Мы будем делать все, что вы захотите. Поедем со мной, Стефания. Я ничего не попрошу от вас, только, чтобы вы порадовались друзьям и семье, вместо того чтобы быть одной.
Группа закончила мягким аккордом одну рождественскую песню и начала другую. Дмитрий улыбнулся:
— Мы научим вас нашим греческим песням.
Это было очень соблазнительно. Побыть в семье, пусть даже не своей, сменить обстановку, чтобы она не напоминала о сестре, ушедшей навсегда… Но это было нечестно по отношению к Дмитрию. Она не была цельной личностью. Дмитрий будет считать, если она поедет с ним в Афины, то это не единичная дружеская поездка, а начало, первый шаг в новых отношениях, хотя она много раз повторяла ему, что это не так. Она покачала головой:
— Может быть, когда-нибудь, Дмитрий, но не в этот раз.
— Вам нельзя быть одной, — настаивал он.
— Иногда нужно и важно побыть одной. Как же иначе будем мы обдумывать и принимать решения о будущем?
— Друзья, Стефания, могут помочь решениям. Я не буду ничего требовать от вас.
Она отняла свою руку и поднесла к губам стакан эля. Ей очень хотелось ему поверить.
— Можно я отвечу вам завтра? Его глаза засветились.
— Я позвоню вам утром. Мы уедем двадцать четвертого днем. Это вас устроит? Не важно, — поторопился добавить он. — Можете сказать мне завтра.
И пока они заканчивали ленч, Дмитрий рассказывал о своей семье, греческих друзьях и соседях.
— А еще вы можете помочь мне отделать мою виллу, — говорил он, когда они покидали кафе, в качестве последнего побудительного довода, чтобы она поехала с ним.
— Может быть, — улыбнулась она в ответ, и они продолжили разговор о сверкающем белом солнце южной Греции, таком не похожем на цвет и свет дня других стран, а вокруг был сырой и серый лондонский день, и только празднично горела рождественская иллюминация. Рождественские огни… Даже декабрьский туман не мог их притушить. Они, гуляя, шли вдоль Оксфорд-стрит, мимо магазинов, перед витринами которого толпился народ и глядел на кукол, изображавших среди миниатюрных домиков историю Пиноккио, по Пиккадилли-серкус к Трафальгарской площади, где сверкала огнями, как звездами, в темных ветвях гигантская елка, которую каждый год дарит Осло Лондону. Еще дальше, за Гайд-парком, каждая арка, каждый карниз, витрина универмага «Гарродс» и даже его высокий купол были окаймлены золотистыми огнями, похожими в тумане на сотни маленьких лун.
Дмитрий молчал, предоставив Сабрину своим мыслям. Она убеждала себя, что эти каникулы ничего для нее не значат, что рождественские песнопения ее не трогают, но каждый раз, когда видела семью с двумя детьми, которые смотрели по сторонам и вверх на взрослых рядом с ними и возбужденно с ними разговаривали, она быстро отворачивалась, переводила взгляд. И как же была она благодарна Дмитрию, нетребовательному спутнику, мило распрощавшемуся с ней у двери ее дома на Кэдоган-сквер.
В доме она наткнулась на миссис Тиркелл, которая со счастливым видом любовалась маленькой елочкой в гостиной.
— Я думала, что она развеселит вас, леди, но, если она напоминает о грустном, я заберу ее к себе наверх.
— Нет, оставьте, — сказала Сабрина. — Собираетесь украшать ее?
— Да, леди, но я думала, может быть, мы сделаем это вместе.
«Леди». Она уже не поправляла миссис Тиркелл, а часто и не прислушивалась к ней. Да и не было это важным, миссис Тиркелл это доставляло радость, и они обе к этому привыкли.
Зазвонил телефон. Сабрина стиснула руки. Каждый раз, когда звонил телефон, она думала… но этого никогда не случалось.
— Еще одно приглашение, — предсказала миссис Тиркелл.
— Если так, последует еще один отказ, — ответила Сабрина, и они улыбнулись друг другу. «Интересно, — подумала она, когда миссис Тиркелл пошла, взять трубку, — насколько близки мы стали?» Леди Лонгворт она не могла бы так воспринимать, слишком высоки были социальные барьеры между ними. Теперь, хотя миссис Тиркелл и называла ее леди, но при этом еще думала о ней как об американке, никогда не бывшей замужем за виконтом. Они все еще были не совсем друзьями, но уже женщинами, делящими дом на двоих, и Сабрина чувствовала себя менее одинокой, чем раньше.
Именно миссис Тиркелл разбиралась с бурным потоком приглашений, которые стали приходить за неделю до Рождества: на домашние торжества, поездки на юг Франции, на лыжи в Санкт-Мориц, новогодние балы… Она всем говорила, что миссис Андерсен никаких приглашений на Рождественские каникулы не принимает. Но еще за день до Рождества приглашения продолжали поступать.
— Вы звезда сезона, — с удовлетворением заметила миссис Тиркелл, когда в это утро зазвонил телефон, — Потому что в вас есть какая-то тайна. Будто вы не вполне реальны, если вы понимаете, что я имею в виду.
«Да, миссис Тиркелл, — подумала Сабрина. — Я понимаю, что вы имеете в виду». Она прислушалась. Каждый раз, когда звонил телефон, она ничего не могла с собой поделать, ее тело застывало в ожидании.
— Это мистер Каррас, миледи, — вернулась миссис Тиркелл, — и если вы не рассердитесь на меня, по-моему, вы должны поехать с ним в Грецию. Это пойдет вам на пользу.
Сабрина тронула иголки маленькой елочки, которую они нарядили. Она пахла лесом и горами, тихим, спокойным уединением.
— Может быть, и поеду, — сказала она и пошла, поговорить с ним.
Она повесила трубку с помрачневшим лицом: радость и возбуждение, прозвучавшие в голосе Дмитрия, когда он сказал, что заберет ее в четыре часа, заставили почувствовать себя виноватой. Это было несправедливо, это было нечестно. «Я хочу только Гарта, — подумала она. — Как я буду разговаривать и смеяться с другими людьми, когда все время оборачиваюсь на телефон — не позвонит ли Гарт?»
Некоторое время спустя в кабинете ее нашла миссис Тиркелл.
— Почта, миледи. В основном открытки и еще вот пакеты.
Сабрина догадалась, от кого они, еще до того, как открыла. Их было два. Один — от Клиффа, другой — от Пенни. Ничего от Гарта. Даже записки не было. Она развернула пакеты, каждый красиво упакованный, каждый со своей запиской.
«Мама, пусть у тебя будет счастливое Рождество, — написал Клифф. — Со множеством подарков и еды. Я надеюсь, что ты нашла то, что искала. Хотел бы я знать что. Я люблю тебя. Твой любящий сын Клифф».
«Дорогая мамочка, — писала Пенни. — Я надеюсь, тебе это понравится и сделает тебя счастливой. Я хотела бы отдать это тебе в руки, но не могу, поэтому папочка пошлет это тебе по почте. С нами все хорошо, но нам грустно, и мы с Клиффом много говорим о тебе. Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я люблю тебя. С любовью, Пенни».
«Не заплачу. Я знала, что это может произойти, я к этому была готова. Я не заплачу».
Она с нежностью сложила записки, проглаживая складки пальцами, и открыла коробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Группа закончила мягким аккордом одну рождественскую песню и начала другую. Дмитрий улыбнулся:
— Мы научим вас нашим греческим песням.
Это было очень соблазнительно. Побыть в семье, пусть даже не своей, сменить обстановку, чтобы она не напоминала о сестре, ушедшей навсегда… Но это было нечестно по отношению к Дмитрию. Она не была цельной личностью. Дмитрий будет считать, если она поедет с ним в Афины, то это не единичная дружеская поездка, а начало, первый шаг в новых отношениях, хотя она много раз повторяла ему, что это не так. Она покачала головой:
— Может быть, когда-нибудь, Дмитрий, но не в этот раз.
— Вам нельзя быть одной, — настаивал он.
— Иногда нужно и важно побыть одной. Как же иначе будем мы обдумывать и принимать решения о будущем?
— Друзья, Стефания, могут помочь решениям. Я не буду ничего требовать от вас.
Она отняла свою руку и поднесла к губам стакан эля. Ей очень хотелось ему поверить.
— Можно я отвечу вам завтра? Его глаза засветились.
— Я позвоню вам утром. Мы уедем двадцать четвертого днем. Это вас устроит? Не важно, — поторопился добавить он. — Можете сказать мне завтра.
И пока они заканчивали ленч, Дмитрий рассказывал о своей семье, греческих друзьях и соседях.
— А еще вы можете помочь мне отделать мою виллу, — говорил он, когда они покидали кафе, в качестве последнего побудительного довода, чтобы она поехала с ним.
— Может быть, — улыбнулась она в ответ, и они продолжили разговор о сверкающем белом солнце южной Греции, таком не похожем на цвет и свет дня других стран, а вокруг был сырой и серый лондонский день, и только празднично горела рождественская иллюминация. Рождественские огни… Даже декабрьский туман не мог их притушить. Они, гуляя, шли вдоль Оксфорд-стрит, мимо магазинов, перед витринами которого толпился народ и глядел на кукол, изображавших среди миниатюрных домиков историю Пиноккио, по Пиккадилли-серкус к Трафальгарской площади, где сверкала огнями, как звездами, в темных ветвях гигантская елка, которую каждый год дарит Осло Лондону. Еще дальше, за Гайд-парком, каждая арка, каждый карниз, витрина универмага «Гарродс» и даже его высокий купол были окаймлены золотистыми огнями, похожими в тумане на сотни маленьких лун.
Дмитрий молчал, предоставив Сабрину своим мыслям. Она убеждала себя, что эти каникулы ничего для нее не значат, что рождественские песнопения ее не трогают, но каждый раз, когда видела семью с двумя детьми, которые смотрели по сторонам и вверх на взрослых рядом с ними и возбужденно с ними разговаривали, она быстро отворачивалась, переводила взгляд. И как же была она благодарна Дмитрию, нетребовательному спутнику, мило распрощавшемуся с ней у двери ее дома на Кэдоган-сквер.
В доме она наткнулась на миссис Тиркелл, которая со счастливым видом любовалась маленькой елочкой в гостиной.
— Я думала, что она развеселит вас, леди, но, если она напоминает о грустном, я заберу ее к себе наверх.
— Нет, оставьте, — сказала Сабрина. — Собираетесь украшать ее?
— Да, леди, но я думала, может быть, мы сделаем это вместе.
«Леди». Она уже не поправляла миссис Тиркелл, а часто и не прислушивалась к ней. Да и не было это важным, миссис Тиркелл это доставляло радость, и они обе к этому привыкли.
Зазвонил телефон. Сабрина стиснула руки. Каждый раз, когда звонил телефон, она думала… но этого никогда не случалось.
— Еще одно приглашение, — предсказала миссис Тиркелл.
— Если так, последует еще один отказ, — ответила Сабрина, и они улыбнулись друг другу. «Интересно, — подумала она, когда миссис Тиркелл пошла, взять трубку, — насколько близки мы стали?» Леди Лонгворт она не могла бы так воспринимать, слишком высоки были социальные барьеры между ними. Теперь, хотя миссис Тиркелл и называла ее леди, но при этом еще думала о ней как об американке, никогда не бывшей замужем за виконтом. Они все еще были не совсем друзьями, но уже женщинами, делящими дом на двоих, и Сабрина чувствовала себя менее одинокой, чем раньше.
Именно миссис Тиркелл разбиралась с бурным потоком приглашений, которые стали приходить за неделю до Рождества: на домашние торжества, поездки на юг Франции, на лыжи в Санкт-Мориц, новогодние балы… Она всем говорила, что миссис Андерсен никаких приглашений на Рождественские каникулы не принимает. Но еще за день до Рождества приглашения продолжали поступать.
— Вы звезда сезона, — с удовлетворением заметила миссис Тиркелл, когда в это утро зазвонил телефон, — Потому что в вас есть какая-то тайна. Будто вы не вполне реальны, если вы понимаете, что я имею в виду.
«Да, миссис Тиркелл, — подумала Сабрина. — Я понимаю, что вы имеете в виду». Она прислушалась. Каждый раз, когда звонил телефон, она ничего не могла с собой поделать, ее тело застывало в ожидании.
— Это мистер Каррас, миледи, — вернулась миссис Тиркелл, — и если вы не рассердитесь на меня, по-моему, вы должны поехать с ним в Грецию. Это пойдет вам на пользу.
Сабрина тронула иголки маленькой елочки, которую они нарядили. Она пахла лесом и горами, тихим, спокойным уединением.
— Может быть, и поеду, — сказала она и пошла, поговорить с ним.
Она повесила трубку с помрачневшим лицом: радость и возбуждение, прозвучавшие в голосе Дмитрия, когда он сказал, что заберет ее в четыре часа, заставили почувствовать себя виноватой. Это было несправедливо, это было нечестно. «Я хочу только Гарта, — подумала она. — Как я буду разговаривать и смеяться с другими людьми, когда все время оборачиваюсь на телефон — не позвонит ли Гарт?»
Некоторое время спустя в кабинете ее нашла миссис Тиркелл.
— Почта, миледи. В основном открытки и еще вот пакеты.
Сабрина догадалась, от кого они, еще до того, как открыла. Их было два. Один — от Клиффа, другой — от Пенни. Ничего от Гарта. Даже записки не было. Она развернула пакеты, каждый красиво упакованный, каждый со своей запиской.
«Мама, пусть у тебя будет счастливое Рождество, — написал Клифф. — Со множеством подарков и еды. Я надеюсь, что ты нашла то, что искала. Хотел бы я знать что. Я люблю тебя. Твой любящий сын Клифф».
«Дорогая мамочка, — писала Пенни. — Я надеюсь, тебе это понравится и сделает тебя счастливой. Я хотела бы отдать это тебе в руки, но не могу, поэтому папочка пошлет это тебе по почте. С нами все хорошо, но нам грустно, и мы с Клиффом много говорим о тебе. Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я люблю тебя. С любовью, Пенни».
«Не заплачу. Я знала, что это может произойти, я к этому была готова. Я не заплачу».
Она с нежностью сложила записки, проглаживая складки пальцами, и открыла коробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162