Подобное интеллигентное отношение к смерти он встречал в Прибалтике и никак не ожидал увидеть на кладбище подмосковного поселка.
Он посмотрел под ноги, на тихо похрустывающие под каблуками розовые острые катышки. Туф, облицовочный камень из Армении.
Оглянулся. У ворот стояла недавно отстроенная часовня, сложенная из блоков армянского туфа. Нежно-розовые стены отчетливо выделялись на фоне низких серых туч. Казалось, конусообразное строение впитывает в себя ту малость света, что еще осталась в небе.
Выйдя из машины, Максимов не успел толком рассмотреть часовню. Теперь, особенно в таком ракурсе и подсветке, невозможно было не заметить характерных линий армянского храма, умело вписанных в русский православный канон.
Без сомнений, задумал и сработал большой мастер и умный человек. Среди поздней осени Подмосковья церквушка смотрелась родной, навсегда ушедшей корнями в бедный суглинок. Так звучит речь давно обрусевшего армянина, чуть мягче, более напевно, но не царапая слух.
«Ашот Михайлович, ты был настоящим мужиком», — вздохнул Максимов.
Могила, в которую предстояло лечь Матоянцу, находилась в дальнем, еще не освоенном углу кладбища. Чем ближе к нему, тем отчетливее ощущалось присутствие людей.
Сначала Максимов увидел влажные чешуйки зонтов, так плотно сдвинутые друг к другу, что казалось, между кустами свилась в комок огромная змея. Проход в толпе, в который охранники ввели Карину, уже сам собой затянулся, как ряска на стоячей воде. Максимову ничего не оставалось, как тихо пристроиться в крайнем ряду.
Соседом оказался кряжистый невысокий мужчина в плохо сидящем дорогом костюме. Вида он был совсем не московского. Он тихо сопел и то и дело вытирал влажное от мороси лицо скомканным платком.
Максимов как мог беззвучно раскрыл зонтик и поднял его над головой, закрыв от дождика себя и соседа. Мужчина не сразу обратил внимание на произошедшую перемену, настолько глубоко ушел в себя. Наконец, очнувшись, покосился на Максимова. Почему-то не удивился, а как своему прошептал:
— Такие дела, брат. Даже не знаешь, что и подумать.
Максимов, ничего не поняв, кивнул.
— И главное, никаких комментариев, — добавил мужчина.
Он изобразил на лице полное недоумение, даже чуть развел руками, чтобы еще яснее стало, что никакие умные мысли в его голову не приходят. Отвернулся и вперил взгляд слезящихся глаз в плотную стену спин.
Как раз в эту минуту в центре произошло какое-то движение, толпа колыхнулась, и появился просвет, в котором Максимов успел разглядеть закрытый гроб и крупную фотографию на крышке.
— Такие дела, — пробормотал сосед.
Максимов прислушался к своим ощущениям. На кладбище происходило что-то странное. Уже на подходе он смутно почувствовал какую-то странную ауру, витающую над толпой. К обычной для такого случая гамме эмоций примешивалось что-то неестественное. Показалось, что буквально всех охватила неловкость, будто невольно стали свидетелями чего-то такого, от чего следовало бы стыдливо отвести глаза и сделать вид, что ничего не произошло.
В центре, у могилы, раздался сдавленный женский стон. Толпа зашевелилась. Послышались гулкие удары земли по гробу.
И тут Максимов почувствовал присутствие в толпе людей кого-то чужого, абсолютно, страшно чуждого всем. Того единственного, кто не мучил себя этой странной неловкостью. Наоборот, он упивался странной, противоестественной аурой, накрывшей толпу.
Максимов вскинул голову, пытаясь отыскать этого чужака в толпе. На какую-то секунду глаз поймал источник опасности. Чужой взгляд прошил толпу, словно вспыхнул солнечный луч, отразившись в оптике прицела. Вспыхнул и погас, уколов ледяной иглой точно в сердце.
Глава третья. Жизнь после смерти
Странник
Поминки как-то быстро перевалили за ту грань, после которой уже забывается повод к застолью.
Собственно, никаких посиделок в народном духе со слезами и баяном не было. По чинности и благообразности происходящее напоминало светский раут, с поправкой на траурный антураж, конечно. На первом этаже особняка в просторном холле расставили диваны и кресла, в уголке разместился бар и шведский стол с закусками.
Делегация сотрудников холдинга исчезла первой. Откланялись и пробормотали соболезнования вдове случайные лица и наиболее занятые. Остались только близкие родственники и с в о и.
Гости отдыхали, приходили в себя и набирались сил для обратной дороги в Москву. На лицах все еще держалось скорбно-недоуменное выражение, прилипшее на кладбище, но разговоры все чаще соскальзывали на нейтральные темы.
Максимов почувствовал жуткий приступ голода. По давней привычке ни перед полетом, ни в самолете ничего не ел. К вынужденному посту добавился стресс, в результате желудок, как выражался давний друг Славка Бес, прилип к глотке. Организм настойчиво требовал хоть чего-нибудь съестного, пару сотен калорий, чтобы жить и действовать дальше.
Он прошел к шведскому столу. Положил на тарелку горку салата и три канапе. За спиной послышалось стесненное сопение.
Максимов оглянулся. Кряжистый мужчина, которого он прозвал «нефтяником», поставил на стол две пустые рюмки. Вопросительно посмотрел на Максимова.
«Полторы тысячи калорий за раз. Заодно согреюсь», — подумал Максимов и кивнул.
Мужчина оглянулся через плечо на зал, выудил из кармана плоскую фляжку. Разлил в рюмки розоватую жидкость.
— Что это? — на всякий случай поинтересовался Максимов.
— Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.
«Точно нефтяник», — решил Максимов.
Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.
— Не понимаю, — пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.
По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.
— Извините, я не представился. Максим Владимирович. — Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.
— Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.
— Нефтянка?
— Она самая. Кормилица и поилица.
Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.
— Я, наверное, пропущу. — Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.
— Так за покойного же!
Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.
Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:
— Не понимаю!
Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Он посмотрел под ноги, на тихо похрустывающие под каблуками розовые острые катышки. Туф, облицовочный камень из Армении.
Оглянулся. У ворот стояла недавно отстроенная часовня, сложенная из блоков армянского туфа. Нежно-розовые стены отчетливо выделялись на фоне низких серых туч. Казалось, конусообразное строение впитывает в себя ту малость света, что еще осталась в небе.
Выйдя из машины, Максимов не успел толком рассмотреть часовню. Теперь, особенно в таком ракурсе и подсветке, невозможно было не заметить характерных линий армянского храма, умело вписанных в русский православный канон.
Без сомнений, задумал и сработал большой мастер и умный человек. Среди поздней осени Подмосковья церквушка смотрелась родной, навсегда ушедшей корнями в бедный суглинок. Так звучит речь давно обрусевшего армянина, чуть мягче, более напевно, но не царапая слух.
«Ашот Михайлович, ты был настоящим мужиком», — вздохнул Максимов.
Могила, в которую предстояло лечь Матоянцу, находилась в дальнем, еще не освоенном углу кладбища. Чем ближе к нему, тем отчетливее ощущалось присутствие людей.
Сначала Максимов увидел влажные чешуйки зонтов, так плотно сдвинутые друг к другу, что казалось, между кустами свилась в комок огромная змея. Проход в толпе, в который охранники ввели Карину, уже сам собой затянулся, как ряска на стоячей воде. Максимову ничего не оставалось, как тихо пристроиться в крайнем ряду.
Соседом оказался кряжистый невысокий мужчина в плохо сидящем дорогом костюме. Вида он был совсем не московского. Он тихо сопел и то и дело вытирал влажное от мороси лицо скомканным платком.
Максимов как мог беззвучно раскрыл зонтик и поднял его над головой, закрыв от дождика себя и соседа. Мужчина не сразу обратил внимание на произошедшую перемену, настолько глубоко ушел в себя. Наконец, очнувшись, покосился на Максимова. Почему-то не удивился, а как своему прошептал:
— Такие дела, брат. Даже не знаешь, что и подумать.
Максимов, ничего не поняв, кивнул.
— И главное, никаких комментариев, — добавил мужчина.
Он изобразил на лице полное недоумение, даже чуть развел руками, чтобы еще яснее стало, что никакие умные мысли в его голову не приходят. Отвернулся и вперил взгляд слезящихся глаз в плотную стену спин.
Как раз в эту минуту в центре произошло какое-то движение, толпа колыхнулась, и появился просвет, в котором Максимов успел разглядеть закрытый гроб и крупную фотографию на крышке.
— Такие дела, — пробормотал сосед.
Максимов прислушался к своим ощущениям. На кладбище происходило что-то странное. Уже на подходе он смутно почувствовал какую-то странную ауру, витающую над толпой. К обычной для такого случая гамме эмоций примешивалось что-то неестественное. Показалось, что буквально всех охватила неловкость, будто невольно стали свидетелями чего-то такого, от чего следовало бы стыдливо отвести глаза и сделать вид, что ничего не произошло.
В центре, у могилы, раздался сдавленный женский стон. Толпа зашевелилась. Послышались гулкие удары земли по гробу.
И тут Максимов почувствовал присутствие в толпе людей кого-то чужого, абсолютно, страшно чуждого всем. Того единственного, кто не мучил себя этой странной неловкостью. Наоборот, он упивался странной, противоестественной аурой, накрывшей толпу.
Максимов вскинул голову, пытаясь отыскать этого чужака в толпе. На какую-то секунду глаз поймал источник опасности. Чужой взгляд прошил толпу, словно вспыхнул солнечный луч, отразившись в оптике прицела. Вспыхнул и погас, уколов ледяной иглой точно в сердце.
Глава третья. Жизнь после смерти
Странник
Поминки как-то быстро перевалили за ту грань, после которой уже забывается повод к застолью.
Собственно, никаких посиделок в народном духе со слезами и баяном не было. По чинности и благообразности происходящее напоминало светский раут, с поправкой на траурный антураж, конечно. На первом этаже особняка в просторном холле расставили диваны и кресла, в уголке разместился бар и шведский стол с закусками.
Делегация сотрудников холдинга исчезла первой. Откланялись и пробормотали соболезнования вдове случайные лица и наиболее занятые. Остались только близкие родственники и с в о и.
Гости отдыхали, приходили в себя и набирались сил для обратной дороги в Москву. На лицах все еще держалось скорбно-недоуменное выражение, прилипшее на кладбище, но разговоры все чаще соскальзывали на нейтральные темы.
Максимов почувствовал жуткий приступ голода. По давней привычке ни перед полетом, ни в самолете ничего не ел. К вынужденному посту добавился стресс, в результате желудок, как выражался давний друг Славка Бес, прилип к глотке. Организм настойчиво требовал хоть чего-нибудь съестного, пару сотен калорий, чтобы жить и действовать дальше.
Он прошел к шведскому столу. Положил на тарелку горку салата и три канапе. За спиной послышалось стесненное сопение.
Максимов оглянулся. Кряжистый мужчина, которого он прозвал «нефтяником», поставил на стол две пустые рюмки. Вопросительно посмотрел на Максимова.
«Полторы тысячи калорий за раз. Заодно согреюсь», — подумал Максимов и кивнул.
Мужчина оглянулся через плечо на зал, выудил из кармана плоскую фляжку. Разлил в рюмки розоватую жидкость.
— Что это? — на всякий случай поинтересовался Максимов.
— Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.
«Точно нефтяник», — решил Максимов.
Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.
— Не понимаю, — пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.
По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.
— Извините, я не представился. Максим Владимирович. — Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.
— Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.
— Нефтянка?
— Она самая. Кормилица и поилица.
Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.
— Я, наверное, пропущу. — Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.
— Так за покойного же!
Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.
Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:
— Не понимаю!
Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137