Нэш никогда его не любил и не скрывал отвращения, с которым был вынужден просить о помощи. И еще их всегда, больше двадцати лет, разделяло соперничество из-за Валены.
Райв двинулся к двери, но де Массе остановил его, в последний момент приняв решение.
— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
— Приказывай, господин.
— Сядь.
Юноша опустился на табурет и взглянул на де Массе спокойными карими глазами. Райв хорошо проявил себя в деле, слушался приказов, не паниковал, умело сражался и защищал своих братьев-малахи. Да, такому человеку можно доверить задание — задание, от которого, возможно, будет зависеть будущее и всех малахи, и целой страны.
— Не знаю, сколько времени я смогу здесь прятаться, — начал де Массе, тщательно выбирая слова. — Если повезет, у меня есть два дня, прежде чем до Нэша дойдет известие о пожаре в Мейтленде. После этого, если я сам к нему не явлюсь, он объявит на меня охоту.
— Мы защитим тебя, господин. Ты не виноват в неудаче. Де Массе не смог сдержать улыбку: такая горячность прозвучала в голосе молодого человека.
— Нэш может взглянуть на вещи иначе. Как бы то ни было, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты дал мне самую торжественную клятву: ты выполнишь мои распоряжения так, как если бы от этого зависела твоя жизнь, и никому не скажешь ни слова.
Глаза Райва широко раскрылись. Он выпрямился, расправил плечи и спросил:
— Что я должен буду сделать?
— Если я умру, ты должен найти архидьякона Годфри.
— Священника? — недоверчиво переспросил Райв, как будто де Массе попросил его достать из корзинки луну.
— Да, священника. Найди его и попроси помолиться за мою душу.
— Помолиться, господин? — Молодой воин был достаточно вышколен, чтобы проявить лишь легкое удивление. Де Массе не стал ничего объяснять. Довериться Годфри и так было для него нелегко... Однако выбора не было: то, что должен был сделать архидьякон, он не мог поручить никому из своих людей, как бы преданны они ему ни были.
Кроме того, как ни противна была ему такая мысль, он не мог быть абсолютно уверен в преданности всех малахи. Достаточно оказаться среди них всего одному предателю, и де Массе потеряет больше, чем жизнь.
— Так ты мне обещаешь? Райв медленно кивнул.
— Конечно, господин.
— Благодарю. — Де Массе без сил откинулся на подушку и закрыл глаза. Он едва расслышал, как дверь за Райвом закрылась.
Остальное он решит утром... Нет, он не сдастся Нэшу, а если удастся немного отдохнуть, обдумает возможности бегства.
Удары колокола следовали один за другим, долгие и глубокие, и сердце Годфри билось в такт с ними. Звуки отдавались глубоко в груди архидьякона, сотрясали все его тело, погружали его в ту же печаль, что пронизывала раздающиеся в спальне молитвы.
Сейчас в комнате было почти негде повернуться. Хотя официально иерархи церкви отослали целителей и лекарей, те оставались в спальне, возможно, желая присутствовать при историческом событии — кончине епископа.
Только событие, хоть и историческое, предвещало беду... Годфри знал, что запомнит его на всю жизнь как самое большое несчастье.
Со всей страны собрались архидьяконы, дьяконы и аббаты, извещенные о смертельной болезни Брома. Самые старшие из них преклонили колени вокруг огромной постели, сложив руки, вознося молитвы. За открытыми дверями теснились простые священнослужители со свечами в руках.
Годфри провел многие часы у постели Брома в одиночестве; лишь Френсис иногда разделял его бдение. Эти одинокие молитвы были свидетельством того, что Годфри верен своему обещанию: он примет епископскую мантию, как того желал Бром.
Теперь же, как испуганный ребенок, он следил, как поднимается и опадает грудь больного, зная, что каждый вдох может оказаться последним.
И вот это случилось... Бром был мертв.
Липкий запах ладана пропитывал все в комнате. Годфри следил, как врач подошел к постели, положил руку на горло Брома, постоял и отошел.
Годфри склонил голову, стараясь не замечать, как изменилась тональность молитв. Даже закрыв глаза, он чувствовал начавшееся вокруг него движение: священнослужители один за другим подходили к умершему и осеняли его знаком триума. Годфри точно уловил момент, когда остался один.
Он поднялся на ноги, чувствуя боль в коленях и жалея, что боль не может отвлечь его от того, что ему предстоит. Решительно повернувшись к мертвому телу, он начертил в воздухе знак триума, прощаясь с Бромом, потом двинулся к открытой двери и ожидающим его в торжественном молчании священникам.
Хотя ему ничего не говорили, Годфри знал, что к этому моменту были сделаны необходимые приготовления. Он знал, насколько важно предстоящее, насколько срочно должен он занять место Брома. Как ни странно, теперь, когда епископ был мертв, Годфри, хоть и молился непрестанно о том, чтобы этот момент никогда не наступил, страстно желал, чтобы все совершилось как можно скорее.
При его приближении священнослужители расступились; на лицах их было написано приятие. Независимо от решения Брома все они были согласны с кандидатурой Годфри. Священники попарно начали двигаться в сторону часовни, и Годфри оказался в середине процессии: всего лишь один из священников, направляющихся служить мессу.
Часовня была готова к церемонии: как будто было заранее известно, что Бром умрет в самый темный час ночи. Высокие толстые свечи окружали алтарь, роскошные покровы были усыпаны цветами. Воздух здесь был более прохладным, и Годфри смог перевести дыхание, но облегчение было недолгим.
Его подвели к алтарю. Четверо старейших аббатов прислуживали Годфри, снимая с него стихарь, омывая его руки и ноги и вытирая мягчайшим полотном — все в полном молчании. Потом началось облачение в новые одежды, и священники запели гимн, который Годфри всегда очень любил. Годфри погрузился в мягкие, ласкающие звуки и позволил себе немного отвлечься от происходящего, вспомнив о главном, ради чего он здесь: подняв глаза, он стал смотреть на триум на восточной стене часовни.
Он стал священником из-за своей любви к богам. Эта любовь, так же как долг и послушание, вела его от одного сана к другому, возвышала в церковной иерархии в самые тяжелые для страны времена. Однако стоял он здесь сегодня из любви к истине, одетый в мантию, которую он всегда будет считать одолженной у другого человека... Из любви к истине и из всеобъемлющего, непреодолимого желания свободы.
Мелодия гимна изменилась, поднимая его ввысь, на то место, которое он должен был занять. Годфри едва заметно вздрогнул, когда началась церемония, когда символы его нового служения были ему вручены. Он отвечал на вопросы, предписанные обрядом, твердым и уверенным голосом, и когда ему поднесли для поцелуя триум, Годфри коснулся его губами с благоговением, переполняющим его сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144