— Башли на дорогу я дам. Сколько надо?
Глеб резко, словно выплюнул команду, выдохнул.
Из ниши вырвался истошный рев. Заглушил шум в зале. В миг сделалось пронзительно тихо, все звуки умерли. Остался только этот крик раненого животного. Потом к нему подключился еще один, сначала низкий, животный, он в секунду взлетел до свербящего поросячьего визга.
Глухо бабахнул выстрел. Взвыл пес. Второй выстрел — и он затих. Только две человеческие глотки продолжали исторгать боль и ужас.
Мутный поток страха, тошнотворный и теплый, как из прорвавшейся канализации, хлестал из ниши в зал.
Крики разом оборвались. Но страх остался. В зале все еще висела плотная тишина.
Соседка, нервно дрогнув спиной, повернулась к Глебу.
Он усмехнулся в ее вытянувшееся лицо и тихо произнес:
— Предмет для игры в шары из трех букв? — Ответа в таком состоянии, само собой, она дать не могла. И он добавил: — Кий. А ты что подумала?
— Идиот! — выдохнула Наташа.
Зал ожил и забурлил. Дрелью в бетон засвербил бабский визг, но после звонкой оплеухи заткнулся. Сразу несколько человек сорвались со своих мест и бросились к нише. В бильярдной заметались возбужденные голоса.
Глеб краем глаза отметил, что пара-тройка солидного вида фигур сквозь полумрак заскользили к выходу.
Кто-то из обслуги с перепугу врубил динамики на полную мощь и включил цветомузыку. Огненные блестки заплясали на стенах. «Чао, бамбино, синьорита!» — мартовскими кошками затянули «Блестящие».
— Шапито! — Глеб покачал головой и одним глотком прикончил коктейль.
Мята, лайм и замороженный спирт, царапнув горло, ухнули в желудок. Взорвались бесцветным огнем.
За спиной, приближаясь, гулко затопали шаги. Дрогнула стойка, приняв тяжкий удар мощного тела.
— Слышь, жопник, полотенце и лед дай! — скрипя зубами, прорычал Басурман.
Бармен, ничуть не обидевшись, сноровисто выложил перед ним все требуемое. Глазами, лицом и всем телом спросил: «Чего еще изволите?» Получив в ответ тяжелый взгляд, испарился.
Глеб развернулся.
— Что там за бардак, Басурман?
Басурман прикручивал к левому запястью полотенце со льдом. Повернул голову. Удивленно уставился на Глеба.
— Ты еще здесь? — выдохнул он.
Глеб проигнорировал вопрос. Продолжал требовательным взглядом сверлить округленные глаза Басурмана. Пахло от Басурмана кислой нервной испариной, псиной и свежей пороховой гарью.
Басурман шмыгнул приплюснутым носом. От этого его глаза приняли обычный вид оплывших щелочек. Пальцы левой руки, торчащие из рулона полотенца, зашевелились, складываясь в распальцовки.
Глеб ждал, когда Басурман овладеет собой окончательно и с языка глухонемых, понятного только узкому кругу лиц, перейдет на общеупотребительный разговорный.
— Прикинь, бля… Эта падла на Модного бросилась! Вгрызлась в яйца, аж кость там какая-то треснула.
— Лобковая, — подсказал Глеб.
Мысленно представил тяжесть раны.
Получалось, Бакс Рваный, выражаясь протокольно, нанес хозяину телесные повреждения, не совместимые с жизнью.
— Родя, шестерка гребаная, сунулся, а Бакс его за ляжку… Полкило оторвал, я говорю! И опять на Модного кинулся. Вцепился в яйца и рвет, аж брызги летят.
— И ты его…
— А что делать? Не грызть же его зубами. Впаял между лопаток. Потом под ухо — и хана. — Он показал повязку. — Лягнул, сука. Когтем продавил до кости, прикинь. Хорошо, что кровь не идет.
— Но не оторвал же. Доехать сможешь.
Басурман тупо покачал головой.
— Бате нужно доложить.
— И что ты ему скажешь? Батя — не хирург, яйца Модному назад не пришьет. Но за товар открутит всем, у кого они еще остались.
Басурман сделал каменное лицо. В узких щелках затаились по-звериному напряженные зрачки.
— Не сиди, как приклеенный, Басурман. А то всю жизнь на подхвате будешь. Пока шестерки вокруг Модного кудахчут, сделай дело и доложи бате. Можешь верить, зачтется. — Глеб сполз с табурета. — Пора, а то сейчас менты со «скорой» завалятся.
— Не мандражируй. Мы Модного с Кикой через заднюю дверь выволокли, — сказал Басурман.
— М-да? Умен ты, Басурман.
Глеб наклонился, поднял с пола коробку. Взял под мышку.
— На дорожку дать? — спросил он, пробарабанив пальцами по картону.
На секунду глаза у Басурмана вновь раздвинули щелки век.
— Ну ты, блин, Глеб, фартовый! — слетело с его губ.
— Так дать или нет?
— Обойдусь.
— Как скажешь…
Глеб удобнее подхватил коробку. Свободной рукой достал из кармана две купюры, бросил на стойку.
Потом положил руку на талию соседки. Как раз туда, где между задравшейся рубашкой и поясом брюк золотилась легким пушком кожа. Ладонь сразу же впитала особенный, острый жар возбужденного тела.
Наташа рефлекторно выгнулась в пояснице. Оглянулась через плечо. В глазах не было удивления. Они ждали.
Глеб наклонился и прошептал в пахнущую духами шею.
— Машина подана. Жду ровно две минуты.
Он пошел к выходу. На спине чувствовал булавочные уколы от двух взглядов. Сиамской кошки и стаффордшира.
Глеб ни на секунду не сомневался, все будет, как он захотел. Пес останется на месте, а кошка побежит следом.
* * *
Молния прошла по позвоночнику и бесцветным огнем лопнула в голове.
Глеб зарычал и, выгнувшись дугой, закинул голову на кожаный подголовник сиденья. Сведенные судорогой пальцы запутались в тугих и жестких жгутиках волос.
— Пусти, больно! — выдохнула Наташа.
Глеб расслабленно осел в кресле, разжал мертвую хватку. Наташа сразу же оторвала голову от его коленей, резко выпрямилась и забилась в угол кресла, прижавшись спиной к дверце. Дрэды хлестнули по запотевшему стеклу, оставив витые дорожки.
Над входом в клуб мигала лампочками вывеска — оранжевая обезьяна, забравшаяся на зеленую пальму. Цветной свет отражался в расширенных зрачках Наташи.
Она, загнанно дыша, вытерла губы.
— Что улыбаешься? — осипшим голосом спросила она.
— Кайф.
Наташа зло фыркнула и отвернулась.
Глеб закурил.
— Хочешь сигарету?
Она не ответила.
— Денег дать?
Наташа нервно дернула плечом.
— Как хочешь. — Глеб выпустил дым. — Извини, ошибся.
Она резко развернулась. Ноздри, хищно расширившись, резко втянули воздух. Встретившись глазами со взглядом Глеба, она сникла. Выдохнула, помотав головой. Тугие жгутики царапнули по стеклу.
— Сама не знаю, как получилось…
— Бывает. И тем не менее спасибо.
Он повернул ключ зажигания, мотор машины мерно заурчал.
— Могу подбросить до метро.
Наташа сузила глаза. Вцепилась в ручку на дверце. Дернула, но дверца не поддалась.
— Знаешь, кто ты? Ты — животное! — процедила она сквозь перекошенные губы.
Глеб затянулся, выдохнул дым, стряхнул столбик пепла.
— Нет. Животное — это ты. А я — зверь, — произнес он ровным голосом.
Нажал кнопку на панели, громко щелкнул электрозамок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Глеб резко, словно выплюнул команду, выдохнул.
Из ниши вырвался истошный рев. Заглушил шум в зале. В миг сделалось пронзительно тихо, все звуки умерли. Остался только этот крик раненого животного. Потом к нему подключился еще один, сначала низкий, животный, он в секунду взлетел до свербящего поросячьего визга.
Глухо бабахнул выстрел. Взвыл пес. Второй выстрел — и он затих. Только две человеческие глотки продолжали исторгать боль и ужас.
Мутный поток страха, тошнотворный и теплый, как из прорвавшейся канализации, хлестал из ниши в зал.
Крики разом оборвались. Но страх остался. В зале все еще висела плотная тишина.
Соседка, нервно дрогнув спиной, повернулась к Глебу.
Он усмехнулся в ее вытянувшееся лицо и тихо произнес:
— Предмет для игры в шары из трех букв? — Ответа в таком состоянии, само собой, она дать не могла. И он добавил: — Кий. А ты что подумала?
— Идиот! — выдохнула Наташа.
Зал ожил и забурлил. Дрелью в бетон засвербил бабский визг, но после звонкой оплеухи заткнулся. Сразу несколько человек сорвались со своих мест и бросились к нише. В бильярдной заметались возбужденные голоса.
Глеб краем глаза отметил, что пара-тройка солидного вида фигур сквозь полумрак заскользили к выходу.
Кто-то из обслуги с перепугу врубил динамики на полную мощь и включил цветомузыку. Огненные блестки заплясали на стенах. «Чао, бамбино, синьорита!» — мартовскими кошками затянули «Блестящие».
— Шапито! — Глеб покачал головой и одним глотком прикончил коктейль.
Мята, лайм и замороженный спирт, царапнув горло, ухнули в желудок. Взорвались бесцветным огнем.
За спиной, приближаясь, гулко затопали шаги. Дрогнула стойка, приняв тяжкий удар мощного тела.
— Слышь, жопник, полотенце и лед дай! — скрипя зубами, прорычал Басурман.
Бармен, ничуть не обидевшись, сноровисто выложил перед ним все требуемое. Глазами, лицом и всем телом спросил: «Чего еще изволите?» Получив в ответ тяжелый взгляд, испарился.
Глеб развернулся.
— Что там за бардак, Басурман?
Басурман прикручивал к левому запястью полотенце со льдом. Повернул голову. Удивленно уставился на Глеба.
— Ты еще здесь? — выдохнул он.
Глеб проигнорировал вопрос. Продолжал требовательным взглядом сверлить округленные глаза Басурмана. Пахло от Басурмана кислой нервной испариной, псиной и свежей пороховой гарью.
Басурман шмыгнул приплюснутым носом. От этого его глаза приняли обычный вид оплывших щелочек. Пальцы левой руки, торчащие из рулона полотенца, зашевелились, складываясь в распальцовки.
Глеб ждал, когда Басурман овладеет собой окончательно и с языка глухонемых, понятного только узкому кругу лиц, перейдет на общеупотребительный разговорный.
— Прикинь, бля… Эта падла на Модного бросилась! Вгрызлась в яйца, аж кость там какая-то треснула.
— Лобковая, — подсказал Глеб.
Мысленно представил тяжесть раны.
Получалось, Бакс Рваный, выражаясь протокольно, нанес хозяину телесные повреждения, не совместимые с жизнью.
— Родя, шестерка гребаная, сунулся, а Бакс его за ляжку… Полкило оторвал, я говорю! И опять на Модного кинулся. Вцепился в яйца и рвет, аж брызги летят.
— И ты его…
— А что делать? Не грызть же его зубами. Впаял между лопаток. Потом под ухо — и хана. — Он показал повязку. — Лягнул, сука. Когтем продавил до кости, прикинь. Хорошо, что кровь не идет.
— Но не оторвал же. Доехать сможешь.
Басурман тупо покачал головой.
— Бате нужно доложить.
— И что ты ему скажешь? Батя — не хирург, яйца Модному назад не пришьет. Но за товар открутит всем, у кого они еще остались.
Басурман сделал каменное лицо. В узких щелках затаились по-звериному напряженные зрачки.
— Не сиди, как приклеенный, Басурман. А то всю жизнь на подхвате будешь. Пока шестерки вокруг Модного кудахчут, сделай дело и доложи бате. Можешь верить, зачтется. — Глеб сполз с табурета. — Пора, а то сейчас менты со «скорой» завалятся.
— Не мандражируй. Мы Модного с Кикой через заднюю дверь выволокли, — сказал Басурман.
— М-да? Умен ты, Басурман.
Глеб наклонился, поднял с пола коробку. Взял под мышку.
— На дорожку дать? — спросил он, пробарабанив пальцами по картону.
На секунду глаза у Басурмана вновь раздвинули щелки век.
— Ну ты, блин, Глеб, фартовый! — слетело с его губ.
— Так дать или нет?
— Обойдусь.
— Как скажешь…
Глеб удобнее подхватил коробку. Свободной рукой достал из кармана две купюры, бросил на стойку.
Потом положил руку на талию соседки. Как раз туда, где между задравшейся рубашкой и поясом брюк золотилась легким пушком кожа. Ладонь сразу же впитала особенный, острый жар возбужденного тела.
Наташа рефлекторно выгнулась в пояснице. Оглянулась через плечо. В глазах не было удивления. Они ждали.
Глеб наклонился и прошептал в пахнущую духами шею.
— Машина подана. Жду ровно две минуты.
Он пошел к выходу. На спине чувствовал булавочные уколы от двух взглядов. Сиамской кошки и стаффордшира.
Глеб ни на секунду не сомневался, все будет, как он захотел. Пес останется на месте, а кошка побежит следом.
* * *
Молния прошла по позвоночнику и бесцветным огнем лопнула в голове.
Глеб зарычал и, выгнувшись дугой, закинул голову на кожаный подголовник сиденья. Сведенные судорогой пальцы запутались в тугих и жестких жгутиках волос.
— Пусти, больно! — выдохнула Наташа.
Глеб расслабленно осел в кресле, разжал мертвую хватку. Наташа сразу же оторвала голову от его коленей, резко выпрямилась и забилась в угол кресла, прижавшись спиной к дверце. Дрэды хлестнули по запотевшему стеклу, оставив витые дорожки.
Над входом в клуб мигала лампочками вывеска — оранжевая обезьяна, забравшаяся на зеленую пальму. Цветной свет отражался в расширенных зрачках Наташи.
Она, загнанно дыша, вытерла губы.
— Что улыбаешься? — осипшим голосом спросила она.
— Кайф.
Наташа зло фыркнула и отвернулась.
Глеб закурил.
— Хочешь сигарету?
Она не ответила.
— Денег дать?
Наташа нервно дернула плечом.
— Как хочешь. — Глеб выпустил дым. — Извини, ошибся.
Она резко развернулась. Ноздри, хищно расширившись, резко втянули воздух. Встретившись глазами со взглядом Глеба, она сникла. Выдохнула, помотав головой. Тугие жгутики царапнули по стеклу.
— Сама не знаю, как получилось…
— Бывает. И тем не менее спасибо.
Он повернул ключ зажигания, мотор машины мерно заурчал.
— Могу подбросить до метро.
Наташа сузила глаза. Вцепилась в ручку на дверце. Дернула, но дверца не поддалась.
— Знаешь, кто ты? Ты — животное! — процедила она сквозь перекошенные губы.
Глеб затянулся, выдохнул дым, стряхнул столбик пепла.
— Нет. Животное — это ты. А я — зверь, — произнес он ровным голосом.
Нажал кнопку на панели, громко щелкнул электрозамок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137