Праздник
Роман
(серб.)
Глава первая
ЮРЬЕВ ДЕНЬ
Еще день-другой, и займется, рассветет юрьев день, юный, чудесный весенний праздник. «Юрий с теплом — гайдук с ружьем»,— поется в песне. Испокон веку народ наш радовался этому дню. В старину ему радовались гайдуки, но и теперь его празднует много людей. И в самом деле, кто ему не рад? С радостью встречают юрьев день парни и девушки, старики и старухи. Одни — чтоб закружиться в коло, другие — чтоб погреть на солнце косточки. Слуги радуются, что могут наконец уйти от сварливых хозяев, хозяева — что могут распрощаться с ленивыми и вороватыми слугами; гурманы радуются случаю полакомиться молодым барашком, добрые приятели — что можно будет походить по славам, которых будет не перечесть; даже цыгане — эти мрачные люди — и те радуются, и, пожалуй, еще больше всех. Да и как же не радоваться? Наступают теплые дни, от скольких забот они избавят?! Метель не будет засыпать снегом шатры, а «барин ветер» — хлестать вдоль и поперек, от пят до чуприны. Выползут в своих весьма скромных туалетах цыганята и станут, как ящерицы, греться в теплых лучах юрьева дня. Тогда только поймут цыгане, что они, в сущности, богатеи: шатер теперь ни к чему — растянешься себе под куполом звездного неба и захрапишь под стрекотание полевых сверчков и цикад. А кроме того, в этот день всяк без исключения — и кто крестится, и кто бьет поклоны — оскоромит ус жареным барашком, запьет его вином, затянет песню, попляшет и сыграет в свое удовольствие. И припасет к этому дню ягненка, пусть хоть краденого! И кто крестится, и кто поклоны бьет — любая вера! — с радостью встречает юрьев день.
Потому нет ничего удивительного, что радовался этому дню и одеяльщик Ивко, который к тому же праздновал в тот день славу. И конечно, в этот день его ворота будут распахнуты настежь и дом радушно примет в свои объятья званых и незваных, знакомых и незнакомых. Ивко человек гостеприимный, он любит встретить и попотчевать гостя. Помнит о тех, к кому сам ходит, и стремится в долгу не остаться. Все лучшее, что приносит год, припасается обычно к славе. Лучшая ракия, лучшее вино, лучшее варенье,
лучшая птица, словом, все самое что ни на есть лакомое приберегается к этому дню. Готовятся к нему, Можно сказать, целый год, причем непрерывно, и чем ближе этот день, тем с большим рвением.
Вот уже несколько дней в доме одеяльщика Ивко работы невпроворот. Все с ног сбились, но сильнее всех хлопочет Ивкова хозяйка Кева, трудолюбивая и опрятная женщина, которая и без того вечно в трудах и едва урвет минутку два раза в неделю сходить в баню, начернить волосы и выщипать брови. За два дня до праздника комнаты да и весь дом побелены, ковры, циновки проветрены, подушки распороты, шерсть в них расчесана, и все внесено обратно и разложено по-новому. Дом как игрушка и снаружи и внутри. Белеют кипенем стены, желтеют как" лимон липовые шкафы, а пестрые ковры на диванах и полах напоминают цветочные клумбы. Дом словно библейская невеста, ожидающая жениха.
Кирпичи в коридоре выкрашены киноварью, и вот уже два дня, как Ивко не смеет курить в комнатах, а свои туфли оставляет едва ли не у самых ворот и в одних чулках проходит по крашеному полу беленого коридора в комнаты, а учеников опрятная хозяйка не пускает и в коридор. Они со двора зовут: «Тетушка, тетушка, эй!» — и она с террасы отдает им наказы и выслушивает — словно серенаду под балконом — их доклады.
Потому Ивко редко заходит домой, а еще реже — в комнаты. В последние же дни он и сам не знает, что ему, собственно, делать. Желая помочь, он мечется по двору, пока жена не прикрикнет на него, чтобы не мешался. Тогда он сунется в лавку, повертится там и снова бежит, будто по делу, и все впустую. Просто места себе на находит. Чуть где присядет, ему уже кажется, что он зря теряет время, и он вскакивает и снова куда-то бежит.
— Куда ты, мастер Ивко? Сядь, мил человек, посиди маленько! — останавливают его люди.
— Недосуг мне, дела не дают. Ведь послезавтра слава у меня! Будьте здоровы и милости просим! — скажет и пойдет слоняться дальше, точно безголовая муха. И еще воображает, будто делает что-то полезное,— сидеть сложа руки — это ему хуже смерти. Так и бродит, и где только увидит знакомых, подойдет и усядется, устало отдуваясь.
— Душа вон,— только и скажет.
— Что такое? — спросят его.
— Да как же? Ведь на юрьев день слава у меня!
— Знаем, знаем,— скажут люди,— посиди отдохни!
— Не могу, дела. До свиданья! И здороваться с вами не стану, ежели не придете.— И заспешит дальше. Обойдет несколько трактиров, выпьет в каждом по шкалику ракии, угостит кого-нибудь, потом подастся на окраину, побродит там, наконец проголодается и тогда уж отправится восвояси.
В канун юрьева дня Ивко пришел домой раньше. Допоздна помогал жене на кухне, потом вынул из сундука и собственноручно почистил свою одежду. Внимательно осмотрел длинный, черный сюртук, сшитый еще в ту пору, когда он впервые стал членом одной депутации. Очень длинный, почти до лодыжек, сюртук этот надевался весьма редко, не более четырех-пяти раз в год. Дважды он выходил из моды и дважды входил в моду. Отложив костюм и зеленый шелковый галстук, Ивко задумался, какой ему надеть жилет: черный, заказанный вместе с сюртучной парой, или шелковый, с большими желтыми цветами в вазонах, в котором он пятнадцать лет тому назад венчался? Остановился на последнем. Тут вошла жена, и, вконец усталые, они позволили себе улечься. Перекинулись несколькими словами о завтрашнем дне и умолкли, правда, Ивко спросил еще что-то, но автору трудно сказать, то ли хозяйка не слышала вопроса, то ли не дождался ответа хозяин, потому что вскоре они захрапели дуэтом.
Занялся и этот день. И хотя улеглись они довольно поздно, встали оба чуть свет. Ивко тотчас разоделся и, чтобы скоротать время, прогуливался по двору. Бормоча сквозь зубы тропарь своего святого, он поглядывал на свои начищенные до блеска туфли и время от времени поворачивал голову, чтобы проверить, как спускаются брюки на высокие каблуки. Но к утрене все не звонили, и ему надоело гулять. Ивко принадлежал к старосветским людям, знающим, что такое порядок; и в обычный праздник, прежде чем не вкусит просфоры, мастер Ивко ничего в рот не возьмет (даже кофе с сигарой, как он делал в будни, сидя со своей половиной на веранде), не говоря уже о том, чтоб учинить такое в день славы. Поэтому время и тянется бесконечно. Он уже осмотрел весь путь от калитки до комнат, по которому пройдут гости, и не нашел ни малейшего беспорядка. «Могли бы уже приходить, да никак не заблаговестят. Рано ты встал,— рассуждает Ивко,— но как тут будешь спать?!» И взяв календарь, принялся его перелистывать. Заинтересовавшись каким-то местом, он вытащил из кармана платок, расстелил его на ступеньке крыльца и уселся читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Роман
(серб.)
Глава первая
ЮРЬЕВ ДЕНЬ
Еще день-другой, и займется, рассветет юрьев день, юный, чудесный весенний праздник. «Юрий с теплом — гайдук с ружьем»,— поется в песне. Испокон веку народ наш радовался этому дню. В старину ему радовались гайдуки, но и теперь его празднует много людей. И в самом деле, кто ему не рад? С радостью встречают юрьев день парни и девушки, старики и старухи. Одни — чтоб закружиться в коло, другие — чтоб погреть на солнце косточки. Слуги радуются, что могут наконец уйти от сварливых хозяев, хозяева — что могут распрощаться с ленивыми и вороватыми слугами; гурманы радуются случаю полакомиться молодым барашком, добрые приятели — что можно будет походить по славам, которых будет не перечесть; даже цыгане — эти мрачные люди — и те радуются, и, пожалуй, еще больше всех. Да и как же не радоваться? Наступают теплые дни, от скольких забот они избавят?! Метель не будет засыпать снегом шатры, а «барин ветер» — хлестать вдоль и поперек, от пят до чуприны. Выползут в своих весьма скромных туалетах цыганята и станут, как ящерицы, греться в теплых лучах юрьева дня. Тогда только поймут цыгане, что они, в сущности, богатеи: шатер теперь ни к чему — растянешься себе под куполом звездного неба и захрапишь под стрекотание полевых сверчков и цикад. А кроме того, в этот день всяк без исключения — и кто крестится, и кто бьет поклоны — оскоромит ус жареным барашком, запьет его вином, затянет песню, попляшет и сыграет в свое удовольствие. И припасет к этому дню ягненка, пусть хоть краденого! И кто крестится, и кто поклоны бьет — любая вера! — с радостью встречает юрьев день.
Потому нет ничего удивительного, что радовался этому дню и одеяльщик Ивко, который к тому же праздновал в тот день славу. И конечно, в этот день его ворота будут распахнуты настежь и дом радушно примет в свои объятья званых и незваных, знакомых и незнакомых. Ивко человек гостеприимный, он любит встретить и попотчевать гостя. Помнит о тех, к кому сам ходит, и стремится в долгу не остаться. Все лучшее, что приносит год, припасается обычно к славе. Лучшая ракия, лучшее вино, лучшее варенье,
лучшая птица, словом, все самое что ни на есть лакомое приберегается к этому дню. Готовятся к нему, Можно сказать, целый год, причем непрерывно, и чем ближе этот день, тем с большим рвением.
Вот уже несколько дней в доме одеяльщика Ивко работы невпроворот. Все с ног сбились, но сильнее всех хлопочет Ивкова хозяйка Кева, трудолюбивая и опрятная женщина, которая и без того вечно в трудах и едва урвет минутку два раза в неделю сходить в баню, начернить волосы и выщипать брови. За два дня до праздника комнаты да и весь дом побелены, ковры, циновки проветрены, подушки распороты, шерсть в них расчесана, и все внесено обратно и разложено по-новому. Дом как игрушка и снаружи и внутри. Белеют кипенем стены, желтеют как" лимон липовые шкафы, а пестрые ковры на диванах и полах напоминают цветочные клумбы. Дом словно библейская невеста, ожидающая жениха.
Кирпичи в коридоре выкрашены киноварью, и вот уже два дня, как Ивко не смеет курить в комнатах, а свои туфли оставляет едва ли не у самых ворот и в одних чулках проходит по крашеному полу беленого коридора в комнаты, а учеников опрятная хозяйка не пускает и в коридор. Они со двора зовут: «Тетушка, тетушка, эй!» — и она с террасы отдает им наказы и выслушивает — словно серенаду под балконом — их доклады.
Потому Ивко редко заходит домой, а еще реже — в комнаты. В последние же дни он и сам не знает, что ему, собственно, делать. Желая помочь, он мечется по двору, пока жена не прикрикнет на него, чтобы не мешался. Тогда он сунется в лавку, повертится там и снова бежит, будто по делу, и все впустую. Просто места себе на находит. Чуть где присядет, ему уже кажется, что он зря теряет время, и он вскакивает и снова куда-то бежит.
— Куда ты, мастер Ивко? Сядь, мил человек, посиди маленько! — останавливают его люди.
— Недосуг мне, дела не дают. Ведь послезавтра слава у меня! Будьте здоровы и милости просим! — скажет и пойдет слоняться дальше, точно безголовая муха. И еще воображает, будто делает что-то полезное,— сидеть сложа руки — это ему хуже смерти. Так и бродит, и где только увидит знакомых, подойдет и усядется, устало отдуваясь.
— Душа вон,— только и скажет.
— Что такое? — спросят его.
— Да как же? Ведь на юрьев день слава у меня!
— Знаем, знаем,— скажут люди,— посиди отдохни!
— Не могу, дела. До свиданья! И здороваться с вами не стану, ежели не придете.— И заспешит дальше. Обойдет несколько трактиров, выпьет в каждом по шкалику ракии, угостит кого-нибудь, потом подастся на окраину, побродит там, наконец проголодается и тогда уж отправится восвояси.
В канун юрьева дня Ивко пришел домой раньше. Допоздна помогал жене на кухне, потом вынул из сундука и собственноручно почистил свою одежду. Внимательно осмотрел длинный, черный сюртук, сшитый еще в ту пору, когда он впервые стал членом одной депутации. Очень длинный, почти до лодыжек, сюртук этот надевался весьма редко, не более четырех-пяти раз в год. Дважды он выходил из моды и дважды входил в моду. Отложив костюм и зеленый шелковый галстук, Ивко задумался, какой ему надеть жилет: черный, заказанный вместе с сюртучной парой, или шелковый, с большими желтыми цветами в вазонах, в котором он пятнадцать лет тому назад венчался? Остановился на последнем. Тут вошла жена, и, вконец усталые, они позволили себе улечься. Перекинулись несколькими словами о завтрашнем дне и умолкли, правда, Ивко спросил еще что-то, но автору трудно сказать, то ли хозяйка не слышала вопроса, то ли не дождался ответа хозяин, потому что вскоре они захрапели дуэтом.
Занялся и этот день. И хотя улеглись они довольно поздно, встали оба чуть свет. Ивко тотчас разоделся и, чтобы скоротать время, прогуливался по двору. Бормоча сквозь зубы тропарь своего святого, он поглядывал на свои начищенные до блеска туфли и время от времени поворачивал голову, чтобы проверить, как спускаются брюки на высокие каблуки. Но к утрене все не звонили, и ему надоело гулять. Ивко принадлежал к старосветским людям, знающим, что такое порядок; и в обычный праздник, прежде чем не вкусит просфоры, мастер Ивко ничего в рот не возьмет (даже кофе с сигарой, как он делал в будни, сидя со своей половиной на веранде), не говоря уже о том, чтоб учинить такое в день славы. Поэтому время и тянется бесконечно. Он уже осмотрел весь путь от калитки до комнат, по которому пройдут гости, и не нашел ни малейшего беспорядка. «Могли бы уже приходить, да никак не заблаговестят. Рано ты встал,— рассуждает Ивко,— но как тут будешь спать?!» И взяв календарь, принялся его перелистывать. Заинтересовавшись каким-то местом, он вытащил из кармана платок, расстелил его на ступеньке крыльца и уселся читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36