Даже футболисты мандражируют играть на чужом поле. А тут не мячик пинать предстояло, а смотреть клиента. Проводить оперативное мероприятие на чужой территории душа не лежала.
И назывался кабак весьма подозрительно — «С полем!». Салин не подал вида, что названьице показалось ему уж больно разгуляистым, новорусским. Промолчал и, оказалось, правильно сделал.
Войдя в зал, немного опешил. Ожидал увидеть барские охотничьи интерьеры «а-ля рюс», стилизацию под шалман в рыцарском замке, на худой конец некую копию таежной заимки. Чего сейчас не учудят на шальные деньги. А оказалось, кто-то скопировал внутреннюю обстановку домика в Завидовском охотхозяйстве ЦК. Причем, в деталях. На новомодный взгляд, привыкший к пастельным тонам и изысканной роскоши, цэковский дизайн казался примитивным и провинциальным.
И еще одно удивило. Спускались в подвал, уходя от промозглого московского дня, а оказались в зальчике, окнами выходящем на залитое луной редколесье. Трюк с ложными рамами и подсвеченными картинками за толстым стеклом был выполнен столь искусно, что создавалась полная иллюзия, что за стенами мерзнет от зимнего ветра Подмосковье.
Добрынин добродушно расхохотался, увидя замешательство Салина.
— Да Завидово это, Завидово! Образца семидесятых годов. Я первый раз тоже глаза вытаращил. Время-то какое было, одно удовольствие вспомнить. Великая эпоха!
Добрынин в ту самую «Великую эпоху» уже служил в отделе административных органов ЦК КПСС. Значит, было что вспомнить и о чем пожалеть.
Нынешняя синекура в ЛДПР ни по статусу, ни по престижности, безусловно, не шла ни в какое сравнение со скромной цэковской должностью. Деньги, правда, другие. Тогда о таких и подумать было страшно. Но эти, шальные, невесть откуда берущиеся и уходящие сквозь пальцы, лишь будоражили нездоровой щекоткой нутро, как наркотик. И как та же дурь опустошали и выстужали душу. Неспокойно делалось на душе от этих тугих пачек и растущих ноликов на банковском счете. То ли дело тогда, в «Великую эпоху»! Партмаксимум плюс цэковский паек и соответствующий рангу дом отдыха, а чувствуешь себя небожителем.
— А твой Глеб — психолог, — обронил Салин.
Решетников хмыкнул, понимающе подмигнул.
— А что, дружище, стол у вас всего один? — обратился он к метрдотелю.
— Да, — с профессиональным достоинством кивнул метрдотель. — Но он так устроен, что раздвигается по мере необходимости. Минимально — на четыре персоны. В полную длину — на двадцать.
— Да ну, в прошлый раз двадцать шесть набилось, и еще место осталось, — вальяжно махнул рукой Добрынин. — Это же охотничья изба, так? А после охоты все садятся за один стол. По ранжиру и старшинству, но — рядком.
— Само собой… Рассейский вариант Круглого стола. Демократический централизм называется, — хохотнул Решетников. — А другое помещение имеется? — спросил он у метра.
— Да. — Он указал на нишу. — Там курительная. Бар и бильярд.
— Сердцем чую, и банька где-то поблизости. — Глаза Решетникова игриво блеснули.
Мэтр ответил приплюснутой улыбкой.
Владислав, повинуясь брошенному ему украдкой взгляду Решетникова, вышел у них из-за спин и прошел в темную нишу. Там сразу же вспыхул неяркий свет и ожил музыкальный центр. Послышалось мелодичное треньканье бокала, тихий голос бармена что-то спросил. Владислав коротко ответил. Музыка оборвалась.
Расселись за столом. Салин с Решетниковым, не сговариваясь, по привычке, заняли места напротив друг друга. Добрынин оказался сбоку. В перекрестье их взглядов предстояло сидеть и клиенту.
Салин протер очки, вновь вернул на нос. Стал рассматривать фотографии на стенах.
Хрущев с Фиделем у убитого медведя. Хрущевское политбюро в полном составе у убитого Никитой Сергеевичем лося. Политбюро без Хрущева у накрытого на поляне стола. Молодой генеральный секретарь Брежнев с тульской двустволкой. Брежнев, уже заматеревший, выцеливает косулю в оптический прицел. Политбюро на поляне, Брежнев произносит тост, все внимают, один Подгорный косит куда-то в сторону. Пожилой Брежнев в шапке-ушанке. Один. Устало присел на тушу кабана. Все фотографии старые, архивные, увеличенные до плакатных размеров. Из новых, кодаковских, лишь один снимок: плешивая голова Коржакова торчит из пожухлого камыша. Щурит глазки. Ждет пролета уток.
«Этот уже отстрелялся, — флегматично отметил Салин. — Гусь заклевал».
— Может, друзья, пока по апперитивчику? — подал голос Добрынин. — Заодно и освоитесь.
Салин с сомнением посмотрел на Решетникова.
— Раритет. — Решетников загнул угол хрустящей скатерти, показал тусклую печатку ХОЗУ ЦК. — И сервизик оттуда же, сердце подсказывает. А на стульчиках, должно быть, бляшки хозушные сохранились.
— Да все здесь старое! Сам не знаю, где добыли. Но идея не плоха, согласись. — Добрынин нетерпеливо потер ладони. — Так как мое предложение, проходит? Как говаривал первый и последний — «главное нАчать и углУбить». — Он в точности спародировал Горбачева.
— Если твой парень, Иван Алексеевич, не имеет привычки опаздывать, то лучше обождать, — с сомнением в голосе начал Решетников. — С другой стороны…
— Я уже здесь! — раздался от дверей бодрый голос.
— О, молодец, Глеб! — радостно встрепенулся Добрынин. — Минута в минуту.
Салин поправил очки, чуть съехавшие с переносицы, и надежно закрыл глаза дымчатыми стеклами.
Фотографии и оперативная видеосъемка не наврали, Глеб Лобов действительно обладал броской, странно притягательной внешностью.
Выглядел он скорее как состоятельный и состоявшийся представитель богемы, чем молодой карьерист, напичканный комплексами, амбициями и саентологией.
Черный, хорошего кроя костюм Глеб носил с элегантной небрежностью. Сильные волосы, не поддающиеся расческе, сами собой спеклись в черные прядки, похожие на смелые мазки масляной краской. Аккуратная мефистофелевская кляксочка на подбородке, чуть темнее, чем самая черная прядь на голове, зрительно уравновешивала вытянутое лицо и широкий лоб. Плотные, чуть припухшие губы, разойдясь в улыбке, обнажили хищный строй крепких, длинных зубов.
Кроме одежды, Салин не увидел ничего, что помогло бы отнести Глеба к истерично-склочному миру «творческих личностей». На них, с дурными глазами, бесформенными улыбками на сальных от самовлюбленности лицах, Салин до изжоги насмотрелся на телеэкране и в глянцевых журналах. Решетников по-пролетарски называл всех отечественных звезд, звездочек, звездунов и гениев с короткой биографией сложносоставным словом, рифмующимся с «обормоты». Безусловно, в перевернутом мирке, кочующем с презентации на презентацию, Глеб не был чужим. Но только полный слепец не смог бы увидеть, что мир этот ему совершенно чужд.
Фотографии не смогли передать той особенной ауры, что окружала широкоплечую поджарую фигуру Глеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137