Наконец, на площади появилась Мара, а следом - Уззииль со строгим и озабоченным лицом. А когда иудеи столпились вокруг Мардохея тесным кругом и заговорили на своем языке, он вдруг словно бы очнулся, узнал всех, впервые за все это время заплакал и громко зачитал указ, который держал за пазухой, чтобы они поняли его невыразимую боль, и стали бы скорбеть все вместе.
Мара так и стояла с ножом в руках, которым она чистила рыбу перед тем, как её позвали на площадь, и даже не успела отряхнуть со своего платья всю чешую. Она ничего не сказал, и лишь принялась молча отсекать со своей головы рыбным ножем пряди волос, разбрасывая их по ветру. А когда несколько рыжих материнских волосков приклеилась к темной рубахе Хашшува, он не смог даже на них дунуть, потому что в этот миг его душа словно бы совсем отошла от его тела - сначала провалилась в пятки, потом через стопы ушла под землю, чтобы вернуться...
2.
...совсем в другого человека.
Эсфирь стояла возле окна и прислушивалась - она послала на дворцовую площадь уже одного, а потом другого, и третьего своего человека, но никто ей не смог как следует объяснить, что же там происходит.
Только что она гуляла в саду возле фонтанов, кормила лебедей на озере, и была спокойна и весела, как в детские годы. После того, как она научилась не ждать пылкой любви от царя, и привыкла к его меняющимся настроениям, ей даже по-своему понравилась жизнь во дворце на правах царицы - с уединенными прогулками, неторопливыми трапезами и тихими, женскими мечтами.
В первый момент Эсфирь даже не поверила, когда ей сказали, что Мардохей катается в пыли по городской площади и похож на больного, заболевшего белой горячкой, возле которого собралась большая толпа людей.
- Мардохей? - переспросила Эсфирь служанку. - Мой Мардохей?
А потом покачала головой и засмеялась: нет, такое было невозможно, она лучше всех людей в мире знала гордый и сдержанный нрав Мардохея, который не мог кататься по земле даже от самой невыносимой боли. Однажды в детстве Эсфирь видела, как Мардохей случайно разрубил себе ногу топором, так что несколько мгновений была видна белая кость, после чего из раны хлынула кровь, но он и тогда не кричал и не размахивал руками, как теперь, якобы перед хохочущими во все горло мальчишками.
- Мой Мардохей? - ещё раз улыбнулась Эсфирь.
Одна её служанка родом из Ливии отказалась такой бестолковой, что до сих пор путала самые простые слова и имена, но Эсфирь привыкла к ней, и не хотела менять ни одной из прежних семи девиц.
Со второй своей служанкой, которая принесла с дворцовой площади такую же новость, Эсфирь на всякий случай послала человеку, лежащему посреди толпы, одежду с приказом явиться к ней, так как знала, что в рваном платье, с пеплом и землей в волосах беднягу не пропустят через царские ворота.
Но когда девушка со слезами на глазах принесла нарядное платье назад и сказала, что Мардохей не хочет принимать его, Эсфирь поняла - да, это и впрямь был он, её гордый воспитатель.
- Что он говорит? Что там случилось? Что с ним?
- Я не знаю, но там все, все плачут, только и делают, что плачут, смогла объяснить служанка.
Тогда Эсфирь позвала своего самого верного слугу, Гафаха, чтобы он все в точности узнал, что происходит на площади и под любым видом привел Мардохея во дворец перед лицо царицы.
- Я не уйду, Мардохей, потому что ты спас мне жизнь, - сказал Гафах, когда Мардохей и его начал отсылать его назад во дворец. - И теперь я тоже хочу тебя спасти.
- Это вовсе не я спас тебя, - возразил Мардохей. - Но царица Эсфирь. Это она сумела убедить царя, что ты - невиновен.
- Но, значит, царица и тебя, Мардохей, сумеет спасти от твоей беды?
- Не меня нужно теперь спасать, а всех иудеев, многие тысячи невиновных.
- А разве кто-нибудь способен на такое, кроме царицы Эсфирь? Только её одну слушает наш владыка, он и теперь может послушаться её слова.
- А ведь ты прав, Гафах, - сказал Мардохей, задумавшись. - Теперь царица - наше единственное спасение, только её рука сможет ответси меч от наших младенцев. Не для того ли, Гадасса, и случилось все это, чтобы теперь у нас осталась надежда?
- Как ты сказал, Мардохей? Какая Гадасса? О чем ты?
- Я сказал - Эсфирь, звезда наша. Веди меня скорее к царице Эсфирь, я покажу ей указ. Она должна знать, что Аман пообещал отвесить десять тысяч талантов серебра в казну царскую за истребление всех иудеев, и собрет такую сумму, когда воины разграбят и разорят все наши дома. Нужто накак нельзя остановить этой войны?
Мардохей переоделся в чистое платье, и Гафах привел его во дворец к Эсфирь, где она с нетерпением ожидала их прихода, и тут же своими глазами прочитала указ.
Но после этого Эсфирь не упала на пол без чувств, а только крепко сомкнула губы и покачала головой.
- Что я могу сделать? - сказала она тихо. - Ведь ты сам знаешь, Мардохей, и Гафах тоже знает, что никто, ни мужчина, ни женщина, не могут войти к царю, если царь сам их не позвал. Только тот, на кого царь сам укажет своим золотым скипетром, останется жить и никто не может нарушить этого правила под страхом смерти.
- О чем ты говоришь, Эсфирь? Ведь ты - царица, любимая супруга царя, разве могут для тебя быть такие же правила, как для всех?
Эсфирь помолчала, а потом сказала с явной неохотой, и было заметно, как тяжело далось ей это признание:
- Я не звана к царю вот уже тридцать дней, и не знаю, когда царь вспомнит про меня. Он занят военными делами, да и вообще... мой господин очень переменчив. К тому же, я дала царю слова, что никогда не заговорю с ним первой о делах государства, и знаю, что он тем более не простит меня, если я его нарушу. Теперь я могу только плакать с вами, и ничего больше.
- Может, ты надеешься, что одна из всех иудеев спасешься, укроешься за стенами царского дома, - с вызовом спросил Мардохей. - Я знаю Амана Вугеянина, он и до тебя доберется. В этот день мы все одинаково погибнем.
- Но что я могу?
- Сказать царю, что ты тоже, и весь твой род - из иудеев, и если у него есть хоть капля любви к тебе, он придумает, как остановить Амана.
- Прежде, Мардохей, ты всегда наооборот говорил, чтобы я скрывала свое родство. И, потом, мне становится все труднее проникнуть в душу царя...
- Теперь не время думать об этом. Кто знает, не для этого ли часа ты достигла царского достоинства, чтобы теперь спасти сотни и тысячи невиновных? И не потому что я взял на себя такой грех...
Мардохей не договорил, но на лице его проступили багровые пятна, словно бы кто-то невидимый принялся сейчас хлестать его по щекам, по лбу, по шее - и это были следы тайных, в одиночестве пережитых сомнений и обид. Облик Мардохея сделался страшным, даже неузнаваемым - и Эсфирь подумала, что этот человек, бывший её воспитатель, на самом деле также непостижим и неохватен, как и сотворивший его и всех остальных людей Бог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101