А он смотрит на нее подозрительно и продолжает:
Женщина, женщина — зверь прекрасный, До жути красивый, до жути страстный, Тот яд, которого нет страшней Для лучших, для золотых наших дней.
— Господи, это еще что?! — говорит жена, заслоняя собой плачущих детей, словно квочка своих цыплят от ястреба.— Сглазили, что ли? Давеча перепелку помянул, а сейчас яд... аль и в самом деле кто сглазил?..
А он продолжает:
О ты, любовь! Любовь, любовь! Алкая, пью тебя я вновь. Как море меда и отрады, Сладка мне капелька твоя. Но море яда и отравы В твоей же капле вижу я!
— О господи, за какие грехи мне достался этот фантазер?! — вздыхает Марийола и потом, словно шакал Светислав отходит к самой двери и кошка, увидавшая беззаботного воробья, бычу, крадется и тянет по слогам:
— Дез-де-мо-на! Любишь ли ты меня, моя Дездемона?
— Вот я сейчас тебя полюблю,— вспыхивает наконец Марийола,— вот этой лопатой, что в углу стоит, шут гороховый! Скоморох несчастный! Фантазер!
— Отлично,— восхищается Светислав.— У тебя талант, не хватает только школы! Но это пустяки, моя забота. Как вспылила, почувствовав, что оскорблено ее женское достоинство! И как естественно. Великолепно! Настоящая трагическая героиня! — сияет от радости Светислав и целует ее с воодушевлением.
— Ну, а это еще что? — диву дается Марийола.
— Это? Сейчас? Это из «Дурочки».
— Мог бы не объяснять, сама вижу, что у тебя с головой не в порядке.
Он же подходит к ней, гладит волосы, нежно целует в лоб и говорит:
— Представь себе, я Отелло, а ты Дездемона. И ты будто спишь в постели...
— Фантазер! — говорит ласково жена.
— А я тихонько подкрадываюсь...
— Слушай, горе ты мое, и тебе не стыдно?..— И нежно бьет его по щеке, с интересом ожидая, что будет дальше.
— ...и как тигр прыгаю на кровать и начинаю тебя душить! Вот было бы замечательно, правда?
— А за что же меня душить? — испуганно спрашивает Марийола.— Не дай господи, не для того меня мать родила и я вышла замуж, чтобы ты меня душил!
— Душу и вою... вою, как африканский шакал, кровь во мне кипит!
— О горе! Я ведь живой человек, что ты плетешь?! Довольно наконец, не то побегу к владыке и спрошу: «Скажите, разве мужчины женятся и девушки выходят за них замуж, чтоб их душили?» Для чего мне муж-душитель? Лопни мои глаза, побегу к владыке!
— Ха-ха-ха! Погоди, дай только получить деньги, и я в тот же миг обкорнаю эти твои длинные китайские хвосты и обрею свои сердарские усы. Для чего они нужны? Усы! Словно у ротного командира! А без усов — красота!
— Фуй! — Марийола презрительно морщит нос.— Без усов и на глаза мне не показывайся, и мужем признавать тебя не стану. Что за мужчина, да еще женатый, без усов? Видеть такого не желаю! Вот шут гороховый! — бранит его Йола и гонит во двор, а сама начинает возиться у очага, и ей становится жалко, что прогнала мужа.
— Папочка! Ой, ой, ой, папа, милый папа,— отворяя дверь и входя на кухню, орет он снова. (На этот раз Светислав изображает Никицу.) — Есть хочется, я бы клецок поел с сыром! — И, подойдя к очагу, поднимает крыш-си, аглядывает в кастрюли, проверяя, что там варится, и опять кричит: — Папочка, я болен, очень болен! О-хо-хо!
Марийоле не по душе и эта роль, но все-таки она нравится ей больше амплуа трагика. И она смеется. Валится на лавку, хватается за бока и, покатываясь со смеху, только стонет:
— Ну и шут! Ну и скоморох! — и утирает слезы, а он знай себе орет — ну, точь-в-точь Никица из «Старого пехотинца».
Вот так молодые супруги частенько разговаривают. Марийолу это и сердит и смешит. Она любит мужа, но когда на него находит его стих, жалуется порой матери, и они держат совет, что делать. То ли позвать знахарку, то ли просить владыку с ним поговорить.
Стих этот находил на него довольно часто и держал подолгу, особенно же упорно не отпускал, когда Светислав толучил наследство в триста пятьдесят с лишним дукатов. Что только он тогда не вытворял, упаси бог! Но благодаря господу и людям все обошлось! И если в тот раз он не сделал того, по чему сходил с ума, то, надо думать, теперь уж вовсе выкинет это из головы,— утешали себя домашние. В ту же пору бесился он по-настоящему и, стало быть, перебесился. Хотел сколотить небольшую, но первоклассную труппу, отобрать лучших из лучших (две курсистки к нему уже напрашивались на амплуа инженю); хотел быть директором, режиссером и первым любовником; были уже кое-какие декорации (тюрьма, комната и колодец); из Марийолы он готовил трагическую актрису и кассиршу. Разумеется, он управлял бы труппой гораздо умнее и толковее, чем тот растяпа, что загубил чудесный ансамбль, промотал деньги и разогнал талантливых актеров, а первую любовницу оставил «под залог» в летнем ресторане «Вечная весна» кассиршей. Так думал Светислав (будучи, как и всякий актер, оптимистом), полагая, что у него шло бы это гораздо лучше. Однако на него все разом навалились, как на белую ворону, и вышибли это из головы (да и нельзя было взять деньги, которые тут же отдали под проценты). И ему не оставалось ничего другого, как послушаться тещи, которая решительно заявила: «Покуда жива, я своему ребенку идти в бродяжки не позволю!» Ведь понятие об искусстве у Сики было весьма расплывчатым и странным. Как мать, она была против жизни «на подмостках», потому что боялась (кто знает почему), как бы ее Марийола не свалилась с какого-нибудь каната!! Да и все прочие на него набросились. И таким образом, частично угрозы и советы побратимов (Калча пообещал его отколотить), частично мольбы Сики и слезы Марийолы заставили его уступить.
И Светислав сдался, сдался ради дома и семьи, ради детей (дочери Добрилы и сына Миленко), хотя был твердо убежден, что его подлинное призвание иное, более высокое. И наш несуженый Йорик зарыл свой талант в землю и, подавляя богом данный дар и вдохновение, пал духом, опустил крылья, как ощипанный гусенок, и смирился. И все-таки, все-таки старая актерская жилка нет-нет и взыграет! Не верьте, когда он, полный чиновного достоинства, ходит проверять чистоту домов или отправляется в сопровождении стражников собирать налоги,— не верьте, повторяю, ни его равнодушному, спокойному виду, ни покорному выражению лица. Кто волком родился, тому лисою не бывать!
Укатали сивку крутые горки, но старая артистическая жилка не дает ему покоя, и время от времени кровь начинает играть. Правда, он отворачивается и быстрыми шагами проходит мимо заклеенных афишами тумб, чтоб не видеть своего позора, чтоб не прочесть, кто играет его роли (в которых он настоящий бог!), убегает от афиш, как некогда старые опытные моряки убегали от сладкозвучных призывных голосов сирен, и все-таки, увидав просторный, широкий и высокий сарай, украдкой вздохнет. И кусок красного или желтого сафьяна портит ему настроение на весь день, пробуждая под сердцем запазушную, так до конца не усыпленную змею, и ему тотчас приходит в голову, какие чудесные сапоги можно сшить из него Максиму Црноевичу или Милораду Виловичу 1.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Женщина, женщина — зверь прекрасный, До жути красивый, до жути страстный, Тот яд, которого нет страшней Для лучших, для золотых наших дней.
— Господи, это еще что?! — говорит жена, заслоняя собой плачущих детей, словно квочка своих цыплят от ястреба.— Сглазили, что ли? Давеча перепелку помянул, а сейчас яд... аль и в самом деле кто сглазил?..
А он продолжает:
О ты, любовь! Любовь, любовь! Алкая, пью тебя я вновь. Как море меда и отрады, Сладка мне капелька твоя. Но море яда и отравы В твоей же капле вижу я!
— О господи, за какие грехи мне достался этот фантазер?! — вздыхает Марийола и потом, словно шакал Светислав отходит к самой двери и кошка, увидавшая беззаботного воробья, бычу, крадется и тянет по слогам:
— Дез-де-мо-на! Любишь ли ты меня, моя Дездемона?
— Вот я сейчас тебя полюблю,— вспыхивает наконец Марийола,— вот этой лопатой, что в углу стоит, шут гороховый! Скоморох несчастный! Фантазер!
— Отлично,— восхищается Светислав.— У тебя талант, не хватает только школы! Но это пустяки, моя забота. Как вспылила, почувствовав, что оскорблено ее женское достоинство! И как естественно. Великолепно! Настоящая трагическая героиня! — сияет от радости Светислав и целует ее с воодушевлением.
— Ну, а это еще что? — диву дается Марийола.
— Это? Сейчас? Это из «Дурочки».
— Мог бы не объяснять, сама вижу, что у тебя с головой не в порядке.
Он же подходит к ней, гладит волосы, нежно целует в лоб и говорит:
— Представь себе, я Отелло, а ты Дездемона. И ты будто спишь в постели...
— Фантазер! — говорит ласково жена.
— А я тихонько подкрадываюсь...
— Слушай, горе ты мое, и тебе не стыдно?..— И нежно бьет его по щеке, с интересом ожидая, что будет дальше.
— ...и как тигр прыгаю на кровать и начинаю тебя душить! Вот было бы замечательно, правда?
— А за что же меня душить? — испуганно спрашивает Марийола.— Не дай господи, не для того меня мать родила и я вышла замуж, чтобы ты меня душил!
— Душу и вою... вою, как африканский шакал, кровь во мне кипит!
— О горе! Я ведь живой человек, что ты плетешь?! Довольно наконец, не то побегу к владыке и спрошу: «Скажите, разве мужчины женятся и девушки выходят за них замуж, чтоб их душили?» Для чего мне муж-душитель? Лопни мои глаза, побегу к владыке!
— Ха-ха-ха! Погоди, дай только получить деньги, и я в тот же миг обкорнаю эти твои длинные китайские хвосты и обрею свои сердарские усы. Для чего они нужны? Усы! Словно у ротного командира! А без усов — красота!
— Фуй! — Марийола презрительно морщит нос.— Без усов и на глаза мне не показывайся, и мужем признавать тебя не стану. Что за мужчина, да еще женатый, без усов? Видеть такого не желаю! Вот шут гороховый! — бранит его Йола и гонит во двор, а сама начинает возиться у очага, и ей становится жалко, что прогнала мужа.
— Папочка! Ой, ой, ой, папа, милый папа,— отворяя дверь и входя на кухню, орет он снова. (На этот раз Светислав изображает Никицу.) — Есть хочется, я бы клецок поел с сыром! — И, подойдя к очагу, поднимает крыш-си, аглядывает в кастрюли, проверяя, что там варится, и опять кричит: — Папочка, я болен, очень болен! О-хо-хо!
Марийоле не по душе и эта роль, но все-таки она нравится ей больше амплуа трагика. И она смеется. Валится на лавку, хватается за бока и, покатываясь со смеху, только стонет:
— Ну и шут! Ну и скоморох! — и утирает слезы, а он знай себе орет — ну, точь-в-точь Никица из «Старого пехотинца».
Вот так молодые супруги частенько разговаривают. Марийолу это и сердит и смешит. Она любит мужа, но когда на него находит его стих, жалуется порой матери, и они держат совет, что делать. То ли позвать знахарку, то ли просить владыку с ним поговорить.
Стих этот находил на него довольно часто и держал подолгу, особенно же упорно не отпускал, когда Светислав толучил наследство в триста пятьдесят с лишним дукатов. Что только он тогда не вытворял, упаси бог! Но благодаря господу и людям все обошлось! И если в тот раз он не сделал того, по чему сходил с ума, то, надо думать, теперь уж вовсе выкинет это из головы,— утешали себя домашние. В ту же пору бесился он по-настоящему и, стало быть, перебесился. Хотел сколотить небольшую, но первоклассную труппу, отобрать лучших из лучших (две курсистки к нему уже напрашивались на амплуа инженю); хотел быть директором, режиссером и первым любовником; были уже кое-какие декорации (тюрьма, комната и колодец); из Марийолы он готовил трагическую актрису и кассиршу. Разумеется, он управлял бы труппой гораздо умнее и толковее, чем тот растяпа, что загубил чудесный ансамбль, промотал деньги и разогнал талантливых актеров, а первую любовницу оставил «под залог» в летнем ресторане «Вечная весна» кассиршей. Так думал Светислав (будучи, как и всякий актер, оптимистом), полагая, что у него шло бы это гораздо лучше. Однако на него все разом навалились, как на белую ворону, и вышибли это из головы (да и нельзя было взять деньги, которые тут же отдали под проценты). И ему не оставалось ничего другого, как послушаться тещи, которая решительно заявила: «Покуда жива, я своему ребенку идти в бродяжки не позволю!» Ведь понятие об искусстве у Сики было весьма расплывчатым и странным. Как мать, она была против жизни «на подмостках», потому что боялась (кто знает почему), как бы ее Марийола не свалилась с какого-нибудь каната!! Да и все прочие на него набросились. И таким образом, частично угрозы и советы побратимов (Калча пообещал его отколотить), частично мольбы Сики и слезы Марийолы заставили его уступить.
И Светислав сдался, сдался ради дома и семьи, ради детей (дочери Добрилы и сына Миленко), хотя был твердо убежден, что его подлинное призвание иное, более высокое. И наш несуженый Йорик зарыл свой талант в землю и, подавляя богом данный дар и вдохновение, пал духом, опустил крылья, как ощипанный гусенок, и смирился. И все-таки, все-таки старая актерская жилка нет-нет и взыграет! Не верьте, когда он, полный чиновного достоинства, ходит проверять чистоту домов или отправляется в сопровождении стражников собирать налоги,— не верьте, повторяю, ни его равнодушному, спокойному виду, ни покорному выражению лица. Кто волком родился, тому лисою не бывать!
Укатали сивку крутые горки, но старая артистическая жилка не дает ему покоя, и время от времени кровь начинает играть. Правда, он отворачивается и быстрыми шагами проходит мимо заклеенных афишами тумб, чтоб не видеть своего позора, чтоб не прочесть, кто играет его роли (в которых он настоящий бог!), убегает от афиш, как некогда старые опытные моряки убегали от сладкозвучных призывных голосов сирен, и все-таки, увидав просторный, широкий и высокий сарай, украдкой вздохнет. И кусок красного или желтого сафьяна портит ему настроение на весь день, пробуждая под сердцем запазушную, так до конца не усыпленную змею, и ему тотчас приходит в голову, какие чудесные сапоги можно сшить из него Максиму Црноевичу или Милораду Виловичу 1.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36