— Значит, беда?
— Народищу вокруг пропасть, как на панораме! Это, господин председатель, уже не дом и не двор, а скорей ярмарка! Кого только нет? Разве что полицейского комиссара. Ей-богу, правда!
— А почему ты мне все это говоришь? Почему им этого не сказал? Тут церемониться да миндальничать нечего. Люди не чужие, свои, знакомые, надо было призвать к порядку, сказать: братья, люди, черти, дьяволы, прошу вас, нынче, слава богу, не конец света, будут еще дни... Сказал бы так, они бы и ушли по-хорошему...
— Ах, все я говорил, господин председатель, просил, урезонивал, но как о стенку горох, задабривал и так и этак, а Йордан Кривокапче знай у забора стоит да слушает, хоть бы чуточку помог! С пьяными, господин председатель, разве сладишь!
— Значит, не сумел.
— Всех изругали, все из дома разбежались: подмастерья, ученики, хозяйка, даже осел их тиранства не снес, на виноградник подался, и я вот тоже убежал. Все пустились наутек, господин председатель, попрятались по соседям, родственникам, виноградникам. А что прикажешь делать при таком светопреставлении? Удрал и я к тебе, чтоб ты, так сказать, как власть, меня защитил. А они оста лись озоровать, точно в доме врага. Разбили шатер, флаг повесили, Калча уселся под шатром, положил на колени ружье, ни дать ни взять турок на Косовом поле перед битвой, о которой столько пишут и говорят. Пальбу открыли, точно зейбеки. Стреляют по курам, словно в поле по бекасам! И петуха кокнули! Держал петуха себе на радость. Голосистый был, что твой глашатай при царевом войске; будил меня на рассвете, пора, мол, в лавку, так они и его, разбойники, прикончили! Чтоб их святая богородица и мой вчерашний святой защитник убили!
— Неужто всех перестреляли?
— И цыпленка на развод не оставили. Мне за петуха человек верблюда предлагал, и я не отдал, а они его застрелили и съели. До чего знатный петух был! Соседские куры бегали за ним, как слободские девки за гвардейским унтером, уж очень он их раззадоривал. А уж плодовитый — цыплят было пропасть! Все собирался пригласить тебя как-нибудь на виноградник пообедать.
— Неужели они так много едят?
— Прорвы! Не дай господь кормить и поить их! Волку цыпленок на один зуб, барашком только червяка заморит, оставит одну шкуру! Прожорлив необычайно. А Уж, тот столько пьет, упаси бог! Дорвется до посудины, что корова до бадьи, из рук не выпустит, пока не опустошит!
— Это никуда не годится!
— Полный разор учинили, а разве один с этими разбойниками справишься? Что делать, надоумь. Ты в школе учился, как говорится, все науки превзошел, грамотный, в параграфах разбираешься, а я человек простой. Должен ли я теперь с ними нянчиться, как хозяин с гостями, а? Видит бог, не должен! Мы приятели, кумовьями друг друга величаем, зовемся побратимами, порой шутим, ну а что теперь делать? Пробовал я и наравне с ними пить и, как они, напиться, но не могу! Чем больше пью, тем трезвее становлюсь и все досадней на душе от этого бедлама! Просто оторопь берет (правду тебе говорю), страшно погибнуть ни за понюх табаку, потому что пьяные, сам знаешь, теряют рассудок.
— Ну, до этого, надеюсь, не дойдет.
— Ах, не знаешь ты, господин председатель, какой я невезучий и какие они бешеные! Этот блажной Калча засел посреди двора с ружьем поперек колен, точно Муса-
1 Битва на Косовом поле между сербскими и турецкими войсками, закончившаяся поражением сербов, произошла в 1389 г.
разбойник в Качанике в турецкие времена. Боюсь, как бы напрасно не погибнуть! Ведь он бешеный, господин председатель, как есть бешеный! Подстрелит, как куропатку. Неужто ни за грош пропадать? С войны с врагами пришел цел и невредим, а теперь, того и жди, побратим ухлопает на юрьев день в собственном доме, на собственной славе. Дернула же меня нелегкая справлять славу! — восклицает со стоном Ивко.— И жены их приходили, плакали, звали домой — и хоть бы что! Чуть их не постреляли, едва ноги унесли. Бешеные они, господин председатель, как есть бешеные!
— А, как ты сказал, кто они?
— Волк, Уж и Калча.
— Ха-ха! Надежная фирма! Ватага хоть куда! Значит, они. Эх, бедный мой Ивко!
— Да, вся четверка.
— Тройка, как я понимаю.
— Четверка, сударь. Троих-то я знаю, а четвертого и как звать, понятия не имею, не держал его над купелью. Четверка.
— А кто же это?
— Ах, господин председатель, я знаю его так же, как ты, чтоб ему шею свернуть! Спрашивал его, спрашивал, но так и не дознался. Допытываюсь у них: «Кто такой?» Отвечают: «Наш побратим!» Спрашиваю его: «Кто ты, брат?» — «Их побратим»,— отвечает он. «И твой побратим!» — кричат они. (С холерой он побратим, а не со мной!) Три дня не вылазит из моего дома, а я его и знать не знаю.
— Ну хоть откуда он?
— Кто его ведает, сударь. Сам знаешь, как водится на славе. Придет человек, скажет: «Счастливой славы, хозяин, многая лета тебе и нам!» — и сядет где понравится. И что остается делать, как не ублажать и не заискивать, хоть до этого ты и в глаза его никогда не видел; еще и говоришь: «Милости просим, пожалуйста, друзей, дескать, только на славу вспоминаете!» А его и знать не знаешь. Но таков обычай. Так и с этим. Должно быть, какой бродяга, из-за границы явился. Может, и другой веры, поскольку в наших обычаях ничего не смыслит. Четыре раза, брат, потчевал его кофеем, думаю себе, вспомнит человек, что пора и честь знать, а он выпьет и сидит себе, хлопает буркалами, и невдомек уйти хотя бы на другую славу. «Могу, мол, много кофею выпить, сколько ни сваришь, все выпью, нисколько он мне не во вред». Так и оставил его в покое, понял, что все равно не избавишься.
— Но как ты все-таки полагаешь, кто он и что он?
— Надо думать, бродячий панорамщик, либо скоморох, похоже, что такого сорта... Какой-то бред, господин председатель. Я его не звал и не задерживал, но насильник он и буян похлеще тех...
— Какой срам!
— Только и выискивает, как бы оскорбить. На ту троицу я не так обижаюсь; знаешь, с давних пор мы дружим... столько раз пировал у них в доме! Но скоморох-панорамщик... ох, сударь, ей-ей, сидит у меня в печенках! На другой день уже принялся откалывать номера, а эти дураки у него на поводу и все мне на зло делают. Сыт уже вот как,— и он провел ребром ладони по горлу.— И знаете, чего еще этот скоморох добивается?
— Чего же?
— Нравится плуту одна девчонка... знаете Йолчу, дочку гайтанщика... ту, что прислуживала, если помните, у меня на славе. Так вот, задумал он на ней жениться. А этим ослам загорелось стать сватами! Еще вчера требовали, чтоб девочка их угощала. Я послал им своего ученика Митанчо, так они его прогнали, подай, дескать, им Марийолу: «Сейчас же пошли, кричат, Йолчу, пусть споет нам «Пой, соловушка, да без крику». Потому-де она в мать уродилась и поет эту песню отлично, только не станет конфузиться, как мать, потому что в школе училась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36