— сидел, развалившись, Пападаке, вице-председатель теннисной федерации, на стуле — чемпион Клужа Джикэ Гортуз, а на кровати — Августа. Перед ними стояли две бутылки коньяка и коробка с печеньем.
— Мне очень жаль, дорогой Испас,— грассировал Пападаке. — Если бы часа на три раньше, мы еще успели бы. А теперь слишком поздно — документы ушли в Бухарест.
Дан недоуменно посмотрел на него, но тут же понял: они решили, что он передумал и хочет поехать...
— Да нет, вы ошибаетесь,— хмуро сказал он. — Я же объяснял: мне нельзя оставить завод.
— Да уж, завод ему и мать, и жена, и друг,— не без ехидства заметила Августа. — Вне «Энергии» никого и ничего не признает. Так и останется холостяком до глубокой старости, если, конечно, завод даст ему возможность состариться. Никак не может понять, что нет на свете женщины, которая бы согласилась делить своего мужчину с кем бы то ни было еще, пусть даже с самим циклотроном.
Джикэ Гортуз наивно встал на защиту Дана:
— Не скажите, Августа. У каждого своя страсть. У нас, к примеру, спорт, у него — завод...
Пападаке молчал, но его маленькие барсучьи глазки быстро перебегали с одного на другого, на губах блуждала хитрая улыбка. В клубе, разумеется, не могли не заметить дружбы этой пары, которая явно выходила за рамки приятельских отношений. Ни у кого, правда, не было доказательств, однако ссора между Августой Бурлаку и Даном Испасом наверняка стала уже предметом разговоров и комментариев, пожалуй, даже сплетен, ведь такая эффектная женщина, как Августа, всегда была в центре мужского внимания.
Августа прищурилась — признак сдерживаемой ярости,— резко бросила, словно бичом стегнула Дана:
— В таком случае зачем же ты пришел сюда?
Мгновение Дан не знал, что ответить, но неожиданно нашелся:
— Мне позвонил профессор Антон Димитриу и попросил отрецензировать одну кандидатскую работу. Говорит, это ты подсказала мою кандидатуру. Текста я до сих пор не получил и вот подумал, не у тебя ли он.
Августа взглянула на него с некоторым сомнением.
— Работа Пуйю Иордаке? Да, она у меня. Но я не знала, что должна передать тебе свой экземпляр. Подожди, я поищу ее, мне, право, некогда ею заниматься. — Она покопалась в ящиках стола, извлекла обыкновенную ученическую тетрадку и протянула Дану: — Пожалуйста. Блестящее произведение! Желаю приятного чтения.
Дан коротко попрощался и вышел. А когда спускался по лестнице, подумал: «Не сон ли все это? Двое мужчин в комнате, где они с Августой были только вдвоем! И коньяк на столе. И злой, чужой взгляд...»
Он шел домой во власти тяжелых переживаний. Нет, это не оскорбленное достоинство, не удар по мужскому самолюбию, просто-напросто он не верил, был не в состоянии поверить, что его Августа могла вот так из упрямства и тщеславия разрушить все то, что было им дорого, что связывало их в течение стольких лет. «А может, это дорого только мне? — размышлял Дан. — Откуда такая внезапная вспышка гнева? Или, быть может, она слишком долго подавляла в себе обиду, раздражение, и вот теперь все, что скопилось в ее душе, привело к этому взрыву? Или же она пошла ва-банк в надежде, что я сдамся, уступлю, превратившись в послушного щенка?»
Домой он пришел поздно, разбудил стариков. Мать сказала, что звонила Ольга Стайку.
«В самом деле, как же я мог забыть? К кому мне пойти за советом, как не к старым своим друзьям — Штефану, Санде и Ольге?» Он набрал домашний телефон Космы. Но никто не ответил. «Что это с ними? Ни Павла, ни Ольги в такой поздний час...» Позвонил в редакцию. Дежурный сказал, что Ольга ждет его звонка и просила соединить прямо с наборным цехом. Через несколько мгновений он услышал голос Ольги:
— Это ты, Дан? Мне нужно тебя увидеть.
— Я могу подъехать — в редакцию или к вам?
— Нет, Данушка, «нас» больше не существует.
— Не надо так шутить, Ольга!
— Ошибаешься, дружок, я не шучу. Давай так сделаем: у меня служебная машина, дождусь сигнального номера и сама махну к тебе. Тебя я своим визитом не скомпрометирую, ты у нас холостяк, а о моем моральном облике теперь заботятся лишь кадровики из уездного комитета. Все, договорились.
Дан пошел предупредить маму, но та нисколько не удивилась. Он попросил ее приготовить комнату для Ольги, конечно измученной тяжелым рабочим днем и неприятностями, о которых он уже догадывался. И еще легкий ужин и кофе побольше.
— Пожалуй, лучше сделай целый термос, мамуля... Я сам сегодня всю ночь глаз не сомкну. Мучаю я тебя, и ни в чем ты не отказываешь...
— А какие у меня еще заботы на этом свете, кроме вас двоих? Оба как дети малые. Отец твой всю жизнь был рассеянным привередой, так им и остался. Ты тоже хорош! Так я надеялась, что наконец нашел себе голубку по душе; так нет же, снова в родительский дом тащишься, как раненый волк в свое логово.
— Почему раненый, мам?
— Материнское сердце все чует! Это неважно, что я помалкиваю, такая уж привычка: не спрашивают — не говорю. А только знаю: у тебя ведь и большая радость была, мальчик мой!
— Все верно, мама. Только боль от этого еще острее. Завтра я тебе все расскажу...
— Смотри не паникуй, сынок. Сердце женщины точно заповедный лес: если не знаешь, куда идти, сразу заблудишься.
В дверь позвонили. Это была Ольга. Дан взял у нее портфель, помог снять дождевик и только после этого взглянул ей в лицо. И не смог скрыть удивления. Ольга заметила это, устало провела рукой по растрепанным волосам и как-то безразлично сказала:
— Да, вот так я теперь выгляжу. Пугаю старых знакомых.
Как она изменилась! Тот нежный цвет лица, которому так завидовали все женщины, изчез бесследно, словно его и не было никогда. Кожа отливала желтизной, под глазами синева, а в уголках сеточка мелких, но заметных морщинок. Когда-то живые, красивые глаза будто обесцветились, не было в них уже ни блеска, ни удивительной чистой голубизны. Но больше всего поражало ее равнодушие и даже отрешенность.
Ольга попыталась улыбнуться и выжала из себя лишь жалкую гримасу, губы ее задрожали.
— Ну, что в дом не зовешь, хозяин? Так и будешь в дверях философствовать?
Дан извинился, и они поднялись в кабинет старого академика — там доамна Испас приготовила им скромный ужин.
Ольга сбросила туфли, уселась с ногами на кожаный диванчик, сделала несколько махов руками, как при разминке, вздохнула:
— Жутко измоталась я, Дан.
— Это и за версту видно.
— Эх ты, джентльмен!
— За столько лет мы так привыкли говорить друг другу правду, что теперь уже поздно переучиваться.
Ольга на мгновение прикрыла глаза и прошептала:
— Ужасно я соскучилась по доброму слову, Данушка. Ты даже не представляешь, как сильно. Вы-то, мужики, по-другому устроены, а нам, женщинам, сердечное слово бывает нужнее воздуха. Без него мы как рыба, выброшенная на песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Мне очень жаль, дорогой Испас,— грассировал Пападаке. — Если бы часа на три раньше, мы еще успели бы. А теперь слишком поздно — документы ушли в Бухарест.
Дан недоуменно посмотрел на него, но тут же понял: они решили, что он передумал и хочет поехать...
— Да нет, вы ошибаетесь,— хмуро сказал он. — Я же объяснял: мне нельзя оставить завод.
— Да уж, завод ему и мать, и жена, и друг,— не без ехидства заметила Августа. — Вне «Энергии» никого и ничего не признает. Так и останется холостяком до глубокой старости, если, конечно, завод даст ему возможность состариться. Никак не может понять, что нет на свете женщины, которая бы согласилась делить своего мужчину с кем бы то ни было еще, пусть даже с самим циклотроном.
Джикэ Гортуз наивно встал на защиту Дана:
— Не скажите, Августа. У каждого своя страсть. У нас, к примеру, спорт, у него — завод...
Пападаке молчал, но его маленькие барсучьи глазки быстро перебегали с одного на другого, на губах блуждала хитрая улыбка. В клубе, разумеется, не могли не заметить дружбы этой пары, которая явно выходила за рамки приятельских отношений. Ни у кого, правда, не было доказательств, однако ссора между Августой Бурлаку и Даном Испасом наверняка стала уже предметом разговоров и комментариев, пожалуй, даже сплетен, ведь такая эффектная женщина, как Августа, всегда была в центре мужского внимания.
Августа прищурилась — признак сдерживаемой ярости,— резко бросила, словно бичом стегнула Дана:
— В таком случае зачем же ты пришел сюда?
Мгновение Дан не знал, что ответить, но неожиданно нашелся:
— Мне позвонил профессор Антон Димитриу и попросил отрецензировать одну кандидатскую работу. Говорит, это ты подсказала мою кандидатуру. Текста я до сих пор не получил и вот подумал, не у тебя ли он.
Августа взглянула на него с некоторым сомнением.
— Работа Пуйю Иордаке? Да, она у меня. Но я не знала, что должна передать тебе свой экземпляр. Подожди, я поищу ее, мне, право, некогда ею заниматься. — Она покопалась в ящиках стола, извлекла обыкновенную ученическую тетрадку и протянула Дану: — Пожалуйста. Блестящее произведение! Желаю приятного чтения.
Дан коротко попрощался и вышел. А когда спускался по лестнице, подумал: «Не сон ли все это? Двое мужчин в комнате, где они с Августой были только вдвоем! И коньяк на столе. И злой, чужой взгляд...»
Он шел домой во власти тяжелых переживаний. Нет, это не оскорбленное достоинство, не удар по мужскому самолюбию, просто-напросто он не верил, был не в состоянии поверить, что его Августа могла вот так из упрямства и тщеславия разрушить все то, что было им дорого, что связывало их в течение стольких лет. «А может, это дорого только мне? — размышлял Дан. — Откуда такая внезапная вспышка гнева? Или, быть может, она слишком долго подавляла в себе обиду, раздражение, и вот теперь все, что скопилось в ее душе, привело к этому взрыву? Или же она пошла ва-банк в надежде, что я сдамся, уступлю, превратившись в послушного щенка?»
Домой он пришел поздно, разбудил стариков. Мать сказала, что звонила Ольга Стайку.
«В самом деле, как же я мог забыть? К кому мне пойти за советом, как не к старым своим друзьям — Штефану, Санде и Ольге?» Он набрал домашний телефон Космы. Но никто не ответил. «Что это с ними? Ни Павла, ни Ольги в такой поздний час...» Позвонил в редакцию. Дежурный сказал, что Ольга ждет его звонка и просила соединить прямо с наборным цехом. Через несколько мгновений он услышал голос Ольги:
— Это ты, Дан? Мне нужно тебя увидеть.
— Я могу подъехать — в редакцию или к вам?
— Нет, Данушка, «нас» больше не существует.
— Не надо так шутить, Ольга!
— Ошибаешься, дружок, я не шучу. Давай так сделаем: у меня служебная машина, дождусь сигнального номера и сама махну к тебе. Тебя я своим визитом не скомпрометирую, ты у нас холостяк, а о моем моральном облике теперь заботятся лишь кадровики из уездного комитета. Все, договорились.
Дан пошел предупредить маму, но та нисколько не удивилась. Он попросил ее приготовить комнату для Ольги, конечно измученной тяжелым рабочим днем и неприятностями, о которых он уже догадывался. И еще легкий ужин и кофе побольше.
— Пожалуй, лучше сделай целый термос, мамуля... Я сам сегодня всю ночь глаз не сомкну. Мучаю я тебя, и ни в чем ты не отказываешь...
— А какие у меня еще заботы на этом свете, кроме вас двоих? Оба как дети малые. Отец твой всю жизнь был рассеянным привередой, так им и остался. Ты тоже хорош! Так я надеялась, что наконец нашел себе голубку по душе; так нет же, снова в родительский дом тащишься, как раненый волк в свое логово.
— Почему раненый, мам?
— Материнское сердце все чует! Это неважно, что я помалкиваю, такая уж привычка: не спрашивают — не говорю. А только знаю: у тебя ведь и большая радость была, мальчик мой!
— Все верно, мама. Только боль от этого еще острее. Завтра я тебе все расскажу...
— Смотри не паникуй, сынок. Сердце женщины точно заповедный лес: если не знаешь, куда идти, сразу заблудишься.
В дверь позвонили. Это была Ольга. Дан взял у нее портфель, помог снять дождевик и только после этого взглянул ей в лицо. И не смог скрыть удивления. Ольга заметила это, устало провела рукой по растрепанным волосам и как-то безразлично сказала:
— Да, вот так я теперь выгляжу. Пугаю старых знакомых.
Как она изменилась! Тот нежный цвет лица, которому так завидовали все женщины, изчез бесследно, словно его и не было никогда. Кожа отливала желтизной, под глазами синева, а в уголках сеточка мелких, но заметных морщинок. Когда-то живые, красивые глаза будто обесцветились, не было в них уже ни блеска, ни удивительной чистой голубизны. Но больше всего поражало ее равнодушие и даже отрешенность.
Ольга попыталась улыбнуться и выжала из себя лишь жалкую гримасу, губы ее задрожали.
— Ну, что в дом не зовешь, хозяин? Так и будешь в дверях философствовать?
Дан извинился, и они поднялись в кабинет старого академика — там доамна Испас приготовила им скромный ужин.
Ольга сбросила туфли, уселась с ногами на кожаный диванчик, сделала несколько махов руками, как при разминке, вздохнула:
— Жутко измоталась я, Дан.
— Это и за версту видно.
— Эх ты, джентльмен!
— За столько лет мы так привыкли говорить друг другу правду, что теперь уже поздно переучиваться.
Ольга на мгновение прикрыла глаза и прошептала:
— Ужасно я соскучилась по доброму слову, Данушка. Ты даже не представляешь, как сильно. Вы-то, мужики, по-другому устроены, а нам, женщинам, сердечное слово бывает нужнее воздуха. Без него мы как рыба, выброшенная на песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103