Странник
Максимов стоял у окна, заложив руки за спину. Медленно, в усыпляющем ритме покачивался с пятки на носок.
— Сайонер! — раздалось из прихожей.
Максимов не оглядываясь бросил:
— Ступай с Богом, убогий.
Громко щелкнул замок на двери.
— Что он сказал? — спросил Злобин.
— Не обращай внимания.
— Зря ты его отпустил. Между прочим он в розыске за нападение на сотрудника милиции.
— Вот пусть милиция и ищет, — в такт раскачиванию произнес Максимов.
Он продолжил смотреть на свое отражение, качающееся в черном стекле.
Под ногами мерно поскрипывала расшатанная пластинка паркета. От этого звука в квартире стало еще пустыннее и неуютнее.
— Матоянц — специалист по строительству спецобъектов, — тихо произнес он. — Железобетон с электронной начинкой.
— Что ты сказал, я не расслышал?
Максимов развернулся. Обвел взглядом комнату.
Два кресла, рядом низкий журнальный столик с ворохом газет, прижатых пепельницей. Поднос с пустыми чашками. Раскладной диван. Шкафы с тоскливо пустыми полками. Телевизор в углу. Обивка мебели в веселенький цветочек, кремовые обои, хрустальная люстра под потолком, а уюта нет. Казенный рай. Хоть вой.
— Мебель с бирками, простыни с дырками, — подвел итог Максимов. — Старая армейская хохма. Не обиделся?
— На медицинский факт не обижаюсь. Привезу жену с дочкой, сразу же все наладится. — Злобин устало плюхнулся на диван. — Что ты там бормотал про Матоянца?
— Да так, вид из окна кое-какие мысли навеял.
Максимов сел рядом, из лежащего между ними пакета достал пирожок. Понюхал со всех сторон, потом надкусил.
— Что ты все вынюхиваешь? — покосился на него Злобин.
— Запах — такая же часть букета ощущений, как внешний вид и вкус. Не понюхать, все равно, что с бутерброда масло стереть и есть в темноте, — назидательно произнес Максимов с набитым ртом. — Почему сам не ешь?
— Охоту отбило. После всего, что услышал, даже жить не хочется.
Злобин, нахмурясь, замолчал, пытаясь подобрать нужные слова.
«Начинай, — мысленно подбодрил его Максимов. — Лучше ляпнуть полную ересь, чем заработать интеллектуальный запор».
— В голове не укладывается, — неуверенно продолжил Злобин. — Меньше двух десятков лет осталось. А нашим бонзам хоть кол на голове тиши! Все копошатся, как мыши в навозной куче. Все власть не доделят. Уже жрут в три горла, а все мало, все недосуг делами заняться. Не с инфляцией бороться надо, а готовиться к выживанию посреди моря горящей нефти и взорванных реакторов.
Максимов с холодной улыбкой посмотрел в болючие глаза Злобина.
— А почему ты считаешь, что они не готовятся?
— Я что, слепой? — Злобин резко ткнул пальцем в окно, в котором светились огни разгулявшейся к вечеру Москвы.
— Тогда должен видеть, сколько элитных домов из монолитного бетона отгрохали. Цены в них за метр фантастические, зато есть собственная система жизнеобеспечения. Зачем? Для повышенного комфорта или чтобы выстоять при масштабном ЧС в городе? Это бункер, а не дом, Злобин, поверь военному человеку. Только нас в этот Ноев ковчег в силу безденежья не пустят. Кстати, поэтому такая драка наверху и идет. Не за билет в рай земной, а за место в Ноевом ковчеге. И знаешь, что самое забавное? Наши небожители в годину катастроф получили уникальный шанс стать богами.
Злобин хмыкнул.
— Нет, правда. Подумай сам. После катастрофы выживет малая часть человечества. С изношенной иммунной системой, контуженное страхом, со стертой генетической памятью о разумном, добром и вечном. От техносферы останутся только руины и смутные воспоминания. Хомо сапиенс опять станет обезьяной. И как это стадо обезьян воспримет тем двуногих, что вылезут из бункеров? Целых, невредимых, умных, образованных, сохранивших знания и технику. Как богов! И власть их будет абсолютной. — Максимов потянулся к чашке, сделал глоток остывшего кофе. — Голубая мечта любого начальника — стать богом над дрожащими тварями. И никаких тебе выборов, и никаких демократий.
Злобин свесил голову.
— Спорить глупо, а согласиться страшно, — помолчав, произнес он. — Нам что дальше делать?
— Об этом, Андрей Ильич, не беспокойся. Ты же слышал, что наш биолог сказал: все в мире взаимосвязано, и информация распространяется без препятствий. Вывод не утешительный. Сейчас уже многие знают, предчувствуют или примитивно чуют, что ты обладаешь неким знанием. Так что готовься.
— Как? — Злобин поднял голову.
Максимов встал, подхватил со спинки кресла плащ.
— Прими ванну, выпей чаю с медом и ложись спать, Андрей Ильич. На сегодня с тебя хватит. Дай другим поработать.
Злобин вдруг почувствовал такую ватную слабость в ногах, что решил пока не вставать с дивана. Накопившаяся за день тяжесть свинцовым грузом легла на плечи. Больше всего хотелось закрыть глаза и отключиться ото всего, что было, есть и того страшного, что ждет впереди.
Он был еще новичком в мире, откуда приходят Странники.
Глава двадцать третья. Пенсионер союзного значения
Революция начинается с переименования улиц. И лишь потом принимается за экономику.
Пока Первый съезд народных депутатов пытал Горбачева, требуя точно разъяснить, чего же он хочет, а Михаил Сергеевич отвечал потоком словесной патоки, в котором даже в междометиях ударения ставились неправильно, народ не сидел без дела. Экономика трещала по швам, шахтеры вообще бастовали, выкликая Борьку на царствие, да и если честно, работать никому не хотелось. Но зуд перестройки уже охватил массы. Отбившиеся от рук массы кучковались на митингах и требовали перемен. Каких именно, никто не знал. Но требовал.
История так и не установила ту светлую голову в толпе, в которую первой вошла мысль все переименовать. Правильно, если уж нельзя все поделить между всеми, постреляв несогласных, как полагается при нормальной революции, то сокрушительно-созидательную энергию революционных масс следует направить на вывески. А так как в коммунизм уже никто не хотел, а дальше идти было некуда, то вывески решили менять на старорежимные.
Почин задал город — колыбель Октябрьской революции. Провел демократический референдум и вернул себе вывеску имперской столицы. Так посреди Ленинградской области в устье Невы возник город Санкт-Петербург. А бывший свердловский секретарь не стал возражать, когда его партийную вотчину переименовали в Екатеринбург. И пошло, поехало…
Москву переименовывать не стали. Очевидно, только потому, что другого имени она никогда не имела. Зато по полной программе отыгрались на названиях улиц. Вывески меняли, словно в город вошли гвардейские полки генерала Врангеля. Сшибали наземь всяких там «Урицких», «Цеткин» и «Свердловых» и вешали «Афанасьевских», «Мясоедовских», и «Поварских». Восстанавливали, так сказать историческую справедливость и подлинный облик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137