Долго ждал. Даже брюхо свело. — Два удара подряд.
— К полудню приперся кабан с семьей. Хрумчат внизу, набивают утробу, а я жду. — Вновь жесткий прицельный удар.
— Пошевелиться боюсь. Шуршать нельзя. Дышать нельзя. Даже потеть нельзя. — Три удара подряд.
— Радуга перед глазами от голода и напряжения плясала, а я терпел. И дождался! — Удар.
— Завалились звери отдыхать. Мать с выводком чуть в сторонке. А секач прямо подо мной. Я специально над его лежкой устроился. Все рассчитал. Ну, и повезло немного, как на охоте без этого. — Глеб занес нож для удара. Поднял взгляд на мэтра. — Я не сказал, что оружием у меня был кол?
— Нет, — пролепетал загипнотизированный Петр Алексеевич. Он не мог оторвать взгляда от черного широкого клинка.
— Очень важная деталь. — Клинок с чавканьем рассек мясо. Гулко отозвалась колода.
— Завалить кабана колом практически невозможно. Надо бить в бок, под лопатку. А хрен он тебе ее подставит! — Глеб нанес еще один кромсающий удар.
— А мой разлегся в траве. Бок выпирает. Только бей. Но! — Еще один удар.
— Не дай бог промахнуться. Не дай бог смазать удар. Не дай бог кол сломать. И не дай бог секач тебя в воздухе засечет. Примет на клыки — и кишки на траву выхлестнут. — Каждое предложение Глеб заканчивал ударом. Кусок мяса превратился в бесформенный ком.
Глеб лезвием сгреб клочья мяса в одну кучу, стал короткими ударами рубить в липкий фарш.
— Жрать я хотел жутко. Оттого и получилось. Прыгнул вниз и пробил секача насквозь. Он рванулся, сбросил меня, да и подох сразу же. Я кубарем по траве прокатился, взлетел по стволу наверх, сам не знаю как. Кабаниха визг подняла… Как сбесилась баба! Трава клочьями, земля комьями в разные стороны летела, ужас! Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
— Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
— Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
— Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
— А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
— Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
— О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
Глеб подошел и протянул повару судок.
— Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
— А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
— С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
Трофим Ильич распустил морщины на лице.
— Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
— Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
— Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
— Не смею советовать мастеру!
Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
— Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
— Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
— Начинаем, ребята! — скомандовал он.
И вышел, ни на кого не глядя.
В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
«Нафталиновые души», — процедил Глеб.
Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.
Глава шестнадцатая. Еще раз про пиар…
Старые львы
Решетников сибаритствовал, как медведь, забравшийся в малинник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— К полудню приперся кабан с семьей. Хрумчат внизу, набивают утробу, а я жду. — Вновь жесткий прицельный удар.
— Пошевелиться боюсь. Шуршать нельзя. Дышать нельзя. Даже потеть нельзя. — Три удара подряд.
— Радуга перед глазами от голода и напряжения плясала, а я терпел. И дождался! — Удар.
— Завалились звери отдыхать. Мать с выводком чуть в сторонке. А секач прямо подо мной. Я специально над его лежкой устроился. Все рассчитал. Ну, и повезло немного, как на охоте без этого. — Глеб занес нож для удара. Поднял взгляд на мэтра. — Я не сказал, что оружием у меня был кол?
— Нет, — пролепетал загипнотизированный Петр Алексеевич. Он не мог оторвать взгляда от черного широкого клинка.
— Очень важная деталь. — Клинок с чавканьем рассек мясо. Гулко отозвалась колода.
— Завалить кабана колом практически невозможно. Надо бить в бок, под лопатку. А хрен он тебе ее подставит! — Глеб нанес еще один кромсающий удар.
— А мой разлегся в траве. Бок выпирает. Только бей. Но! — Еще один удар.
— Не дай бог промахнуться. Не дай бог смазать удар. Не дай бог кол сломать. И не дай бог секач тебя в воздухе засечет. Примет на клыки — и кишки на траву выхлестнут. — Каждое предложение Глеб заканчивал ударом. Кусок мяса превратился в бесформенный ком.
Глеб лезвием сгреб клочья мяса в одну кучу, стал короткими ударами рубить в липкий фарш.
— Жрать я хотел жутко. Оттого и получилось. Прыгнул вниз и пробил секача насквозь. Он рванулся, сбросил меня, да и подох сразу же. Я кубарем по траве прокатился, взлетел по стволу наверх, сам не знаю как. Кабаниха визг подняла… Как сбесилась баба! Трава клочьями, земля комьями в разные стороны летела, ужас! Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
— Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
— Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
— Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
— А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
— Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
— О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
Глеб подошел и протянул повару судок.
— Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
— А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
— С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
Трофим Ильич распустил морщины на лице.
— Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
— Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
— Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
— Не смею советовать мастеру!
Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
— Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
— Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
— Начинаем, ребята! — скомандовал он.
И вышел, ни на кого не глядя.
В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
«Нафталиновые души», — процедил Глеб.
Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.
Глава шестнадцатая. Еще раз про пиар…
Старые львы
Решетников сибаритствовал, как медведь, забравшийся в малинник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137