Она всматривалась в темноту и думала, что вот опять ничего не сказала Павлу, чтобы не портить ему день рождения. Несколько дней назад ее вызвал главный редактор Дорел Попович и объявил, что по согласованию с завотделом пропаганды уездного комитета ее выдвинули на пост заместителя главного редактора. «Дело тут не в общей тенденции по выдвижению женщин на руководящую работу, просто мы давно уже просили еще одну должность заместителя, и сейчас наступил благоприятный момент. Ты, конечно, понимаешь, что на мои плечи ложится слишком многое, мне одному не справиться... И знай, одними только обозрениями культурной жизни ты уже не отделаешься. Пожалуйста, не убеждай меня, что не разбираешься в вопросах экономики. Будто я не догадываюсь, в чем дело...» Ольга перебила с возмущением: «Ах вот оно что! Выходит, я по личным мотивам обхожу стороной проблемы народного хозяйства... Я что, по-твоему, наивная девочка?» Но в глубине души она признала правоту Поповича.
«Как бы далеко я ни обходила проблемы «Энергии»,— размышляла Ольга,— даже если избавлюсь от отдела экономики, все равно будет тяжело. Завод, а значит, и его генеральный директор, находится постоянно в центре дискуссий. Хочу я того или нет, равновесие наших взаимоотношений будет нарушено. Он будет уязвлен и как муж, и как руководящий работник. Что же делать?»...
В восемь утра они сидели в столовой, Павел обжигался горячим кофе, не спуская глаз с часов. Ольга попробовала было подсунуть ему бутерброд, но он пробормотал, что перекусит на заводе. Она проводила его до дверей и, когда он на ходу обнял ее, шутливо сказала:
— А знаешь ли ты, товарищ генеральный директор, кого держишь сейчас в объятиях?
Павел подхватил:
— А как же! Еще не ослеп. Самую красивую, самую умную и самую верную женщину в мире, и я должен благодарить судьбу за то, что эта женщина — моя жена. Ольга нахмурилась:
— Преувеличиваешь. Ну так узнай же правду, несчастный: жена твоя вышла в начальники. Невероятно, но факт.
Павел среагировал не сразу и по инерции продолжал шутить:
— Вот это да! Теперь могу хвастать, что средний чин в нашей семье самый высокий в городе. Надо бы и Тею повысить, а то она командир только на кухне, в саду и у корыта. Дадим-ка ей звание верховного домокомандую-щего, ведь она правит всем нашим домом...
— Я серьезно; на днях будет подписано мое назначение заместителем главного редактора.
Не дойдя до машины, Павел резко остановился, скривил рот.
— Вот те на! Что это им взбрело в голову?
— Откуда я знаю! Может, моя кандидатская степень... Или мои статьи, ведь их многие читают — кроме, разумеется, собственного мужа.
Косма оставил замечание без ответа. Лишь спросил:
— Чем ты будешь заниматься?
— Пока не знаю. Интересы мои известны, а значит — и секторы, чью работу, надеюсь, я смогу координировать наилучшим образом. Естественно, что в рамках общего руководства придется заниматься всеми проблемами. Иначе ведь нельзя.
Косма постоял минуту в нерешительности, а затем произнес то, чего больше всего боялась услышать Ольга:
— Что бы ни случилось, не лезь в экономику. У нас с тобой твердая договоренность, вот уже много лет. Не
забудь, что после истории с трансформаторами, в которую ты, как дурочка, ввязалась, я предупредил тебя в последний раз. И пусть останется так, как мы условились: никто не суется в тарелку другого!
— Не знаю, будет ли возможно в новой ситуации...
— Это меня не интересует. Выход из положения ищи сама, наш договор остается в силе для любой ситуации.
Косма решительно шагнул к машине, захлопнул дверцу и, хмурый, как осенний день, нажал на акселератор. Даже не махнул на прощанье рукой — впервые за все годы их совместной жизни.
Эти утренние часы, когда завод словно сжимается в один кулак и, как автомобильный мотор, начинает набирать обороты на весь долгий рабочий день, Павел Косма очень любил. Особенно с тех пор, как стал директором. Он входил в кабинет, вешал пиджак на спинку стула, вызывал Мариету Ласку, и она зачитывала продиктованный с вечера список срочных дел. Затем созывал к себе всех начальников цехов, мастерских и лабораторий, а также секретарей первичных парторганизаций. От докладчиков он требовал краткости, информативности, четкого анализа, была дозволена даже дискуссия, но только если она не уводила от основной темы. Последнее слово оставалось за ним, это было его суверенное право. На таких оперативках Павел Косма особенно зримо ощущал свою власть, ему приятно было сознавать себя командиром такого гигантского производства. Он привык думать о заводе как об одухотворенном существе, составляющем часть его «я», предмет гордости, постоянной заботы и беспокойства. Малейший непорядок вызывал у него вспышку безудержного гнева.
Сегодня, однако, Косма вошел в свой кабинет, не ощущая того прилива энергии и той радости, с которыми он привык начинать новый рабочий день. Настроение было испорчено размолвкой с Ольгой. Такое у них случалось не раз, но, как правило, все кончалось уступками с ее стороны. Однако теперь... «Зам. главного редактора — это не шутка. Она вошла в номенклатуру уездного комитета и отдела печати ЦК. Нет,— решил Косма,— о моем согласии не может быть и речи. Даже при условии ее слепого подчинения мне такая ситуация недопустима. Может быть, поговорить с Догару? Ну и что? Он меня не очень-то жалует, смотрит косо, рука словно свинцовая. Да и что я ему скажу? Что мне дома нужна жена, а не начальник? Что я не могу отчитываться о своей работе перед собственной женой?»
Но это еще не все. За последние месяцы Павла не раз охватывал страх. В графике производства наметилась тенденция к отставанию, реальные масштабы которого, как ему представлялось, знал только он. В проектном отделе создалась конфликтная ситуация: главный конструктор инженер Антон Димитриу никак не мог поладить с большей частью своего коллектива. А этот Пэкурару? Сколько крови он ему попортил тем упорством и спокойствием, с каким отстаивал свою точку зрения, защищал всех этих мечтателей! Вот с Василе Нягу поладить оказалось легче. Косма питал к нему безграничное презрение, которое даже не считал нужным скрывать. Даскэлу он ненавидел, однако порою сожалел, что нет больше рядом этого неистового человека, умевшего воодушевить людей на трудовой подвиг. Нягу тоже полезен — выполняет все указания и даже достаточно хитро аргументирует их. Каким-то безошибочным чутьем охотничьей собаки угадывает, кого именно хочет директор поставить на место, кропотливо собирает досье и при первом же удобном случае наносит удар. Слов нет, без Нягу не обойтись. Порою, правда, разглядывая его заплывшее лицо, серые неуловимые глазки, которые не то от страха, не то от хитрости бегали по сторонам, бесформенный нос и льстивую улыбку, Павел думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
«Как бы далеко я ни обходила проблемы «Энергии»,— размышляла Ольга,— даже если избавлюсь от отдела экономики, все равно будет тяжело. Завод, а значит, и его генеральный директор, находится постоянно в центре дискуссий. Хочу я того или нет, равновесие наших взаимоотношений будет нарушено. Он будет уязвлен и как муж, и как руководящий работник. Что же делать?»...
В восемь утра они сидели в столовой, Павел обжигался горячим кофе, не спуская глаз с часов. Ольга попробовала было подсунуть ему бутерброд, но он пробормотал, что перекусит на заводе. Она проводила его до дверей и, когда он на ходу обнял ее, шутливо сказала:
— А знаешь ли ты, товарищ генеральный директор, кого держишь сейчас в объятиях?
Павел подхватил:
— А как же! Еще не ослеп. Самую красивую, самую умную и самую верную женщину в мире, и я должен благодарить судьбу за то, что эта женщина — моя жена. Ольга нахмурилась:
— Преувеличиваешь. Ну так узнай же правду, несчастный: жена твоя вышла в начальники. Невероятно, но факт.
Павел среагировал не сразу и по инерции продолжал шутить:
— Вот это да! Теперь могу хвастать, что средний чин в нашей семье самый высокий в городе. Надо бы и Тею повысить, а то она командир только на кухне, в саду и у корыта. Дадим-ка ей звание верховного домокомандую-щего, ведь она правит всем нашим домом...
— Я серьезно; на днях будет подписано мое назначение заместителем главного редактора.
Не дойдя до машины, Павел резко остановился, скривил рот.
— Вот те на! Что это им взбрело в голову?
— Откуда я знаю! Может, моя кандидатская степень... Или мои статьи, ведь их многие читают — кроме, разумеется, собственного мужа.
Косма оставил замечание без ответа. Лишь спросил:
— Чем ты будешь заниматься?
— Пока не знаю. Интересы мои известны, а значит — и секторы, чью работу, надеюсь, я смогу координировать наилучшим образом. Естественно, что в рамках общего руководства придется заниматься всеми проблемами. Иначе ведь нельзя.
Косма постоял минуту в нерешительности, а затем произнес то, чего больше всего боялась услышать Ольга:
— Что бы ни случилось, не лезь в экономику. У нас с тобой твердая договоренность, вот уже много лет. Не
забудь, что после истории с трансформаторами, в которую ты, как дурочка, ввязалась, я предупредил тебя в последний раз. И пусть останется так, как мы условились: никто не суется в тарелку другого!
— Не знаю, будет ли возможно в новой ситуации...
— Это меня не интересует. Выход из положения ищи сама, наш договор остается в силе для любой ситуации.
Косма решительно шагнул к машине, захлопнул дверцу и, хмурый, как осенний день, нажал на акселератор. Даже не махнул на прощанье рукой — впервые за все годы их совместной жизни.
Эти утренние часы, когда завод словно сжимается в один кулак и, как автомобильный мотор, начинает набирать обороты на весь долгий рабочий день, Павел Косма очень любил. Особенно с тех пор, как стал директором. Он входил в кабинет, вешал пиджак на спинку стула, вызывал Мариету Ласку, и она зачитывала продиктованный с вечера список срочных дел. Затем созывал к себе всех начальников цехов, мастерских и лабораторий, а также секретарей первичных парторганизаций. От докладчиков он требовал краткости, информативности, четкого анализа, была дозволена даже дискуссия, но только если она не уводила от основной темы. Последнее слово оставалось за ним, это было его суверенное право. На таких оперативках Павел Косма особенно зримо ощущал свою власть, ему приятно было сознавать себя командиром такого гигантского производства. Он привык думать о заводе как об одухотворенном существе, составляющем часть его «я», предмет гордости, постоянной заботы и беспокойства. Малейший непорядок вызывал у него вспышку безудержного гнева.
Сегодня, однако, Косма вошел в свой кабинет, не ощущая того прилива энергии и той радости, с которыми он привык начинать новый рабочий день. Настроение было испорчено размолвкой с Ольгой. Такое у них случалось не раз, но, как правило, все кончалось уступками с ее стороны. Однако теперь... «Зам. главного редактора — это не шутка. Она вошла в номенклатуру уездного комитета и отдела печати ЦК. Нет,— решил Косма,— о моем согласии не может быть и речи. Даже при условии ее слепого подчинения мне такая ситуация недопустима. Может быть, поговорить с Догару? Ну и что? Он меня не очень-то жалует, смотрит косо, рука словно свинцовая. Да и что я ему скажу? Что мне дома нужна жена, а не начальник? Что я не могу отчитываться о своей работе перед собственной женой?»
Но это еще не все. За последние месяцы Павла не раз охватывал страх. В графике производства наметилась тенденция к отставанию, реальные масштабы которого, как ему представлялось, знал только он. В проектном отделе создалась конфликтная ситуация: главный конструктор инженер Антон Димитриу никак не мог поладить с большей частью своего коллектива. А этот Пэкурару? Сколько крови он ему попортил тем упорством и спокойствием, с каким отстаивал свою точку зрения, защищал всех этих мечтателей! Вот с Василе Нягу поладить оказалось легче. Косма питал к нему безграничное презрение, которое даже не считал нужным скрывать. Даскэлу он ненавидел, однако порою сожалел, что нет больше рядом этого неистового человека, умевшего воодушевить людей на трудовой подвиг. Нягу тоже полезен — выполняет все указания и даже достаточно хитро аргументирует их. Каким-то безошибочным чутьем охотничьей собаки угадывает, кого именно хочет директор поставить на место, кропотливо собирает досье и при первом же удобном случае наносит удар. Слов нет, без Нягу не обойтись. Порою, правда, разглядывая его заплывшее лицо, серые неуловимые глазки, которые не то от страха, не то от хитрости бегали по сторонам, бесформенный нос и льстивую улыбку, Павел думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103