этого нет в повестке дня! И все... Не знаю, в чем я оплошал, но с той поры, как нет Тинки, ох как нелегко ладить с детьми. Другие они какие-то, совсем на нас непохожие...» — так размышлял старик, размахивая метлой.
Старший его сын, Иким, много лет назад подался в Хунедоару. Стал мастером-плавильщиком, обзавелся кучей детишек, ну и, конечно, забот выше головы. Пришлет к Новому году открытку, и на том спасибо. Второй сын, Андрей, взял в жены агрономшу и осел где-то на севере Молдовы. Лучшим фельдшером в округе слывет, и семья дружная, трое детей. Тоже вечно занят, редкая весточка от него доходит. Так уж, видно, на роду у Панделе написано — доживать век при последышах своих. Он-то все надеялся, что Василе станет в конце концов образцовым служащим, даже с его тайным сожительством с Мариетой Ласку смирился. Большие надежды возлагал он и на Ралуку. Смышленая, волевая, боевитая — вся в отца. Порою даже не в меру сурова. «Со временем это у нее пройдет,— успокаивал себя Панделе. — Такова уж нынче молодежь». Очень нравился ему Ликэ, привязался к парню всей душой и никак не мог смириться с тем, что Ралука дала ему отставку. Улыбка, которой Ликэ отвечал на любую обиду и каприз Ралуки, словно говорила: «Пусть я рыжий, пусть веснушчатый, пусть не умею танцевать, но от меня ты никуда не уйдешь».
Только дед собрался в дом — попить водицы из холодильника,— как появилась Ралука. Подбежала к нему и давай сыпать вопросы:
— Где Василе? Зачем поехал? Что он собирается делать? Кто его послал? А ты! До седых волос дожил и не можешь сына приструнить?
Дед Панделе взял ее за руку и потащил к дому. Налил себе кружку холодной воды, выпил одним махом, нацедил и дочке.
— На, остынь малость!
Но Ралука оттолкнула кружку, и вода выплеснулась на пол. Не говоря ни слова, Панделе сходил за тряпкой, вытер лужу. Делая вид, что не замечает дочку, прошел из сеней в дом. Ралука сбросила босоножки, шагнула вслед.
— Почему ты не отвечаешь?
Панделе смерил ее взглядом, сказал жестко:
— Я, видишь ли, давно вышел из комсомольского возраста и не состою у тебя под началом. Я твой отец, если ты еще не забыла, и мне самому давно уже пора задать тебе кой-какие вопросы.
В глазах девушки вспыхнули искры.
— А я не отцу вопросы задаю, а коммунисту, который, как мне известно, был всегда честен до мозга костей.
— Ив чем же ты упрекаешь этого честного коммуниста?
— В том, что он принимает участие в недостойном заговоре с целью дискредитировать одного из самых талантливых, самых замечательных людей, каких только я знаю.
Панделе не спеша уселся в единственное кресло, стоявшее в комнате. Он не торопился: разговор трудный, а нервы у дочери на пределе.
— Догадываюсь, кто этот замечательный человек, я нашел его фотокарточку. Не думай, нет у меня привычки рыться в чужих вещах, я просто прибирался в доме. Ведь ты не успела научиться этому у своей матери. Она тоже была коммунисткой, еще со времен подполья, но никогда не стыдилась вести домашнее хозяйство... Ну, какой такой заговор?
— О нем уже все знают.
— Если все знают, это не заговор. А о чем они знают?
— О том, что в Бухаресте с директора голову снимут.
— Прошли те времена, когда головы снимали. А вот с должности — в самый раз! Когда Пэкурару покончил с собой, ты небось так не горевала, даже и подумать не хотела, кто его довел до смерти.
— Косма не имеет ничего общего с этим делом!
— «С этим делом»! — передразнил ее Панделе. — Ишь, выучилась. Нет, дочка, тут не «дело», а человеческая жизнь.
Он помолчал немного. Растерянный вид дочери тронул его.
— Ну что, Лукочка, что ты так терзаешься! Ума не приложу, как он только проник в твое сердечко! Послушай отцовского совета: посмотри повнимательней вокруг, с холодной головой, а то сердце у тебя горячее, совсем разум замутило.
— Я в советах не нуждаюсь. И в наставлениях тоже. Хватит тех, которые ты дал нашему Василе — чтобы он воткнул Косме нож в спину, стал орудием в руках этих ничтожных людей!
— Скажи пожалуйста, «ничтожные люди»! И кто же это такие?
Ралука задержала дыхание и разом выдохнула:
— Испас, Станчу, Сава, Кристя, Санда, Маня, Барбэла-тэ, уж не говоря об Овидиу Насте! И всех их подговорил Штефан Попэ из уездного, комитета. И ты — дожил до седых волос честным человеком, а тоже к ним примкнул.
— Значит, все мы вот так с бухты-барахты решили навалиться на твоего бедного Коему? Да на что он нам?
— Это мелочная, подлая месть. И у каждого свои мотивы. Но в первую очередь мстишь ты! За то, что он выгнал тебя на пенсию. А этот Наста спит и видит кресло генерального директора, энергия и талант Павла Космы просто действуют ему на нервы. Что касается Испаса, Станчу и Савы, то они хотят избавиться от хозяйского глаза, чтобы у них было «государство в государстве». Санда действует по указке своего мужа, «уважаемого товарища» Штефана По-пэ. Ликэ ненавидит директора, потому что я не скрываю своих чувств, недавно мы здорово из-за этого поругались. Вот так. Не будем продолжать список...
Жалость и возмущение смешались в душе Панделе в одну боль, которую он изо всех сил старался сдержать.
— И какой «правдолюбец» все это тебе поведал?
— Не думай, не какой-нибудь интриган, из тех, что шепчутся по углам. Сам секретарь парткома товарищ Ва-силе Нягу. А Андрей Сфетку, председатель завкома, подтвердил.
— Опомнись, Ралука, с чьего голоса поешь? Встречались тебе в жизни более гнусные прихвостни, чем эти двое? Слыхала ты от них хоть раз что-нибудь новое, полезное для всех? Только и умеют, что твердить о дисциплине и порядке, себя в пример ставить. Мозги-то у них куриные, что велят, то они и кудахчут...
— А разве коммунисты и мы, комсомольцы, не должны соблюдать дисциплину?
Панделе посмотрел на нее с упреком.
— Говоришь со мной так, будто мы сидим на пленуме. Неужели ты не понимаешь, Ралука, слепое подчинение — это одно, а сознательная дисциплина — это совсем другое. И те люди, которых ты обвиняешь в заговоре против Космы, как раз показывают пример настоящей сознательности. Нам никто не сможет навязать под видом линии партии свою собственную, мы знаем курс нашей партии!
— Ты хочешь сказать, что Павел Косма отклонился от линии партии?
— Да, и не он один. Думаю, об этом большую дискуссию на заводе организуют, с полной гласностью.
— Я никогда не была трусом — училась у тебя. И свое мнение всегда высказывала открыто. А ты хочешь, чтобы я молчала сейчас, когда человека будут судить за глаза?
Ведь все говорят о собрании...
Панделе подошел к дочери, положил ей руку на плечо, погладил волосы, выбившиеся из-под косынки.
— Ралукочка ты моя! Да кто же тебе все это вбил в голову? Ну, Нягу и Сфетку никогда умом похвалиться не могли, а на Павла Коему что-то не похоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Старший его сын, Иким, много лет назад подался в Хунедоару. Стал мастером-плавильщиком, обзавелся кучей детишек, ну и, конечно, забот выше головы. Пришлет к Новому году открытку, и на том спасибо. Второй сын, Андрей, взял в жены агрономшу и осел где-то на севере Молдовы. Лучшим фельдшером в округе слывет, и семья дружная, трое детей. Тоже вечно занят, редкая весточка от него доходит. Так уж, видно, на роду у Панделе написано — доживать век при последышах своих. Он-то все надеялся, что Василе станет в конце концов образцовым служащим, даже с его тайным сожительством с Мариетой Ласку смирился. Большие надежды возлагал он и на Ралуку. Смышленая, волевая, боевитая — вся в отца. Порою даже не в меру сурова. «Со временем это у нее пройдет,— успокаивал себя Панделе. — Такова уж нынче молодежь». Очень нравился ему Ликэ, привязался к парню всей душой и никак не мог смириться с тем, что Ралука дала ему отставку. Улыбка, которой Ликэ отвечал на любую обиду и каприз Ралуки, словно говорила: «Пусть я рыжий, пусть веснушчатый, пусть не умею танцевать, но от меня ты никуда не уйдешь».
Только дед собрался в дом — попить водицы из холодильника,— как появилась Ралука. Подбежала к нему и давай сыпать вопросы:
— Где Василе? Зачем поехал? Что он собирается делать? Кто его послал? А ты! До седых волос дожил и не можешь сына приструнить?
Дед Панделе взял ее за руку и потащил к дому. Налил себе кружку холодной воды, выпил одним махом, нацедил и дочке.
— На, остынь малость!
Но Ралука оттолкнула кружку, и вода выплеснулась на пол. Не говоря ни слова, Панделе сходил за тряпкой, вытер лужу. Делая вид, что не замечает дочку, прошел из сеней в дом. Ралука сбросила босоножки, шагнула вслед.
— Почему ты не отвечаешь?
Панделе смерил ее взглядом, сказал жестко:
— Я, видишь ли, давно вышел из комсомольского возраста и не состою у тебя под началом. Я твой отец, если ты еще не забыла, и мне самому давно уже пора задать тебе кой-какие вопросы.
В глазах девушки вспыхнули искры.
— А я не отцу вопросы задаю, а коммунисту, который, как мне известно, был всегда честен до мозга костей.
— Ив чем же ты упрекаешь этого честного коммуниста?
— В том, что он принимает участие в недостойном заговоре с целью дискредитировать одного из самых талантливых, самых замечательных людей, каких только я знаю.
Панделе не спеша уселся в единственное кресло, стоявшее в комнате. Он не торопился: разговор трудный, а нервы у дочери на пределе.
— Догадываюсь, кто этот замечательный человек, я нашел его фотокарточку. Не думай, нет у меня привычки рыться в чужих вещах, я просто прибирался в доме. Ведь ты не успела научиться этому у своей матери. Она тоже была коммунисткой, еще со времен подполья, но никогда не стыдилась вести домашнее хозяйство... Ну, какой такой заговор?
— О нем уже все знают.
— Если все знают, это не заговор. А о чем они знают?
— О том, что в Бухаресте с директора голову снимут.
— Прошли те времена, когда головы снимали. А вот с должности — в самый раз! Когда Пэкурару покончил с собой, ты небось так не горевала, даже и подумать не хотела, кто его довел до смерти.
— Косма не имеет ничего общего с этим делом!
— «С этим делом»! — передразнил ее Панделе. — Ишь, выучилась. Нет, дочка, тут не «дело», а человеческая жизнь.
Он помолчал немного. Растерянный вид дочери тронул его.
— Ну что, Лукочка, что ты так терзаешься! Ума не приложу, как он только проник в твое сердечко! Послушай отцовского совета: посмотри повнимательней вокруг, с холодной головой, а то сердце у тебя горячее, совсем разум замутило.
— Я в советах не нуждаюсь. И в наставлениях тоже. Хватит тех, которые ты дал нашему Василе — чтобы он воткнул Косме нож в спину, стал орудием в руках этих ничтожных людей!
— Скажи пожалуйста, «ничтожные люди»! И кто же это такие?
Ралука задержала дыхание и разом выдохнула:
— Испас, Станчу, Сава, Кристя, Санда, Маня, Барбэла-тэ, уж не говоря об Овидиу Насте! И всех их подговорил Штефан Попэ из уездного, комитета. И ты — дожил до седых волос честным человеком, а тоже к ним примкнул.
— Значит, все мы вот так с бухты-барахты решили навалиться на твоего бедного Коему? Да на что он нам?
— Это мелочная, подлая месть. И у каждого свои мотивы. Но в первую очередь мстишь ты! За то, что он выгнал тебя на пенсию. А этот Наста спит и видит кресло генерального директора, энергия и талант Павла Космы просто действуют ему на нервы. Что касается Испаса, Станчу и Савы, то они хотят избавиться от хозяйского глаза, чтобы у них было «государство в государстве». Санда действует по указке своего мужа, «уважаемого товарища» Штефана По-пэ. Ликэ ненавидит директора, потому что я не скрываю своих чувств, недавно мы здорово из-за этого поругались. Вот так. Не будем продолжать список...
Жалость и возмущение смешались в душе Панделе в одну боль, которую он изо всех сил старался сдержать.
— И какой «правдолюбец» все это тебе поведал?
— Не думай, не какой-нибудь интриган, из тех, что шепчутся по углам. Сам секретарь парткома товарищ Ва-силе Нягу. А Андрей Сфетку, председатель завкома, подтвердил.
— Опомнись, Ралука, с чьего голоса поешь? Встречались тебе в жизни более гнусные прихвостни, чем эти двое? Слыхала ты от них хоть раз что-нибудь новое, полезное для всех? Только и умеют, что твердить о дисциплине и порядке, себя в пример ставить. Мозги-то у них куриные, что велят, то они и кудахчут...
— А разве коммунисты и мы, комсомольцы, не должны соблюдать дисциплину?
Панделе посмотрел на нее с упреком.
— Говоришь со мной так, будто мы сидим на пленуме. Неужели ты не понимаешь, Ралука, слепое подчинение — это одно, а сознательная дисциплина — это совсем другое. И те люди, которых ты обвиняешь в заговоре против Космы, как раз показывают пример настоящей сознательности. Нам никто не сможет навязать под видом линии партии свою собственную, мы знаем курс нашей партии!
— Ты хочешь сказать, что Павел Косма отклонился от линии партии?
— Да, и не он один. Думаю, об этом большую дискуссию на заводе организуют, с полной гласностью.
— Я никогда не была трусом — училась у тебя. И свое мнение всегда высказывала открыто. А ты хочешь, чтобы я молчала сейчас, когда человека будут судить за глаза?
Ведь все говорят о собрании...
Панделе подошел к дочери, положил ей руку на плечо, погладил волосы, выбившиеся из-под косынки.
— Ралукочка ты моя! Да кто же тебе все это вбил в голову? Ну, Нягу и Сфетку никогда умом похвалиться не могли, а на Павла Коему что-то не похоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103