбежавшими от своего хозяина.
И вдруг у Ездры все получилось! Дверь была открыта, и теперь многие из иудеев, не только левиты, начали спешно собираться в дорогу. На Ездру же иудеи стали смотреть, как на человека, через которого сам Господь творил явные чудеса, возбудив дух Артаксеркса, царя Персидского, обратить свое лицо на иудеев и сделаться их благодетелем вслед за Киром.
Поэтому всем хотелось увидеть Ездру своими глазами, услышать хоть слово из его уст, и вечером в дом Уззииля собралось столько народа, что тесные комнаты с трудом вместили желающих приветствовать бесспорного начальника нового каравана переселенцев.
"Благословен Бог наш, вложивший в сердце царя укрепить и украсить дом Господень в Иерусалиме, - сказал Уззииль, обращаясь к Ездре. - И вложивший в сердце твое украсить своим посещением это скромное жилище, почтить меня и моих детей."
Но после встречи с царем, а особенно - после посещения царской сокровищницы, откуда Ездра на вытянутых руках вынес золотые и серебряные блюда для храма, он заметно переменился в лице и держался уже не так просто, как несколько дней тому назад. Речь его стала ещё более громкой и повелительной, чем прежде, глаза горели ярче и смотрели куда-то вдаль, так что казалось, что в мяслях он видит себя не в этой тесной комнате, а на площади, перед многотысячной толпой народа.
Трудно было поверить, что с того времени, когда Ездра выехал из Вавилона на крикливом осле, прошло чуть больше недели - теперь это был совсем другой человек, в полной мере осознавший свое великое предназначение.
"Бог да сотворить тебе, как Ефрему и Манассии", - громко и равнодушно говорил Ездра, обращаясь к незнакомым мальчикам, которых родители привели в дом Уззииля.
"Бог да уподобит тебя Рахили и Лии, что воздвигли вдвоем дом Иакова!" - благославлял Ездра иудейских девочек, подрастающих в престольных Сузах, которые во все глаза глядели на великого человека, которого за вечер поприветствовала немалая череда людей.
Наконец, когда стемнело, для праздничной трапезы были отсавлены лишь самые близкие, кого Уззииль называл "своей большой семьей", среди которых был и Мардохей Иудеянин.
Несмотря на поздний час, рыба, хлеб и овощи были теплыми - Уззииль доставал из особого ящика, где еда хранилась со вчерашнего вечра, потому что по праздникам и субботам иудеям запрещалось заниматься всякими делами, в том числе и стряпней. И теперь хозяину хотелось подчеркнуть перед Ездрой, что он и здесь, в далеких Сузах, старательно соблюдает обычаи отцов.
Во время трапезы Ездра снова пожелал говорить - после встречи с царем он словно совсем забыл про усталость и говорил о скором переходе, а также о доброте персидского царя. Некоторые иудеи в Сузах тоже как будто бы собрались влиться в караван Ездры, но ещё больше было сомневающихся, и теперь предводитель каравана решил вопользоваться гостеприимством Уззииля, чтобы склонить их на свою сторону.
В глубине души Ездра был обижен на того же Уззииля за то, что тот среди первых отговорился от похода своим слабым здоровьем, и таких людей, которых удерживал на месте покой и достаток, в Сузах оказалось гораздо больше, чем в других городах.
Мардохей пока ещё тоже не решил для себя - отправляться ему с семьей вместе с караваном Ездры в Иерусалим или остаться в Сузах. В первый момент ему показалась, что новый великий переход, о котором когда-то чуть ли не бредил дядя Абихаил, случился как будто бы нарочно для него, чтобы сказка о дороге стала реальностью.
Но потом пришли совсем другие мысли - рано, ещё не сейчас, придется подожать ещё немного.
"Мой час ещё не настал. Но вдруг он никогда не настанет, как для Абихаила? "- вот о чем думал сегодня Мардохей в комнате Уззииля, раскаленной от жара семисвечников и страстных речей Ездры - он сидел на угловом месте за большим столом печальный, растерянный, охваченный необъяснимыми сомнениями. И даже почти ничего не слышал, о чем говорил вавилонский книжник.
Мардохей не мог пока оставить Сузы. Он должен был оставаться здесь, в городе, даже если все, кто сидит за этим столом, спешно отправятся в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Зефар вышел, а Артаксеркс ещё вольготнее растянулся на своем ложе, без подушек и прикрыл глаза.
Солнце светило даже сквозь сомкнутые веки, в саду цвела белая персидская сирень, громко заливались соловьи. Артаксеркс чувствовал себя сегодня таким же щедрым и справедливым, как солнце - он тоже помнил в своем царстве о каждой маленькой травинке и беспокоился о всяком ничтожном народе, живущим в самой далекой сатрапии.
Если бы Артаксерксу Лонгиману кто-нибудь сказал в этот момент, что он просто - влюблен, влюблен, как обычный человек, он бы не поверил, и мог бы даже сильно разгневаться за подобные домыслы.
Но, спрашивается, откуда тогда вдруг появилось для него и на удивление яркое солнце, и звучный, птичий щебет, и желание творить добро? Никому не ведомо, откуда берется любовь - ни простым смертным, ни царям царей, а тем более в этот момент Артаксеркс явно был...
3.
...один из многих.
После получения на руки царского указа Ездре пришлось ещё на несколько дней задержаться в престольных Сузах, и Мардохей был один из многих, кто пришел в дом к Уззиилю на встречу со знаменитым книжником.
После немыслимого успеха с прошением у царя, когда Артаксеркс е только дозволил беспрепятственный выход иудеев из Вавилона, но снабдил их золотом и серебром для храма, а также дал немаловажные указания своим областеначальником, на Ездру многие стали смотреть, как на человека, способного творить чудеса.
Что и говорить, для Ездры, простого книжника из Вавилона, до недавнего времени известного лишь среди левитов-иудеев, встреча с царем могла считаться чем-то вроде серьезной победы. Даже близкие ему люди из вавилонской общины не до конца верили, что Ездра и впрямь отправится на осле в Сузы, где сумеет добиться встречи с самим Артаксерксом, не говоря уже о царских дарах и почих милостях.
Не верилось, что Ездре вообще удастся попасть во дворец, чтобы высказать свою просьбу хотя бы кому-нибудь из вельмож или царских евнухов даже это казалось маловероятным. И почти совсем никто не верил, что Ездра вернется с письменным согласием царя на переход сынов Израилевых на земли отцов, о чем с фанатичной настойчивостью твердили во время субботних встреч иудеи, именно так, как и принято говорить о прекрасных, но неосуществимых местах. Отправляться же в Иерусалим на свой страх и риск было слишком опасно: за рекой действовали свои законы, и каждый областеначальник по-своему творил суды над теми, кто не имел охранной бумаги от царя, и обращался с ними как с плененными рабами, сбежавшими от своего хозяина.
И вдруг у Ездры все получилось! Дверь была открыта, и теперь многие из иудеев, не только левиты, начали спешно собираться в дорогу. На Ездру же иудеи стали смотреть, как на человека, через которого сам Господь творил явные чудеса, возбудив дух Артаксеркса, царя Персидского, обратить свое лицо на иудеев и сделаться их благодетелем вслед за Киром.
Поэтому всем хотелось увидеть Ездру своими глазами, услышать хоть слово из его уст, и вечером в дом Уззииля собралось столько народа, что тесные комнаты с трудом вместили желающих приветствовать бесспорного начальника нового каравана переселенцев.
"Благословен Бог наш, вложивший в сердце царя укрепить и украсить дом Господень в Иерусалиме, - сказал Уззииль, обращаясь к Ездре. - И вложивший в сердце твое украсить своим посещением это скромное жилище, почтить меня и моих детей."
Но после встречи с царем, а особенно - после посещения царской сокровищницы, откуда Ездра на вытянутых руках вынес золотые и серебряные блюда для храма, он заметно переменился в лице и держался уже не так просто, как несколько дней тому назад. Речь его стала ещё более громкой и повелительной, чем прежде, глаза горели ярче и смотрели куда-то вдаль, так что казалось, что в мяслях он видит себя не в этой тесной комнате, а на площади, перед многотысячной толпой народа.
Трудно было поверить, что с того времени, когда Ездра выехал из Вавилона на крикливом осле, прошло чуть больше недели - теперь это был совсем другой человек, в полной мере осознавший свое великое предназначение.
"Бог да сотворить тебе, как Ефрему и Манассии", - громко и равнодушно говорил Ездра, обращаясь к незнакомым мальчикам, которых родители привели в дом Уззииля.
"Бог да уподобит тебя Рахили и Лии, что воздвигли вдвоем дом Иакова!" - благославлял Ездра иудейских девочек, подрастающих в престольных Сузах, которые во все глаза глядели на великого человека, которого за вечер поприветствовала немалая череда людей.
Наконец, когда стемнело, для праздничной трапезы были отсавлены лишь самые близкие, кого Уззииль называл "своей большой семьей", среди которых был и Мардохей Иудеянин.
Несмотря на поздний час, рыба, хлеб и овощи были теплыми - Уззииль доставал из особого ящика, где еда хранилась со вчерашнего вечра, потому что по праздникам и субботам иудеям запрещалось заниматься всякими делами, в том числе и стряпней. И теперь хозяину хотелось подчеркнуть перед Ездрой, что он и здесь, в далеких Сузах, старательно соблюдает обычаи отцов.
Во время трапезы Ездра снова пожелал говорить - после встречи с царем он словно совсем забыл про усталость и говорил о скором переходе, а также о доброте персидского царя. Некоторые иудеи в Сузах тоже как будто бы собрались влиться в караван Ездры, но ещё больше было сомневающихся, и теперь предводитель каравана решил вопользоваться гостеприимством Уззииля, чтобы склонить их на свою сторону.
В глубине души Ездра был обижен на того же Уззииля за то, что тот среди первых отговорился от похода своим слабым здоровьем, и таких людей, которых удерживал на месте покой и достаток, в Сузах оказалось гораздо больше, чем в других городах.
Мардохей пока ещё тоже не решил для себя - отправляться ему с семьей вместе с караваном Ездры в Иерусалим или остаться в Сузах. В первый момент ему показалась, что новый великий переход, о котором когда-то чуть ли не бредил дядя Абихаил, случился как будто бы нарочно для него, чтобы сказка о дороге стала реальностью.
Но потом пришли совсем другие мысли - рано, ещё не сейчас, придется подожать ещё немного.
"Мой час ещё не настал. Но вдруг он никогда не настанет, как для Абихаила? "- вот о чем думал сегодня Мардохей в комнате Уззииля, раскаленной от жара семисвечников и страстных речей Ездры - он сидел на угловом месте за большим столом печальный, растерянный, охваченный необъяснимыми сомнениями. И даже почти ничего не слышал, о чем говорил вавилонский книжник.
Мардохей не мог пока оставить Сузы. Он должен был оставаться здесь, в городе, даже если все, кто сидит за этим столом, спешно отправятся в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101